— Ничего, ничего, проверим. Я знаком с падре, много раз его лечил. Если падре не застанем, примкнем к иностранцам.
У входа для священнослужителей полицейские не стояли, и падре оказался у себя в комнате. Святой отец, пропуская пришедших в церковь, сказал:
— Да поможет вам святая Мария!
Доктор сделал раненому укол для поддержания сердечной деятельности и тотчас приступил к перевязке. Сняв окровавленные тряпки, обработал раны и перебинтовал их. Затем, приказав одеть Альберто, категорическим тоном произнес:
— Оставаться здесь ему нельзя. Как только стемнеет, его немедленно следует отправить домой и уложить в чистую постель. Я поговорю с падре. Возможно, он даст согласие все уладить, и раненого выпустят.
— Сеньор доктор, Альберто ни в коем случае нельзя везти домой. Его тут же арестуют и отправят в тюрьму, — заметил кто-то из рабочих.— Может, к сеньорите?
— Конечно, мы отвезем его ко мне, это совсем недалеко,— выпалила, не раздумывая, Рамона.— Я буду ухаживать за ним, выхожу.
— Итак, решено,— сказал доктор Монтаня твердо и вместе с Рамоной направился к падре.
Святой отец согласился не без колебаний, заметив, что подобные действия являются противозаконными. Если об этом дознается полиция, его ждут весьма серьезные неприятности. Однако девушку и одного сопровождающего он берет на себя. Лучшим сопровождающим, естественно, будет сам доктор Монтаня, потому что оказание медицинской помощи не подлежит суду.
Доктор Монтаня принял идею без возражений.
Едва стемнело, святой отец отворил дверь, и оба спутника раненого, который теперь чувствовал себя несколько бодрей, крепко держа его с двух сторон под
руки, миновали зеленые насаждения, окружавшие площадь, и почти внесли Альберто в мансарду Рамоны. Девушка уложила его на свою постель, укрыла и сердечно поблагодарила сеньора Монтаня за огромную и самоотверженную помощь.
— Не за что,— ответил доктор.— Я только выполнял свой долг. Если что-либо понадобится, приходите. В любое время, и даже ночью. Можете позвонить, словом, как вам удобно. Я к вашим услугам.
Доктор попрощался и ушел. Свою измазанную кровью мантилью, которой она в церкви прикрыла обнаженную грудь Альберто, Рамона замочила в холодной воде.
Альберто, наверное, заснул. Она подошла к постели, села рядом на скамеечку. Вокруг запавших, плотно закрытых глаз больного, окаймленных длинными ресницами, легли желтоватые болезненные тени. Черные взлохмаченные волосы в беспорядке рассыпались на бледном лбу, и Рамона легонько, кончиками пальцев поправила их. Худощавое смуглое лицо с четко обозначенными уголками губ, которые так часто улыбались, теперь было безразличным и невыразительным, зубы стиснуты от нестерпимой боли.
Впервые у Рамоны в доме на ее постели лежал мужчина. Конечно, не чужой, а ее ново — жених, и, однако, это так необычно, так странно для нее, строго соблюдающей принятые у католиков обычаи, связанные с отношениями между мужчинами и женщинами.
Они давно уже договорились, что осенью отправятся в свою родную деревню Лора дель Рио, где жили их родители, и там сыграют свадьбу. Теперь это неожиданно свалившееся несчастье на долгое время перечеркнет их намерения. Но что поделаешь? Только бы Альберто выздоровел, только бы не пронюхала чего полиция и не засадила бы его в тюрьму.
Альберто в очень тяжелом состоянии, и, конечно, нужно было бы поместить его в больницу, денег-то она как-нибудь наскребет, но там его, вполне вероятно, сразу же арестует полиция. Полицейские из кожи вылезут, чтобы схватить всех участников забастовки и демонстрации.
Долго ли смогут скрываться в церкви пока что спасшиеся от лап полицейских рабочие — ведь с голоду помрут. Был бы святой отец и в самом деле хорошим • человеком, давно выпустил бы их по одному через
служебный вход. Но он тоже боится потерять работу. Боится попась в тюрьму за сокрытие бунтовщиков. Святая Мария, будь милосердна к несчастным, у которых такая суровая судьба! Помоги им выбраться на свободу и залечить раны! Помоги их семьям, их женам и детям, оставшимся без кормильцев, не отвращай от них своего исполненного любви взора! Спаси и помилуй горемычных!
— Рамона, говори, говори, я слышу,— едва слышно промолвил Альберто, но голос его пресек глухой хрип, вырвавшийся из груди, на белых губах выступила кровь.
Девушка вытерла ее полотенцем.
— Я вовсе не говорю, Альберто, просто думаю.
— Слышу, Рамона, о чем ты думаешь. Говори, я пойму...
— Хорошо, но только ты молчи,— попросила Рамона.— Доктор сказал, что тебе нельзя разговаривать. Тебе необходим полный покой. Завтра он сделает перевязку. И тебе станет лучше, ты сможешь разговаривать. А полиции не бойся. Ни один человек не видел, как мы тебя выводили. И никто не знает, где ты находишься.
Хоть бы товарищи твои спаслись! Завтра я пойду в церковь и отнесу им еду, попрошу святого отца впустить меня. Иначе рабочие помрут от голода и жажды. Возьму у них адреса и сообщу родственникам, чтоб знали, где находятся их близкие. Я все сделаю, Альберто. Сегодня не могла, извини. Тебе было очень плохо, очень. Как полегчает, я смогу оставить тебя одного и все сделаю, все улажу...
Альберто открыл глаза и слабым голосом поблагодарил ее. И снова из груди его вырвались хрипы.
— Не надо, не говори больше! Я знаю, что ты скажешь. Потому молчи и позволь мне сказать... Ты обязательно выздоровеешь. Если есть бог на небесах, ты поправишься. И тогда мы покинем этот страшный город. Уедем к родным в Лора дель Рио и осенью, как условились, сыграем свадьбу.
Альберто молча кивнул головой, а Рамона продолжала:
— Я тебя понимаю, милый, не говори. Стало быть, решено. Я так давно не видела мать и отца. И ты тоже... Сюда мы больше не вернемся. В Севилье тебя снова начнет преследовать полиция. Лучше уж работать в деревне у какого-нибудь кулака.
Вот выздоровеешь, будешь работать по крайней мере
ну хоть в летнее время, ты ведь молодой. Как-нибудь перебьемся.
Я стану делать мантильи и возить их на продажу в Севилью. Владелец магазина сувениров доволен моей работой. Иностранцы покупают мои мантильи, не торгуясь,— сколько хозяин запрашивает, столько платят.
А если у нас родится ребенок, мама поможет вынянчить, а я буду работать. Перебьемся, Альберто, проживем. Не тревожься и не расстраивайся, все уладится. Никто не знает, что ты у меня. Один доктор Монтаня, а он человек честный, добрый, такой не предаст. И Эрика славная девушка. Мы с ней уже несколько лет вместе ходим на богослужение. У нее тоже есть жених, портовый рабочий. И так же, как ты, состоит в профсоюзе портовых рабочих. Потому мы с ней и дружим.
Альберто лежал с закрытыми глазами, и Рамоне вдруг показалось, что он уснул. Дыхание у него было частое, намного чаще, чем обычно, из груди то и дело вырывались хрипы.
Прижав к глазам носовой платок, Рамона дала волю слезам. Она толком не знала, отчего плачет, но совладать со слезами никак не могла. Наверное, после тяжелых переживаний и волнений стали сдавать нервы. А может, сама не верила в то, о чем сейчас говорила Альберто, не верила, что все будет хорошо, все обойдется... Уж не от страха ли, что его найдет полиция и отправит в тюрьму? Скорее всего от того и от другого, вместе взятых. Слезы ведь не льются ни с того ни с сего, без всякой причины. Нужен повод, какие-то неодолимые, мучительные сомнения, чтобы так безутешно плакал человек.
У Рамоны сомнений было немало; именно их, сама того не сознавая, пыталась она смыть долго сдерживаемыми слезами.
Она плакала так горько, будто хотела вместе со слезами избавиться от пережитых бед, страданий и сомнений разом. Излиться в слезах и очиститься, выплакать горе и приготовиться к новому, еще только предугадываемому прекрасному будущему, которое пока что скрыто темным, мрачным покровом сомнений.
Она оплакивала и свою судьбу, и судьбу жениха, и судьбы рабочих Сальвадора, судьбы их жен и детей. Она проливала слезы из-за несправедливости этой жизни, жестокости и бессердечия полицейских, из-за того, что всевышний не слышит молитвы бедняков, а власть
имущие поступают немилосердно, жестоко по отношению к тем, кто вынужден бороться за хлеб насущный.
Она плакала и не слышала, что дыхание Альберто становилось учащенней и прерывистей, пока вдруг не оборвалось совсем...
Рамона все плакала...
Внезапно она очнулась и взглянула на раненого.
— Альберто! — позвала она тихо, и кровь застыла в ее жилах.— Альберто! — закричала она, и в этом приглушенном крике послышались отчаянье и страх.
Альберто лежал неподвижно, его бледное лицо не выражало ни единого признака жизни. Он был мертв.
— Господи! — вскричала Рамона, сложив молитвенно руки и прижав их к груди. Так сидела она, окаменев, с обращенным к потолку комнатушки лицом и отрешенным взглядом. Потом, припав к телу покойного, сдавленно, со всхлипами зарыдала, но слез у нее не было, их она выплакала.
Постепенно в сердце Рамоны недавние жалобы и мольбы вытеснила ненависть, всепоглощающая, неукротимая ненависть. Если бы в этот момент порог ее комнаты переступили полицейские, она бы кинулась на них, убила первым попавшимся ей под руку предметом, убила с сознанием правоты и ч исполненного долга, убежденная в том, что уничто'жила зло, помогла несчастным, гонимым и угнетенным.
Эти прежде никогда не возникавшие приливы непостижимой ненависти смягчили ее собственную боль.
Судьба Альберто соединилась с судьбами всех людей, в кого стреляли или ранили на площади Фаланги, кто был схвачен и заключен в тюрьму, кто теперь скрывается в церкви Сальвадора.
Ее собственная ненависть уже не знала границ, Рамона была готова на все, даже на убийство. Кровь клокотала у нее в жилах; до боли стиснув зубы, подняла она маленький кулак и погрозила известному ей, но невидимому врагу.
— Святая Мария,— ее губы едва слышно шептали кощунственные слова,— ты вроде уличной девки, продающейся богачам, ты ненавидишь бедняков и угнетенных. Будь ты проклята, и пусть будут прокляты те, кто убивает и карает с твоим именем на устах! И будь проклят храм, где я, преклонив колена, всю свою жизнь молилась тебе. Мои глаза никогда больше не взглянут
на твои золоченые алтари, а уши никогда не услышат твоих лживых проповедников. За что ты отняла у меня Альберто? За что, проклятая?..
Внизу на лестнице послышались шаги. «Уж не полиция ли ищет Альберто,— вставая, подумала она.— Не отдам его никому». Рамона схватила с рабочего стола длинные острые ножницы, затаилась у двери.
Раздался стук. В правой руке девушка держала свое оружие, левой открыла дверь. На пороге стоял доктор Монтаня. Рука с зажатыми в ней ножницами опустилась.
— Доктор, вы? Я думала...
Все поняв, доктор ступил в комнату и прикрыл дверь. Он подошел к Альберто, чтобы проверить у него пульс, взял в свою его остывшую руку.
— Простите, сеньорита! Я пришел слишком поздно. Рамона снова заплакала, ее плач напоминал стоны
раненой птицы.
— Тело нужно увезти ночью и похоронить,— деловито сказал Монтаня.— Не то найдут, отнимут, зароют где-нибудь на пустыре за городом, шакалам на съедение. Этой ночью они не станут искать. Пока еще стоят, охраняют церковь, где собрались родственники и близкие демонстрантов. Нет ли у вас знакомого шофера, который мог бы нам помочь?
Рамона отрицательно покачала головой. Упавшие ей на лицо золотистые пряди волос были мокры от слез.
— Лучше бы карету «скорой помощи». Их не подвергают осмотру, но это стоит немалых денег.
— Деньги у меня есть,— ответила решительно Рамона.— Я отдам все до копейки.
— Куда бы вы хотели его отвезти?
— В Лора дель Рио.
— Да, далеко. В пятидесяти километрах отсюда.
— В этой деревне мы познакомились и окончили церковную школу. Там живут наши родители.
— Хорошо, я попытаюсь,— в голосе сеньора Монтаня послышалась неуверенность.— Если сумею договориться, в течение часа вернусь. Приготовьтесь...
Монтаня исчез так же тихо и незаметно, как и появился. Рамона перестала стенать и причитать и принялась за сборы.
Она раздела Альберто, смыла запекшуюся на его груди кровь. Оттерла засохшие пятна крови на его рубашке, потом снова ее надела, включила электрический утюг и отгладила измятую одежду.
Когда Альберто был уже обряжен, на площади у церкви Сальвадора послышался шум подъехавшей машины. Значит, все в порядке, подумала Рамона успо-коенно. Чем сможет она отплатить доктору Монтаня за такой риск и заботы? Есть еще прекрасные люди на земле, такие же, как ее Альберто...
На лестнице послышались легкие шаги. Сомнения не было: шаги принадлежали не одному, а нескольким идущим. На этот раз Рамона не схватилась за ножницы, она отворила дверь заблаговременно.
Кроме Монтаня, на пороге появились какой-то незнакомый мужчина и Эрика. Эрика, целуя подругу, сказала:
- Надо торопиться, дорогая моя, хорошая, пока еще темно! Они нам помогут...
Монтаня и незнакомец завернули Альберто в одеяло, молча положили на носилки и стали спускаться по лестнице.
Рамона вынула из комода скопленные к свадьбе деньги, заперла дверь и вместе с Эрикой поспешила вслед за мужчинами.
Когда они пришли на площадь Сальвадора, все было готово. Тело Альберто уже поместили в машину. Женщины сели рядом, доктор Монтаня в кабине с шофером и, едва дверца успела захлопнуться, сказал:
— Поехали!
На другом конце площади Сальвадора в свете электрических фонарей поблескивала цепь полицейских, поэтому машина направилась через старый город, миновала его узкие улочки и вскоре очутилась на площади Фаланги, оказавшейся свидетельницей недавних кровавых столкновений. Оттуда они свернули на авеню Хозе Антонио, а дальше по ярко освещенной Кейпо дель Лияно и Римской авеню выбрались на широкий берег Гвадалквивира.
На окраине Севильи, при выезде из города, их остановил полицейский пост. Доктор Монтаня предъявил свои документы и что-то при этом объяснил полицейскому. Их пропустили.
На мгновение у Рамоны дух перехватило, сердце тревожно замерло. Эрика пожала руку подруге и прошептала на ухо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90