По всему было видно — надолго уходят.
— Хорошая новость, ребята,— оживился Селестино.— Пусть только отойдут подальше...
— А это вам прислал мой сосед, Марсиано Пенья,— продолжал отец, развязывая тяжелый узел. В нем был большой глиняный горшок с вареным рисом.— Кушайте на здоровье. Рис рассыпчатый, долго простоит... Ты ведь помнишь, Селестино, сыновей Марсиано Пеньи? Двое погибли на мадридском фронте, третий, старший, командовал бригадой. Так вот этот старший неделю назад повесился в поезде под Церберой — французские жандармы собирались отправить его обратно в Испанию, передать фалангистам.
— Повесился...— с грустью проговорил Селестино.— Вот бедняга. Неужто ничего другого нельзя было придумать!
— И правильно сделал, Селестино. Уж лучше наложить на себя руки, чем стать мишенью для врагов. Разве не знаешь: всех республиканцев, которых высылают обратно в Испанию, фалангисты там же в Пире и расстреливают? Ну, а теперь, пожалуй, пойду. Уж скоро светать начнет.
— Подожди, отец, еще дело есть. Как ты думаешь, нельзя ли мне завтра утром попасти поселковых овец? Очень нужно.
— Это мы устроим. Завтра я пойду пасти овец, хоть и не мой черед. Пригоню стадо к морю, а ты выйдешь навстречу.
— Договорились, отец.
— До свидания, ребята! Селестино, сын мой, до свидания!
Вентэро сел в лодку и, оттолкнувшись веслом, вышел в море.
Палафругельский концлагерь фалангисты устроили на месте общественного выгона, тянувшегося до самого Паламоса. Это обстоятельство вызывало недовольство не только местных жителей, но и овечьих и козьих стад, лишившихся добрых пастбищ. Овцы по старой привычке норовили пробраться туда, где теперь был концлагерь. И вот однажды стадо очутилось у самого забора. И когда теплые овечьи морды наткнулись на колючую проволоку, овцы задрали головы и, словно протестуя против попрания свободы передвижения, заблеяли что было мочи. Ближайший часовой, сидевший на вышке, пришел в ярость, осыпая пастуха бранью.
— Ротозей, растяпа, олух! Хочешь, чтобы из-за твоих дурацких овец нас всех в карцер пересажали? Нам приказано стрелять в каждого, кто приблизится к колючей проволоке. А ты тут со своей скотиной чуть ли не на голову садишься. Клянусь святым причастием, уложу все твое стадо, если это еще раз повторится!
— Сеньор, но разве в вашем приказе говорится, что следует расстреливать и овец, и коз, если те ненароком подойдут к колючей проволоке? — стараясь задобрить постового, отшутился пастух.— Было бы несправедливо, сеньор, применять к скотине те же правила, что и к людям.
— Потому-то, что в приказе ни слова не сказано о козах и овцах, я сейчас их перестреляю.
Постовой уже вскинул автомат. Пастух подбежал к самой будке, стал упрашивать:
— Смилуйтесь, сеньор, не стреляйте, прошу вас! Это же не мои овцы и козы. Если хоть одну потеряю, меня вечером в селении до смерти запорют. Я вам каждый вечер буду носить парное молоко, сеньор, только не стреляйте!
— Плевать мне на то, что тебя запорют! — продолжал выкрикивать постовой.— Твоя жалкая жизнь даже пули не стоит! Мы таких, как ты, каждый день сотнями на тот свет отправляем. Одной пулей сразу троих. Через год их всех перестреляем, тогда сможете здесь пасти своих паршивых овец. Ну да ладно, проваливай, покуда цел, и чтоб я больше ни тебя, ни стада тут не видел!
Пастух, тяжело опираясь на посох, заковылял вдоль колючей проволоки, зорко оглядывая лагерь. Пока он препирался с постовым, по ту сторону забора собралась толпа заключенных солдат-республиканцев. С удивлением смотрели они, как глупые овцы, блея во все горло, старались проникнуть в лагерь и, натыкаясь на железные колючки, пятились назад.
— Прочь, прочь! — кричал им пастух.— Прочь отсюда, неразумные!
Пастух, казалось бы, совсем не обращал внимания на то, что творится за колючей проволокой, однако он успел приметить там не одно знакомое лицо. Неожиданно до слуха его донесся шепот:
— Селестино, неужели ты?
— Тише,— отозвался Селестино.— Будьте готовы и ждите...— И опять почем зря принялся честить овец: — Прочь отсюда, проклятые! Живей, живей!
Скоро стадо с пастухом скрылось в лесу. Селестино высмотрел все, что было нужно. Теперь он знал, как расставлены сторожевые посты, как к ним лучше подобраться, откуда удобнее приблизиться к лагерю, сколько рядов колючей проволоки и где в ней проделать проходы. Узнал он также, что в лагере командир его батальона и несколько знакомых солдат. Разведка закончилась успешно, Селестино остался доволен.
За прибрежными соснами укрылось солнце. Море отливало золотом, а восток затянуло плотными тучами. К багряному горизонту протянулась темная тень Черного мыса, и с каждой минутой тень удлинялась. На берег сошли сумерки. Было душно. С моря порывами налетал сухой горячий ветер, он обжигал, словно дыхание какого-то чудовища.
И вдруг на землю обрушился ураган. С яростью ворвался он в прибрежные леса, завыл голодным зверем.
Огненным хлыстом тьму полоснула молния. С глухой
угрозой зарокотал гром. Земля, утесы испуганно задрожали. За первым ударом последовали второй и третий. Тяжелые, хлесткие капли вперемешку с градом застрекотали в сухой траве и на широких листьях агав. Все потонуло в потоках дождя, в беспросветной мгле, поминутно озаряемой вспышками молний.
На каменной площадке Ведьминой пещеры горел костер. Вокруг него расположились восемь партизан при полном вооружении. В озерке на волнах покачивалась лодка с установленным в ней пулеметом.
— Более удобного момента не представится,— сказал Селестино и поднял глаза к каменным дам пещеры, содрогавшимся от грома.
— Санчес,— он повернулся к сидевшему рядом партизану, худому, бледному, бородатому, как и все.— Ты с двумя товарищами останешься на берегу у лодки, в случае чего прикроете отступление.
— Селестино, мне бы не хотелось тебя покидать. Нам с тобой всегда везло,— сказал, улыбаясь, Санчес.— Помнишь, как вместе взорвали эшелон? Разве я не держался как надо?
— Потому-то и оставляю тебя. В случае чего... примешь командование. Понял, друг?
— Нет, Селестино! Ничего с тобой не случится,— возразил Санчес.— Всегда нужно надеяться на лучшее.
— И быть готовым к худшему,— добавил Селестино.— Такова партизанская азбука.
Склонив голову, Селестино загляделся на огонь. От трепетного пламени его рыжеватые волосы на висках сделались совсем огненными. Борода скрывала глубокие складки в уголках рта. Под густыми бровями беспокойно светились карие глаза, на лбу залегли морщины.
Селестино взглянул на часы.
— Санчес, без четверти два. Приготовить лодку! Пойдем на веслах.
Партизаны в последний раз осмотрели снаряжение. С тихим треском догорал сухой хворост. Время от времени в пещеру врывалось дыхание ветра, и тогда костер слегка оживал.
Все сели в лодку. Бесшумной тенью скользнула она в море.
Когда вышли на берег, Санчес и еще двое партизан залегли с пулеметом на пригорке вблизи Черного мыса. Остальные, соблюдая осторожность, двинулись к концлагерю. Чтобы в темноте не растеряться, шли друг за
другом. Дождь низвергался потоками, грохотал гром, вспыхивали молнии. Партизаны промокли до нитки, липкая каталонская глина срывала с ног веревочные сандалии, колючки и камни кололи босые ноги. В темноте их никто не искал.
Сквозь плотную завесу тьмы и дождя вдалеке замерцали лампочки концлагеря. В густом лозняке партизаны наломали веток, замаскировались ими и, сбившись в кучу, продолжали путь. Вскоре можно было различить вышки часовых, колючую проволоку забора.
— Ребята, постарайтесь действовать без шума,— прошептал Селестино.— Партизан стреляет, когда нож подведет или товарищ в беде.
Еще немного прошли вместе. Селестино махнул рукой, люди залегли. Один, с автоматическим ружьем, остался, другие поползли к вышке.
Дождь принялся с новой силой. Крупные капли, ударяясь о землю, дробились, распылялись, и за этой пеленой, словно в тумане, укрывались по-пластунски продвигавшиеся партизаны. Вдоль рядов колючей проволоки не прохаживался ни один часовой. Все сидели под грохотавшими от дождя крышами. Как раз в тот момент, когда погасла молния и раздался оглушительный раскат грома, с раскисшей земли к сторожевой будке устремилось несколько фигур. Даже если бы в тот момент прозвучал выстрел, никто бы его не услышал. Фалангисты один за другим, роняя из рук автоматы, валились со своих скамеек. А тени шли дальше, к следующей будке. Немного погодя большими ножницами разрезали колючую проволоку. Селестино подбежал к ближайшему бараку, распахнул настежь дверь.
— Товарищи, вы свободны! — закричал он.— В заборе проделан проход. Спешите, пока не поздно!
Разбуженные среди ночи узники сначала никак не могли понять, что произошло.
— Скорей, товарищи, скорей! — торопил Селестино.— Там наши люди. Они вас проводят...
Из бараков выбегали полуголые люди. Через проделанные проходы они спешили вырваться на свободу, впопыхах цеплялись за колючую проволоку. Одного за другим их проглатывала темень и надежно укрывала стена ливня.
Над шоссе, оттуда, где находился пост фалангистов, взметнулась красная ракета. И тотчас темноту проре-
зала очередь трассирующих пуль. Выстрелы донеслись и со стороны города. Селестино со своими людьми поспешно отошел от лагеря. Сам он залег поблизости, чтобы прикрыть отход беглецов.
Ливень понемногу затихал. Небо еще сотрясали далекие раскаты грома. Прильнув к земле, Селестино отстреливался. Вражеские пули ложились все ближе. Но только когда исчезли в темноте последние заключенные, успевшие прорваться сквозь колючую проволоку, Селестино стал отходить. За ним гнались по пятам.
...На рассвете Луиса Вентэро разбудил шум перестрелки. Неподалеку строчил пулемет. С каждой минутой стрельба приближалась.
Вдруг кто-то тяжело перевалил через забор. Немного погодя в окно постучали. Вентэро вскочил с постели, под тюфяком разворошил слежавшуюся солому, достал револьвер и на цыпочках подкрался к окну. Стук повторился. Вентэро ждал.
— Отец, помоги!
Вентэро распахнул раму. Привалившись к стене, у окна стоял Селестино.
— Я ранен. Погоня... Скоро они будут здесь... Горячая очередь свинца прошлась по крыше дома.
Стреляли где-то на окраине поселка. Раздумывать было некогда. Вентэро выбежал во двор, подхватил сына на руки и понес его к причалу. Он уложил Селестино в лодку и запустил мотор. Поселок и скалы быстро таяли в тумане.
— Селестино! Что случилось?
Селестино. молчал. Из простреленной ноги текла кровь.
Вентэро решил на этот раз идти вдоль берега. В море при густом тумане легко заблудиться. Но вблизи от берега лодке ежеминутно грозила опасность разбиться о подводные камни. Вентэро понадеялся на удачу да на свое рыбацкое чутье. Вскоре он был у Ведьминой пещеры.
В тусклом свете коптилки понуро сидело человек двенадцать. Молча потягивали сигареты. Партизанский отряд значительно увеличился, однако не вернулся Селестино. Под градом пуль люди облазили весь лес, но не нашли своего командира.
По сводам пещеры двигались черные тени. Туман
понемногу редел. На море поднимался ветер, с глухим ворчанием волны врывались в отверстие пещеры.
— Будет буря...— проворчал Санчес, еще ниже опуская голову.— Бедный Селестино..
Снаружи сквозь плеск воды и глухие удары волн о скалы послышался негромкий стук мотора. Он нарастал. Люди переглянулись, повскакали с мест, уставившись на расщелину, слабо белевшую в предрассветном сумраке.
Стук прекратился, тихо, едва различимо зазвучала песня.
В узком проходе показался черный смоленый нос лодки. Вентэро, отталкиваясь веслом, продвигал ее вперед. На дне лодки лежал Селестино.
Старый рыбак взял сына на руки, вынес его на площадку, упал перед ним на колени.
— Селестино, скажи что-нибудь! Сын мой, ты ведь жив! Ты должен жить!
Товарищи промыли рану, перевязали. Санчес потрогал пульс и сказал:
— Пульс нормальный... Только крови много потерял. Ничего, мы его выходим, он поправится. Не унывайте, отец, все будет в порядке.
Вентэро помог уложить сына на подстилку из травы и веток, укрыл его одеялом.
— Смотрите за ним, Санчес,— сказал он,— позаботьтесь о моем сыне! Завтра ночью приеду проведать. А теперь — обратно. Уже светает. Боюсь, как бы дома не стряслась беда. Ведь поселок был под огнем.
Вентэро сел в лодку, оттолкнулся веслом, потом опять повернулся к партизанам.
— Да, вот что... Если со мной что-то случится, тогда... Вы-то его не знаете, а Селестино знает. Марсиано Пенья, рыбак, всех своих сыновей потерял... Он придет вместо меня. Так мы условились... До свидания!
— До свидания, отец! — дружно отозвались партизаны, и Вентэро вышел в море.
На этот раз он сделал круг побольше.
Туман рассеялся, в предутреннем свете хорошо просматривался берег.. Ветер крепчал. Дул он с востока. Багряный горизонт с серыми полосками туч снова предвещал бурю. Вентэро круто повернул лодку к поселку.
Берег быстро надвигался. Уже можно было различить ближайшие домики, белую песчаную полоску у
видны и маленькие моторки, а потом и...
Вентэро приставил к глазам ладонь, прищурился, напрягая зрение. От причала отошли три моторки. Рассредоточившись, направились в его сторону. Рука машинально заглушила мотор. Лодка прошла еще немного, остановилась, покачиваясь на волнах.
Нет, это не рыбаки. Так рыбаки не выходят в море. Рыбаки идут гуськом, друг за дружкой. Рыбаки не покинут гавань, когда с минуты на минуту должна навалиться буря.
Моторки приближались. В просветлевших сумерках стали отчетливо видны застывшие фигуры, очертания автоматов. Уйти обратно в море? Бензина хватит ненадолго. А может, совсем и не его разыскивают. Может, все-таки рыбаки...
Одна из лодок двигалась прямо на него, две другие шли в обхват, держась на расстоянии выстрела. Ну, теперь ясно — это за ним. Бежать поздно.
Вентэро взял сети, начал .понемногу выбрасывать в море как ни в чем не бывало. Между делом достал из кармана заряженный револьвер, сунул его под штанину в шерстяной носок.
Средняя лодка была рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90