— Я хотел спасти его,— выдохнул он.— Ведь он мой сын. Я хотел укрыть его...
— Значит, вам были известны его преступления? Отвечайте! Ваше поведение говорит о том, что вам многое было известно.
— Я не знал,— не поднимая глаз, шептал Витум.— Он говорил, что не смеет показываться людям. И я хотел спасти его. Первые послевоенные годы он жил в бункере, в глухой лесной чаще. Но потом... после амнистии...
Витум умолк.
— Ну говорите, говорите! — настаивал Айвар.— Почему он после амнистии не покинул своего логова и не вышел на дневной свет?
— Он боялся,— сказал Витум.— Аугусту стало казаться, что его повсюду кто-то преследует, повсюду... Темными ночами он иногда приходил домой... Он боялся даже матери. Поэтому мы встречались в церкви...
— Следовательно, мать ничего не знала?
— Нет,— с облегчением вздохнул Витум.— Мать ничего не знала.
— Когда вы построили потайную каморку на колокольне? — спросил неожиданно Айвар, и старик вздрогнул.
— Какую каморку?
— Потайную комнату в колокольне, над колоколом? Витум беспокойно поежился.
— Я не понимаю, о какой комнате идет речь.
— О той, где скрывался ваш Аугуст. Вы же в ту ночь хотели спрятать его труп в этой потайной комнате, но сломалась стремянка.
— Ее сломали мальчишки.
— Вы ее сломали. В спешке вы не вынули повешенного из петли, а перерезали веревку колокола и хотели унести труп в потайное помещение, чтобы скрыть следы и сказать людям, что веревку дергала сова. Но под двойной тяжестью стремянка сломалась. Вы ушиблись и захромали. Ведь так, не правда ли? Почему вы молчите? Отвечайте! Нам все известно. Когда вы устроили там комнату?
— Комнату? — повторил старый Витум, словно не понимая вопроса.— Это я... так... ремонтировал коло-
кольню. Ее обстреливали. Вот я... и подумал... когда-нибудь может пригодиться...
— Вы практичный человек,— засмеялся Айвар.— Настоящий специалист своего дела. Комната устроена великолепно. Не забыта даже железная печка.
— Зима была очень суровой,— деловито пояснил Ви-тум.— Я боялся, чтобы он не замерз.
— И когда же он ее топил?
— По ночам, чтобы дым был незаметен.
— Дымоход оборудован в колокольне,— заметил Айвар.
— Да,— сказал Витум.— Но дым из колокольни уходил в слуховые окна. Так лучше... все рассеивается.
— Где он доставал дрова?
— Я топил ризницу и...
— Значит, он находился и в ризнице?
— Да, в холодные зимние дни, когда на колокольне стоял сильный холод, а топить нельзя было.
— Священник знал об этом?
— Священник? Нет, священник ничего не знал.
— Лжете!
— Не знал, свидетель бог! — перекрестился Витум.— Если не верите, спросите у священника. Он ничего не знал.
— Странный священник! — усмехнулся Айвар.— Не знает, что творится в его церкви. Кто же, в конце концов, отвечает за это?
— Я, пономарь,— поспешно ответил Витум.
И все-таки ясно чувствовалось, что старый Витум без ведома священника не действовал бы так смело. Построить в колокольне целую комнату и годами укрывать в ней преступника? Нет, это было более чем сомнительно! Витум просто выгораживал священника
— Хорошо, я вам верю,— наконец согласился Айвар,— хотя все это весьма сомнительно. Но объясните, пожалуйста, почему повесился ваш сын? Расскажите все честно и откровенно. Это смягчит вашу вину.
— Мою вину? — удивился старый Витум. Айвар вскипел.
— Не притворяйтесь простофилей! Вы человек с высшим образованием. И вы не могли не понимать, что в продолжение ряда лет укрывали преступника.
— Я не знал этого.
— Вы это знали. Мнимые похороны сына задолго до его настоящей смерти — не что иное, как хладнокровно
обдуманный трюк, чтобы люди и судебные органы подумали, что ваш сын умер. Басня о запутавшейся в веревке сове и тот факт, что вы упрямо отказались признать в умершем вашего сына, говорят о том, что над вашими отцовскими чувствами и любовью взяли верх холодный рассудок и расчет. Вы сознательно укрывали преступника. А теперь расскажите ясно и без обмана, как все это произошло!
— Пути господни неисповедимы,— сказал Витум.— Он отнял у него разум.
— Опять бог! — воскликнул Айвар, обращаясь ко мне.— И чего только не случается на этом божьем свете!
— Да, он лишил его рассудка,— повторил Витум.
— Но как же это случилось? — спросил Айвар.— Я слушаю, рассказывайте!
И Витум начал дрожащим голосом:
— Вначале, когда Аугуст еще жил в лесу, все было нормально. Но вскоре ему стало казаться, что его повсюду преследуют.
— Вы уже говорили об этом,— перебил Айвар.
— Да, я уже говорил об этом. Я не хочу ничего скрывать... Ну, а затем... Это случилось в одну из суровых, морозных зим, когда в окрестности появились волки... Ему казалось, что они подосланы, чтобы растерзать его. И тогда я перевел его в церковь.
— Потайная комната была уже готова?
— Да, я ее приготовил заранее.
— С его ведома?
— Он мне и предложил это сделать.
— Ну, а дальше?
— Дальше он стал жить в церкви.
— Вы жене об этом ничего не говорили?
— Нет. Эмилия ничего не знала. Она все время считала, что Аугуст находится в лесу.
— Так. Продолжайте.
— Потом Аугусту стали слышаться какие-то таинственные шаги вокруг церкви. Он стал уверять меня, что за ним кто-то следит, и просил играть на органе, тогда ему не были слышны эти шаги.
— И вы играли?
— И я играл. Впоследствии ему слышались звуки органа даже тогда, когда я не играл. Он спускался вниз, к органу, чтобы встретиться со мной, он уверял, что орган звучал даже в мое отсутствие.
— Дальше?
— Потом он заметил, что Христос на распятии у ал таря двигается. Недавно он рассказывал, что Христос н распятии смеялся. Смеялся так, что вся церковь гудела. Он допытывался у меня, не собирается ли Иисус предать его.
— Что же вы ответили?
— Я сказал, что позову врача. Но он и слышать не хотел об этом. Он сказал, что в тот день, когда я приглашу врача, он застрелит нас обоих. Потом он начал пить. Когда он напивался, ему становилось легче. Он тогда мог спать без бредовых сновидений.
— Следовательно, посуда, обнаруженная нами в тот вечер в ризнице, была ваша? — спросил Айвар.
— Да, посуда была моя. За два часа до страшного события я принес ему ужин. Последний ужин...
— И бутылку водки?
— И бутылку водки,— подтвердил старый Витум.
— Значит, вы говорите, что он заболел манией преследования? — спросил Айвар, но Витум отрицательно затряс головой.
— Нет. Бог лишил его рассудка. Он боялся всего: птиц, залетавших на колокольню, галок, стрижей и летучих мышей. Под конец он стал бояться колокола. Как-то однажды Аугуст хотел вырвать у колокола язык, чтобы он не выдал его убежище. Затем он срезал веревку колокола, якобы напоминавшую ему виселицу. Я привязал веревку вновь, чтобы кто-нибудь не заметил. И тогда...
Старик умолк и начал всхлипывать. Айвар подал ему стакан воды. Выпив ее, он с трудом продолжал:
— И тогда наступил страшный вечер. Аугуст попросил у меня топор, чтобы наколоть дров. Я дал ему. Он разбил топором распятие на алтаре, а сам забрался на колокольню и... повесился...
— Ясно,— проговорил Айвар.— Благодарю вас! Теперь пойдем дальше. Вам было что-нибудь известно о злодеяниях сына Аугуста во времена гитлеровской оккупации?
На этот раз старый Витум ответил коротко и ясно:
— Нет. Он нам ничего не рассказывал.
— Откуда ваши сыновья доставали деньги на постройку домов?
— Они построены моими трудами и моим потом.
— Они построены на деньги, заплаченные за кровь расстрелянных людей. Ведь сыновья вам давали деньги? Откуда они их брали?
— Я не знаю. Вероятно, зарабатывали.
— Они заработали их пулями и автоматами. Где Аугуст хранил оружие?
— Не знаю.
— В потайной комнате в церкви найдено два автомата.
— У него был только отдан,— заметил старик.
— Мы нашли два,— сказал Айвар.— Два автомата и пять ручных гранат. Не спрятано ли было у него в лесу оружие?
— Он все принес домой.
Наступило минутное молчание. Решив, видимо, что допрос окончен, Витум с облегчением вздохнул и спросил:
— Я могу идти? Дома меня ждет жена.
— Пусть подождет,— сказал Айвар.— Вы мне еще ничего не сказали о другом вашем сыне.
— О Вилнисе? — спросил Витум.
— Да. Расскажите, что вы знаете о нем.
— Что я могу знать! — воскликнул Витум.— Живет за границей.
— Ведь вы переписываетесь?
— Изредка переписываемся, кое-когда посылку пришлет. Вначале он работал на ферме агрономом, а теперь... Большим человеком стал, служит в эмигрантском совете, хорошо зарабатывает. Вилнису повезло, он стал одним из главных...
— А чем этот «главный» в гитлеровские времена занимался? — спросил Айвар.— Он и тогда был здесь одним из главных?
Витум развел руками.
— Всем приходилось как-то цепляться за жизнь.
— Он многих лишил ее. Находясь на службе в гитлеровской тайной полиции, ваш Вилнис, ваш теперешний видный, хорошо зарабатывающий деятель, уже давно заработал виселицу. На его совести сотни убитых людей.
— Не может быть! — удивился старый Витум.— Он был славным парнем.
Айвар усмехнулся.
— Ваш «славный парень» долгое время руководил карательным отрядом здесь, в нашей местности. В ямах старого песчаного карьера расстреляно триста восемьдесят пять человек по его приказанию. Это латыши, поляки, русские, чехи. Когда приближалась Советская Армия,
1 11
он велел вырыть трупы и сжечь, чтобы скрыть следы своих кровавых злодеяний. Вам известно об этом?
— Впервые слышу! — воскликнул старый Витум.— Это ложь, я не верю этому.
— Ложь? Вы не верите этому? — глядя в упор на старого Витума, спросил Айвар.— Хорошо. Мы вам докажем.
Айвар встал и, приоткрыв дверь, попросил секретаря вызвать машину. Старый Витум тоже поднялся. Пальцы его правой руки нервно перебирали пуговицы поношенной куртки, точно клавиши органа, когда он играл хоралы своему безумному сыну Аугусту.
В кабинете Айвара Лициса наступила продолжительная, гнетущая тишина. Наконец сообщили, что машина подана.
— Идемте! — сказал Айвар и, надевая шляпу, обратился к старому Витуму: — Я хочу, чтобы вы все увидели собственными глазами. Возможно, это рассеет ваше неверие.
Буркнув в густую бороду что-то непонятное, Витум последовал за Айваром. Миновав городок, мы свернули на церковную дорогу, которая дальше вела в Мелн-силс — там и находился песчаный карьер. Я все время наблюдал за старым Витумом, неподвижным и застывшим, как соляной столб. Только когда проезжали мимо церкви, он взглянул на колокольню. Лицо старика было угрюмым, взгляд — холодным и безжизненным, а если в нем и остались какие-то человеческие чувства, то это было упрямство, непреклонное, неугасимое упрямство, и слепая ненависть к Айвару, ко мне, чужому и незнакомому человеку, и, кто знает, может быть, ко всему миру и кипевшей кругом жизни, бесконечно чуждой ему, ненавистной и враждебной.
Посреди Мелнсилса мы свернули на проселочную дорогу и вскоре очутились среди невысоких, покрытых деревьями холмов. Дорога, круто извиваясь между глубоких ям, заросших кустарником и молодым ельником, служивших когда-то картофелехранилищами немецкому барону, вывела на обширную поляну к вершине холма.
— Остановите! — приказал Айвар, и шофер резко затормозил.
Неожиданно поляна закончилась обрывом, и перед нашими глазами открылся огромный песчаный карьер,
Мелнсилс — Черный бор.
на дне которого человек десять с лопатами в руках рыли длинные прямоугольные ямы. Мы остановились на краю карьера и молча смотрели на работающих внизу людей.
— Это могилы жертв, расстрелянных гитлеровцами,— сказал прокурор.— Карательной экспедицией руководил ваш старший сын, тогдашний эсэсовец и теперешний, как вы говорите, важный работник в эмиграции Вилнис Витум.
— Впервые слышу,— злобно проворчал сквозь зубы старый Витум.— Это явно неправдоподобная выдумка.
— Это доказано,— спокойно и твердо возразил Айвар.— Недавно мы получили письмо из Чехословакии. Его пишет чех, бывший заключенный концлагеря. Вы припоминаете концлагерь, гражданин Витум?
— Он был расположен здесь, на краю Милнсилса,— ответил Витум.— Но мой Вилнис не имел с ним никакой связи.
— Лагерь создал ваш Вилнис, продолжительное время он был комендантом этого лагеря. По его распоряжению зверски расстреляны и здесь же зарыты сотни невинных людей. Написавшему письмо, как и многим другим, была дана лопата и приказано рыть общую могилу в старом карьере. Чтобы скрыть следы преступления, после расстрела приговоренных к смерти были расстреляны и те, кто копал могилу. Лишь по счастливой случайности этот человек остался в живых. Расстреливали ночью. Пуля угодила ему в плечо. Он упал и пролежал под трупами, притворившись мертвым. В ту ночь, до того как расстрелянных зарыли, палачи пьянствовали, и он воспользовался этим, вылез из карьера и скрылся в лесу. Скажите, гражданин Витум, у вашего сына был шрам на левой щеке?
Витум очень растерялся.
— Был,— ответил он еле слышно.— Но это у него еще со студенческих времен — удар рапирой...
— Вот видите! — воскликнул Айвар.— Человек со шрамом на левой щеке по имени Вилнис Витум... Следовательно, это он, ваш сын!
Старый Витум вновь обрел равновесие и, вызывающе откинув голову, сухо сказал:
— Мой сын был совершеннолетний. Я за его действия не отвечаю.
— Об этом поговорим позднее,— спокойно произнес
прокурор и указал на роющих могилы людей.— Пойдем посмотрим, как у них идут дела.
Мы спустились вниз, где было отрыто несколько общих могил. На песке виднелись обуглившаяся одежда, обгорелые кости и черепа.
Появление Витума так ошеломило землекопов, что они замерли, не произнося ни слова. Кругом стояла мертвая тишина. Лишь Мелнсилс, этот немой свидетель страшного события, точно впитав в себя слезы и кровь погибших людей, простирал к синему небу свои могучие макушки, и деревья глухо шумели на ветру.
Вдруг чья-то лопата со скрежетом вонзилась в гальку. Витум содрогнулся, точно от неожиданного удара. Мне показалось, что резкий стук острого, отточенного галькой лезвия лопаты отдался болью в душе Витума и ранил его окаменелую совесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90