— Тяжелый. Не донесешь. Жена, добавь чего-нибудь ребятам полакомиться! А я запрягу лошадь.
Ночь клонилась к рассвету, когда они добрались до пшеничного поля. Дальше ехать было опасно.
— Если станет туго, приходи еще,— сказал, прощаясь, хмурый крестьянин.
Чапи скрылся в густой пшенице. Пригнувшись, он брел в направлении лагеря. Теперь предстояла самая трудная часть пути.
Темные бараки за колючей проволокой кутались в тумане, наползавшем с болота. Скоро туман достиг пшеничного поля, намокшие колосья поникли.
Перебежав через дорогу, Чапи прижался к земле и пополз, одной рукой волоча тяжелый мешок. Он благополучно миновал первое проволочное заграждение и очутился в самой опасной зоне, где находились вышки часовых. Из травы прямо перед ним выпорхнул
рок, взвился в посветлевшее небо и рассыпал звонкую трель.
Чапи взвалил мешок на спину и как улитка продолжал ползти по мокрой траве. Наконец рука коснулась холодной, покрытой росой колючей проволоки в том месте, где он пролезал несколько часов назад.
Два нижних ряда были перерезаны, концы проволоки отогнуты. Чапи догадался, кто это сделал» Он на спине вполз в проход, таща за собой тяжелый мешок. В этот момент из-под барака выскользнул Арконадо, подполз к Чапи и взял у него мешок. Вскоре оба скрылись в бараке.
С того дня здоровье Висенте пошло на поправку.
Заняв Данию и Норвегию, гитлеровская армия вторглась в Голландию, Бельгию и Люксембург. Одновременно танковые и моторизованные дивизии вермахта, перевалив через Арденны, форсировали реку Маас и глубоко вклинились в Северную Францию, стремясь окружить группировки английских и французских войск во Фландрии.
Часть французских и английских войск вскоре была окружена и разбита. Фашистская армия стремительно продвигалась к средней Франции и в середине июня достигла Парижа.
В эти трагические для Франции дни испанских республиканцев, находившихся в концлагере, вооружили лопатами — винтовки им не доверили. В сопровождении жандармов их отправили на разные участки фронта рыть окопы.
Однако те, что были посланы на окопы, скоро вернулись обратно в лагерь. Не встретив серьезного сопротивления со стороны французской армии, гитлеровцы быстро продвигались к Бордо, где находилось капитулировавшее французское правительство. Над лагерем ежедневно появлялись немецкие самолеты. Враг стремительно приближался.
— Что делать? — этот вопрос занимал каждого. Все говорило о том, что французские жандармы собираются передать лагерь с заключенными в руки фашистских захватчиков. Над Францией опускалась темная ночь фашизма, несущая рабство и уничтожение народу. Единственно возможная теперь жизнь была в борьбе за свободу испанского и французского народов. Другой
жизни Бенавенте себе не представлял. Он решил в удобный момент выбраться со своим батальоном из лагеря, перейти Пиренеи и влиться в ряды партизан. Батальон был разбит на группы, назначены руководители в каждой из них. Запаслись на дорогу хлебом, раздобыли карты франко-испанской границы.
Как-то под вечер на шоссе появилось много беженцев. Тысячи французов, не желавших оставаться в гитлеровском рабстве, покидали свои города и деревни. Мужчины шли с узлами, женщины несли маленьких детей. Сквозь этот поток еле пробивались легковые машины. В сутолоке слышались крики, ругань, проклятья.
Потом на шоссе появились военные машины. Это удирали командиры, бросившие свои дивизии, полки, батальоны и роты. Спасаясь от тяжелых военных машин, беженцы перескакивали через придорожные канавы, брели по обочинам.
Лагерная охрана с тревогой наблюдала за людским потоком, непрерывно катившимся в сторону Пиренеев. Одна за другой из-под колючей проволоки выползали серые тени и терялись в толпе. Охранники делали вид, что ничего не замечают. Их теперь больше всего беспокоила собственная судьба.
Чапи и Арконадо со своими группами уже покинули лагерь. Настала очередь Бенавенте. Приподняв в бараке половицу, он достал завернутый в тряпку полевой бинокль, повесил его на грудь, как делал это всегда перед боем, и вышел к бойцам.
— За мной, товарищи!
Городок Олорон был переполнен людьми. Тысячи беженцев скопились на вокзале. На открытых платформах эшелона, отведенного на запасный путь, в темноте проступали силуэты орудий, грузовых машин, полевых кухонь. Запломбированные вагоны были набиты боеприпасами, винтовками, пулеметами.
Возле эшелона прохаживались железнодорожники, но никого уже не интересовало, что они делают и каковы их обязанности. Жандармы охраняли билетную кассу, пытались навести порядок возле пассажирского поезда, который осаждали толпы беженцев.
Висенте подошел к эшелону с оружием и тихо окликнул:
— Ойга!
— Что- нужно? — спросил железнодорожник.
— Товарищи, мы испанские республиканцы из концлагеря. Разрешите взять кое-что из оружия!
— Берите хоть все,— сказал железнодорожник.— Похоже, что нашей армии оно уже не нужно. Не оставлять же его Гитлеру!
Получив винтовки, группа Висенте ушла в горы и в назначенном месте встретилась с другими группами.
Взобравшись на высокий дуб, где сидели наблюдатели, Висенте приставил к глазам бинокль и посмотрел в ту сторону, где остался концлагерь. Взгляд на минуту задержался на статуе, изваянной им,— отсюда ее хорошо было видно. Сколько отважных бойцов Испанской республики нашли в лагере свой конец! Бесчисленные кресты на берегу реки издали были похожи на людей с протянутыми руками. Эти люди взывали к отмщению.
ЭСТРЕМАДУРСКИЙ ПАСТУХ
На полпути между Пособланко и Дон Бенито, в горах Кастилии, стоит небольшой городок Кабеса дель Буэй, что в переводе означает — Голова Быка. И как бы наперекор забавному названию, в этом городке нет ни одного быка, а в горах пасутся лишь овцы и козы.
Кабеса дель Буэй ничем не отличается от других испанских городков. Как и повсюду, в его садах цветет миндаль и растет инжир, в январе созревают оливы, а виноград, арбузы и дыни не уступают в сладости вален-сийским. И если бы тогдашние городской голова и священник, подбиравшие название этому городку, были посмышленнее, они бы назвали его не Бычьей Головой, а Раненым Быком. Но всем известна тупость прежних отцов города, а служители церкви никогда не отличались особым умом, поэтому городок и поныне носит название Кабеса дель Буэй.
Если бы вам пришлось проехаться из Пособланко в Дон Бенито, вы еще за несколько километров до городка обнаружили бы ошибочность этого названия. По мере приближения к городку ваше внимание прежде всего привлекли бы не побеленные мелом дома и зелень
садов, а внушительных размеров горный массив на западной стороне. И вам въехать в город на закат солнца, очертания горы так живо напомнили бы раненого быка, упавшего на колени в песок арены, с наброшенным на рога красным плащом тореадора, что эта картина навечно сохранилась бы в памяти.
Так вот, в этом городке много лет назад жил бедный овечий пастух Карло. Ранним утром, лишь только Карло появлялся на улицах, играя на свирели, двери всех хлевов широко раскрывались, и улицы заполнялись стадами овец и коз. Играя на свирели, Карло поднимался в горы, и животные послушно следовали за своим хозяином.
На исходе дня в городе опять раздавались знакомые звуки свирели, и дети бежали домой с радостными криками:
— Мамита, открой ворота, овечий король идет! И матери открывали ворота, чтобы впустить овец и
коз в хлев.
А вечером, когда за скалой, похожей на раненого быка, догорали последние краски багрового заката, Карло брал" гитару и отправлялся на базарную площадь в сопровождении чернобровых красоток и парней со всего городка.
Карло садился возле колодца и начинал петь. Он был замечательным певцом, и слава о нем облетела даже самые отдаленные селения и городки. Приезжавшие на базар крестьяне задерживались здесь до вечера, чтобы услышать чудесные песни Карло.
— Ну и голос у этого овечьего короля! — задумчиво говорили мужчины, выколачивая о булыжную мостовую свои длинные трубки.
— Да, прекраснее, чем у канарейки,— соглашались женщины и угощали певца сухим овечьим сыром. А молодые девушки плясали, тихонько подпевая Карло.
— Овечий король, спой еще, спой! — умоляли сотни голосов, когда Карло ненадолго замолкал.
Однажды вечером мимо базарной площади проходили городской голова Антонио Трус и судья Фредерико Кочан Капусты. ,
— Слышишь? — сказал Трус судье.— Они этого нищего величают королем, а законному королю не платят
- подати. Как ты считаешь, правильно ли это?
— Нет, это не соответствует букве закона,— согласился Кочан Капусты.— За это надо судить.
На следующий день у Антонио Труса и Фредерико Кочана Капусты собрались все власть имущие города и долго рассуждали о том, имеет или не имеет право овечий пастух Карло называться королем. В конце концов судья обмакнул кривое перо из петушиного хвоста в банку с чернилами и начертал на высушенной свиной коже:
«Запрещаю как жителям Кабеса дель Буэй, так и его ближайших и отдаленных окрестностей называть овечьего пастуха Карло королем, ибо королем подобает называть только законного короля Испании, которому все покорно должны платить подати.
За поношение имени короля виновные будут привлечены к ответственности, строго судимы, как того заслужил овечий пастух Карло, которого высокий суд завтра будет судить на базарной площади нашего славного города».
Глашатай городского головы с рожком в руках обошел все улицы. Когда он проигрывал знакомый всем сигнал, открывались окна, и люди, перегнувшись через подоконник, слушали извещение городского головы и судьи.
Назавтра, задолго до назначенного времени, все от мала до велика столпились на базарной площади, чтобы посмотреть на суд. По городу ходили слухи, что овечьему пастуху Карло отрубят голову.
Только сам Карло был спокоен. Он разыскал большой арбуз, срезал один конец, деревянной ложкой выскоблил и съел мякоть. Пустой арбуз водрузил на голову и отправился на базарную площадь.
Рожок глашатая возвестил, что высокий суд идет. Все обнажили головы. Только овечий пастух Карло остался с надетым на голову арбузом.
— Почему ты не снимаешь шапку перед высоким судом? — спросил городской голова Трус.
— Потому, что у меня и шапки-то нет. Служа королю, я не заработал шапки. И если его величество еще долго проживет, то у меня нет даже надежды получить ее.
— Тогда сними с головы этот зеленый огурец! — раздраженно приказал судья Кочан Капусты.
— Это арбуз, а не огурец,— ответил Карло.— Уж вам-то как судье следовало бы разбираться в таких вещах, иначе вы на суде легко можете спутать виновного с невиновным.
— Хорошо, тогда сними с головы арбуз и слушай! — сердито приказал Кочан Капусты.
— Это противозаконно, уважаемый судья. Перед лицом суда, конечно, полагается снимать шапки, но нигде не сказано, что следует снимать с головы также арбуз. Во-вторых, это мой единственный, принадлежащий мне арбуз, а моя голова — единственное место под солнцем, где я могу выращивать арбузы, ведь у меня нет ни сада, ни поля. И, в третьих, если бы судили богача, что случается слишком редко, неужели и тогда вы приказали бы ему сорвать арбузы с его бахчи?
Судьи растерялись и заспорили. Одни настаивали на том, чтобы арбуз был снят, другие возражали. В конце концов послали двух вооруженных стражников за свитками законов. Стражники запрягли в двуколку осла и привезли целый воз свиных кож и пергаментов.
Но нигде не говорилось, что перед лицом суда следует снимать с головы арбуз. И суд признал, что арбуз не шапка и что овечий пастух Карло может оставить свой арбуз на голове.
Затем председатель суда спросил:
— Овечий пастух Карло, почему ты именуешь себя королем? Разве тебе не известно, что бедному пастуху не подобает равнять себя с высокородным главой государства?
— Во-первых,— ответил Карло,— я себя никогда не называл королем, а так меня называют люди. Во-вторых, король нисколько не выше меня по рождению, ибо я, по словам моей матери, родился на самой высокой горе Кастилии. И, в-третьих, я думаю, что неверно называть короля главой государства, ведь, как вы видите, у каждого из нас своя голова на плечах.
И Карло указал на людей, которые заполнили базарную площадь, и те хором поддакнули:
— Правильно, Карло, у каждого из нас своя голова на плечах.
Эти слова вывели судью из себя.
— Ты слишком умен, чтобы жить в нашем городе, твои рассуждения чересчур бунтарские, чтобы тебя не судить. Я вижу, ты взбунтовал весь город, и люди склонны больше слушаться тебя, чем меня, городского голову, или короля. Поэтому мы постановили: укоротить твой умный затылок на два вершка...
— Ему отрубят голову! —тревожно зашумели люди.
Но Карло прежнему оставался невозмутимым, и на лице его не заметно было ни малейшего признака отчаяния.
Когда вооруженная стража привела Карло на место казни, чтобы отрубить ему голову, пастух сказал:
— Поторапливайтесь, чтобы я успел к ужину, ведь я целый день не ел.
Стражники переглянулись, говоря:
— Он свихнулся от страха. Карло, услышав это, ответил:
— Глупцам всегда все окружающие кажутся глупцами. Отмеряйте два вершка на моей голове и выполняйте приговор, чтобы мне поскорей освободиться! Дома меня ждут маслины и улитки.
— Ладно, снимай арбуз! — сказал стражник.
— Арбуз я не сниму, потому что сам суд признал, что я могу оставить его на голове. А если вы меня принудите это сделать, то судья вам самим отрубит головы за незаконные действия.
Стражники боязливо переглянулись, потом один из них отмерил два вершка от верхушки арбуза и провел по зеленой корке саблей черту, чтобы знать, где рубить.
— Обвиняемый, какое твое последнее желание? — спросил стражник с саблей в руках.— Судья пообещал его выполнить.
— Мое первое и последнее желание,— сказал Карло,— чтобы с этого дня в Испании больше не рождался ни один тиран, ни один глупец, а старые поскорей бы вымерли. Передайте это судье и скажите, что я очень прошу исполнить мое последнее желание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90