— А вам не приходилось слышать? Я бы промолчал, если б это, скажем, относилось только ко мне или к вашему зятю, хоть я всего-навсего маленькое зернышко по сравнению с мэром Гранады. Но и про вас болтают то же самое. А все, наверно, из-за ваших стихов про жандармов, тут вы угодили не в бровь, а в глаз. Всех, кто стоит за правду, они обзывают красными. Всех! Меня — потому что профсоюзный активист, работаю у вашего отца, а он, в свою очередь, в родстве с Монте-сино. Лютая злоба раздирает их сердца, если только у этих мерзавцев есть сердца... А если есть, то вместо крови, должно быть, в них течет змеиный яд.
— Сеньор Габриэль, не преувеличиваете ли вы? — с улыбкой спросил Лорка.
— Нисколько. Я простой человек, но кое в чем разбираюсь, многое приходится слышать, о многом думать. Наша жизнь идет не туда, куда следует, и вскорости вообще может сойти с рельсов. Вот так, сеньор...
Из дома донесся голос Изабеллы: Федерико звал к себе отец. Федерико извинился и ушел. Дон Родригес сидел, приникнув к приемнику.
— Что бы это могло означать, сын? — спросил он с беспокойством в голосе.— В пять часов включил приемник послушать последние известия. Но все время передают одно и то же: «Над всей Испанией безоблачное небо! Над всей Испанией безоблачное небо!» Неслыханно! Сигнал какой-то, что ли?
Федерико молча склонился над приемником и слушал многократно повторяемые слова: «Над всей Испанией безоблачное небо!»
— Надо позвонить Монтесино, может, он знает, в чем дело,— сказал Федерико.
Однако и мэр Гранады был в недоумении.
— Справлюсь у командующего гарнизоном генерала Кампина,— ответил Мануэль и повесил трубку.
Немного погодя, не дождавшись ответа, отец снова позвонил в мэрию, однако, к его удивлению, трубку никто не снял. Вскоре у садовой калитки притормозила машина мэра, из нее торопливо вышли Мануэль и Конча.
В дом они вошли слегка запыхавшись, будто перед этим бежали.
— Спасибо, отец, за известие. Мы только что от генерала Кампина. Сам он ничего не знал, но один из его друзей, жандармский офицер, сказал, что это сигнал для фашистов к восстанию против республики.
Отец подскочил на стуле от удивления:
— Сигнал к восстанию против республики? Что это значит?
— Маленький африканец с Канарских островов что-то затевает.
Маленьким африканцем называли генерала Франко, командующего Испанским иностранным легионом и марокканской армией, самого кровожадного из всех генералов.
В комнате стало тихо, тревожно тихо, потом отец с удивлением повторил:
— Сигнал к восстанию против республики? — После чего обратился к Монтесино: — А командующий гарнизоном генерал Кампин останется верным республике?
— Трудно утверждать наверняка,— ответил Монтесино и добавил: — До сих пор служил верой и правдой. И, насколько мне известно, как и все остальные, присягнул на верность республике.
— Ты хочешь сказать, присягнул точно так же, как и генерал Франко? — довольно резко переспросил отец.
— Навряд ли Кампин такой же негодяй, как Франко,— ответил Монтесино.— Кому-то надо доверять. Нельзя же всех держать на подозрении! В конце концов, что такое генерал Кампин? Под его командованием всего пятьсот человек, немного пехоты, немного артиллерии. В распоряжении фаланги шестьсот активистов, у католической буржуазии и националистов — немногим более. Что они могут сделать нашему восьмитысячному отряду членов профсоюза? Ничего! В городской управе восемь социалистов, три республиканца, один коммунист и ни одного противника республики. И потому будем оптимистами, не станем омрачать наше семейное торжество недобрыми предположениями.
Но отец не успокоился, продолжал расспрашивать:
— Но скажи, пожалуйста, кто распоряжается оружием, боеприпасами?
Монтесино поерзал, подумал, затем сказал:
— Разумеется, находится в ведении командующего гарнизоном. Но генералу Кампину без разрешения управы запрещено раздавать его кому бы то ни было. А потому не волнуйтесь, спокойно празднуйте именины. Я хозяин положения, а не противники республики. Положитесь на меня и только на меня. Не знаю, как в других местах, но в Гранаде без моего ведома ни один волос не упадет с вашей головы. И потому, отец, спокойствие, доверие!
— Твоими бы устами да мед пить! — молвил отец и добавил: — Ведь я не о себе — о Федерико беспокоюсь. Фашисты и жандармы его ненавидят. И при таких обстоятельствах всякое может случиться. Но тебе я верю!
— Все будет в порядке! — самонадеянно заключил Монтесино.
Слова зятя успокоили отца, и он, в свою очередь, постарался успокоить мать. Но известия поступали одно другого тревожнее: генерал Франко по воздуху и морем перебрасывал из Африки в Испанию иностранный легион и марокканские части...
Тем временем мать с Изабеллой готовились к завтрашнему торжеству, наполняли миски солеными оливками, чистили анчоусы, расставляли в холодильнике легкие сухие вина. Федерико занимался в своей комнате: листал книги, делал пометки в записной книжке. Вскоре он с головой ушел в работу, только теперь по-настоящему почувствовав удовольствие и радость возвращения в отчий дом. Время от времени он выходил на балкон полюбоваться цветущим садом и снегами Сьерра-Невады. Набрав полные легкие бодрящего воздуха, Федерико вновь возвращался к работе. Душа была переполнена радостью, заставлявшей забыть и о тревогах отца, и неприятную встречу в поезде.
Скользнув пальцами по клавишам рояля, Федерико снова вышел на балкон и, увидав склонившегося над кустом роз Габриэля, крикнул:
— Как дела, сеньор Габриэль?
Габриэль выпрямился и так же весело отозвался:
— Отлично, сеньор Федерико. В вашу честь ежеминутно раскрывается по бутону. Пока будете здесь, весь сад расцветет как по мановению волшебной палочки.
— Не торопите розы расцветать! — воскликнул поэт.— Я остаюсь у вас на все лето. В душный Мадрид совсем не тянет. Да и руки чешутся по работе. Здесь,
сеньор Габриэль, есть все, что мне нужно. В том числе и покой. Вы даже не представляете себе, как я счастлив!
В доказательство того, насколько слова и настроения поэта расходятся с действительным положением вещей, где-то в городе громыхнул выстрел. Федерико вздрогнул и спросил садовника:
— Сеньор Габриэль, кто там стреляет?
— Должно быть, ребята балуют. В игры играют: в фашистов и республиканцев. Людей только пугают. А так в городе все спокойно.
Федерико поверил Габриэлю: в городской жизни тот знал гораздо больше, чем кто-либо другой. К тому же своими суждениями он производил впечатление серьезного, обстоятельного человека.
Но спокойствие, о котором они толковали, оказалось обманчивым, и лучше всех об этом знал отец поэта. В эти трагические часы дон Родригес не отходил от приемника, ловя каждую новую весть о положении в Испании.
А положение становилось все более угрожающим. Переброшенные из Марокко войска заняли Севилью, на следующий день мятежом была охвачена вся Испания. Главарь мятежников генерал Франко в знак капитуляции потребовал поднять над Мадридом белые флаги, в противном случае угрожал стереть столицу с лица земли.
Федерико Гарсиа Лорка был потрясен варварским замыслом фашистов уничтожить Мадрид. Прежде всего он подумал о сокровищах культуры, искусства, которым грозит уничтожение, если только фашисты свои угрозы приведут в исполнение. Он думал о музее Прадо, ведь при бомбежке могли погибнуть картины великих испанских мастеров; он думал об архитектурных ансамблях, дворцах и памятниках. Они тоже могли исчезнуть на веки вечные. И наконец, он подумал о новом, великолепном Мадридском университете, бывшем как бы частицей его самого, и сердце наполнилось гневом против фашистских варваров. Если до сих пор Федерико смотрел на фашистов просто как на злонамеренных мерзких людей, подобных Рамону Руису Алонсо, то теперь его представления о фашизме расширились, приобрели зловещий оттенок, включавший в себя страсть к убийству, вандализм, ненависть к культуре. Ему претил восхваляемый в фалангистских газетах националистический режим гитлеровской Германии, чьи концентрационные лагеря превозносились чуть ли не как культурно-политические центры, которым будто бы предстоит заложить основу новой, великой Германии. Возникали вопросы, на которые Федерико неспособен был ответить: не намерены ли испанские фашисты пойти по пути, проложенному в Европе гитлеризмом? Не отправят ли и здесь поддерживающих республику интеллигентов-демократов за колючую проволоку, на «перевоспитание», а тех, кто не поддастся, не уничтожат ли их точно так же, как это делается в гитлеровской Германии? И что станет с социалистом Мануэлем Фернандо Мон-тесино, что станет с семьей Лорки, его друзьями? Не уничтожат ли их так же, как гитлеровцы в Германии уничтожают социалистов и коммунистов?
Что будет? Как быть? Что следует предпринять? Вопрос следовал за вопросом. А где найти ответы? У отца? Глубоко озабоченный, он по-прежнему не отходил от приемника. Отец и сам не понимал, что происходит в Испании, куда и как далеко зайдут эти события. Может, снова позвонить зятю Мануэлю Фернандо? Но он, алькальд Гранады, теперь перегружен делами, должно быть, сам ищет выхода из столь неожиданной и сложной ситуации. Не переоценил ли Мануэль Фернандо свои силы и безопасность Гранады? А может, обсудить создавшееся положение с Габриэлем, до сих пор он всегда был в курсе того, что происходит в бедняцком квартале Гранады — в Альбайсине, где проживают многие члены социалистической партии и профсоюзные активисты? А в бедняцком квартале, как выяснилось, теперь царило большее беспокойство, чем здесь, в доме Лорки. Там всех волновал вопрос: как оказать сопротивление фашистам? В Гранаде мало кто знал, где расположена их штаб-квартира, хотя все догадывались: фашистское логово должно находиться в одном из богатых домов. Лишь мэру Гранады Мануэлю Фернандо Монтесино было известно, что центр их временно разместился в доме Росалесов. Очевидно, там же фалангисты хранили оружие, чтобы в нужный момент пустить его в ход и устроить облаву на сторонников республики.
18 июля, день святого Федерико, в доме Лорки начался в тревогах и волнениях. Приготовленные доньей Висентой и ее дочерью яства, правда, появились на столе, однако именины отца и сына не шли
ни в какое сравнение с теми, что устраивались раньше. Все это больше походило на поминки, чем на торжество.
Под вечер приехала Конча с мужем, но и они не сообщили ничего утешительного, что могло бы рассеять недобрые предчувствия. Напротив, создавалось впечатление, что алькальд Гранады отчасти уже изолирован, лишен многих полномочий. Ходили слухи, что будет назначен новый гражданский губернатор, некто майор Вальдес, а военным губернатором станет полковник Эспиноса. Мануэль Фернандо Монтесино уже не высказывал прежней уверенности в надежностиреспубликан-ских сил в Гранаде. Все понимали, что почва уходит из-под ног, что Монтесино больше не хозяин положения в городе. Какие-то невидимые злые силы направляли ход событий в нужное им русо, и все склонялись к тому, что катастрофа неминуема.
Семья Лорки жила в постоянной тревоге. 20 июля Кончита привезла известие о том, что муж ее, алькальд Гранады, арестован и прямо из служебного кабинета отправлен в тюрьму. Весть эта произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кончита и мать рыдали навзрыд. Отец на какой-то момент попросту лишился дара речи, а Федерико, желая в одиночестве успокоиться, поднялся к себе в комнату. Но и там ему было не по себе. Близость снежных вершин Сьерра-Невады уже не спасала от зноя, цветущий сад, еще недавно такой умиротворяющий, казался угрюмым и мрачным. Ясное небо Андалусии затянуло тучами, а душу Федерико омрачили предчувствия смерти. Рыдания сестры и матери еще более усиливали беспокойство. Поэт спустился в сад. В одном из дальних уголков он отыскал Габриэля. Стараясь скрыть волнение, Федерико спросил:
— Сеньор Габриэль, что все-таки происходит в Гранаде?
— Не хочется вас тревожить, а потому мне лучше помолчать,— ответил Габриэль.
— Только что приехала Кончита. Монтесино арестован, брошен в тюрьму.
Габриэль побледнел от такого известия.
— Монтесино в тюрьме? Вот мерзавцы, дикари, убийцы! Сейчас они громят наш квартал Альбайсину. Расстреливают, избивают, мучают ни в чем не повинных людей. Им дают отпор, да не хватает оружия. Почему Монтесино не вооружил сторонников республики? Мы
остались с голыми руками. Если вы, сеньор, позволите, я пойду им на подмогу. Это мой долг.
— Подумайте, сеньор Габриэль, если с вами что-то Случится, как же мы будем без вас? Мы к вам так привыкли, считаем членом семьи...
— Но я социалист, профсоюзный активист. Долг требует, чтобы в трудный момент я был вместе с товарищами.
— Сеньор Габриэль, останьтесь. Так будет лучше. К тому же один человек не решит судьбу республики. Останьтесь! — упрашивал Федерико.
Габриэль подумав, сказал:
— Хорошо, сеньор, я останусь, но лишь для того, чтобы охранять вас. Будьте осторожны, сеньор. Недавно в кафе за стаканчиком вина я подслушал разговор двух фалангистов. Один из них был Рамон Алонсо. Фашисты вас ненавидят. Они считают, что вы красный и прячете дома радиопередатчик. И еще: будто вы своим пером приносите больше вреда Испании, чем иной пистолетом. Вот что они болтают про вас. И потому остерегайтесь, не попадайтесь им в руки. Эти люди страшнее чумы. Стоит им появиться — и вокруг вырастают горы трупов, как в Альбайсине. Собственными глазами видел. Это ужасно. Свою «новую Испанию» они собираются построить на грудах трупов. Вам не кажется, сеньор?
— Вы правы, сеньор Габриэль.
Не следовало вам приезжать. Почему вы не остались в Мадриде? Там республиканцы в большинстве, фашисты не пройдут. Надо было остаться в Мадриде.
— Пожалуй, вы правы, сеньор Габриэль, но мне не хотелось огорчать родителей. Вы же знаете...
— Да-да, знаю,— прервал его Габриэль.— В эту пору вы всегда к нам приезжаете. А сейчас не следовало.
Издалека послышался треск выстрелов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90