— Да здравствует Барбаро!
Марко и Кончита сидели в первых радах амфитеатра. Марко, взбудораженный грозным видом Барбаро, ревом озверевшей публики, кричал вместе со всеми:
— Барбара! Барбаро!
Один из тореадоров перемахнул через барьер и вышел навстречу животному. Бык, остановившись, бил передним копытом и злобно косился на человека с красным плащом. Потом поднял морду и зашелся в жутком реве. Все затихло. Сотни глаз были устремлены на арену с нетерпеливым ожиданием — увидеть растерзанное человеческое тело и обагренный кровью песок, чтобы было о чем говорить до следующей корриды.
Барбаро перестал реветь, фыркнул и, выставив рога, вдруг устремился вперед. Тореадор не двинулся с места, только махнул красным плащом.
Человека и быка разделяли несколько метров... метр... И в тот момент, когда, казалось, рога уже вонзаются в грудь тореадора, тот ловко отпрянул в сторону. Барбаро, потеряв равновесие, с разбегу ткнулся в песок, подняв облако пыли. Над рядами прокатился гром аплодисментов.
— Олле! — кричала в восторге публика.— Держись, Барбаро!
Бык медленно поднялся, тряхнул головой и заревел. Потом, выгнув дугой хвост, снова ринулся в атаку.
Долго продолжался поединок. Отважный тореадор хладнокровно и ловко отражал все наскоки разъяренного животного. Уж не раз в загривок быка вонзались острые бандерилий. В яростном исступлении он мчался прямо на человека, но каждый раз рога животного подхватывали только плащ тореадора.
Зрителям уже казалось, что Барбаро побежден. Они злились и, мстя за свое разочарование, выкрикивали ругательства, швыряли в быка тухлые яйца, апельсины.
Дрожа от ярости, бык остановился перевести дух перед новой атакой. Тореадор, уверенный в победе, спокойно подошел к нему, накинул на рога свой красный плащ. Блеснул на солнце клинок шпаги. Град камней и апельсинов прекратился. Опять стало тихо.
Марко смотрел как завороженный. На миг он прикрыл уставшие от напряжения глаза, и тут раздался отчаянный крик Кончиты:
— Отец!
Стиснув руку Марко, Кончита вскочила. Марко бросил взгляд на арену и обомлел. Только теперь он увидел, кто был этот бесстрашный тореадор.
Неожиданным броском бык выбил из рук тореадора шпагу, а самого его швырнул на песок. Крики обезумевшей от восторга публики еще больше распалили зверя. Он поднял тореадора на рога, подбросил в воздух и снова устремился к своей жертве. Другие тореадоры тщетно пытались отвлечь внимание быка на себя.
— Помогите! — раздался отчаянный крик Кончиты. Раздумывать было некогда. Марко скатился вниз
по рядам, перемахнул через барьер и, подняв с земли шпагу, нацелил ее в грудь Барбаро...
В эту минуту он забыл обо всем на свете. Одно чувство владело им: надо спасти человека, спасти отца Кончиты во что бы то ни стало!
Бык взревел от боли, дернулся и тяжело рухнул, уткнувшись мордой в песок. Марко помог подняться израненному тореадору и потянул его к барьеру.
— Мерзавец! Болван! — ревели публика.— Вон отсюда, убить его!
На арену с новой силой посыпались гнилые апельсины. Поднялся оглушительный шум. Марко с трудом перетащил тореадора через барьер, и в тот же момент на дощатую стенку всей своей тяжестью навалился издыхающий бык.
Едва Марко опустился на землю, у него над ухом раздался злобный крик:
— Жалкий голодранец! Как ты смел убить моего лучшего быка! Я тебе кости переломаю!
На голову Марко посыпались удары. В глазах у него потемнело... Тем временем тореадор пришел в себя, с трудом поднялся на ноги, опершись о барьер. Долговязый попятился.
— Лучше уйдем,— сказал тореадор Марко, ухватившись за его плечо.— Не то я убью кого-то из этих скотов.
Окружавшая их толпа расступилась, они вышли на улицу. Там их ожидала Кончита.
— Уйдем скорее отсюда! Отец, пойдем к Марко, нам нельзя оставаться в гостинице.
С тех пор, как в подвале поселились Хулио Вальде-пенья с дочерью, у Марко прибавилось забот. В день по нескольку раз бегал он из дома в гостиницу и обратно, чтобы принести больным еду. Хулио быстро выздоравливал, а вот отцу Марко день ото дня становилось хуже.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Марко не застал его в живых. У кровати покойного сидела Кончита.
Сдерживая слезы, она попыталась ободрить друга. Но Марко молча, растерянно смотрел в мутное окно, сквозь которое едва-едва пробивался свет.
В душе его была пустота, огромная и тоскливая, как высохшая андалузская степь. Марко подошел к кровати, где лежало тело отца, упал на колени и зарыдал,
Кончита не успокаивала. Когда Марко затих, она дотронулась до его плеча:
— Пойдем на улицу!
Марко поднялся и, не говоря ни слова, последовал за девушкой. Трамвай долго вез их в пригород. Мимо проплывали сады, апельсиновые рощи, кукурузные поля... Марко ничего этого не видел. Он думал об отце.
Сошли на далекой окраине, и Кончита свернула на узкую тропинку. Пахнуло соленым морским ветром.
— Не грусти, Марко! — заговорила девушка.— Ты только посмотри, как красиво вокруг! А как хорошо могли бы жить люди, если бы они были свободны, если б их никто не притеснял! Проснись же, Марко! Раскрой глаза! Или ты не любишь родины, нашей Испании!
— Испании? — словно очнувшись, переспросил Марко.— А за что мне любить ее? За то, что живу в сыром подвале, за то, что жизнь эта свела в могилу отца? Скажи, Кончита, за что мне любить нашу землю? Смотри, сколько оливковых рощ, апельсиновых садов, и среди всей этой красы, богатства мне не принадлежит ни листика, ни лепестка.
Марко горько рассмеялся. Кончита посмотрела на него с укором и, нахмурив лоб, продолжала:
— Не смейся, Марко! Над своей глупостью смеешься. Земля не виновата, что тебе ничего не принадлежит. Виноваты люди. Те, которые прибрали к рукам красоту и богатства. Те, которые мешают нам жить.
— Что ты хочешь этим сказать, Кончита?
— Я хочу сказать, что куда проще понурить голову, отвести от правды глаза. Труднее во всем разобраться, начать борьбу.
— Начать борьбу? С кем, Кончита?
— С теми, кто нас угнетает. Как ты не понимаешь, Марко!
— Но как же я буду бороться? У меня теперь даже гитары нет.
— Бороться с оружием в руках! Найди себе винтовку, Марко! Бороться так, как борются партизаны Астурии, Каталонии, Галисии. Как борются в Мадриде и Барселоне, в горах Гвадаррамы и Морены. С оружием в руках, Марко. Без борьбы не завоюешь свободы. Думаешь, мой отец стал бы разъезжать по стране, участвовать в корридах, если бы нам не нужны были деньги на оружие? Но я вижу, ты ничего не понимаешь. Ты убит своим горем. Хорошо, что ты любишь отца. Но не только семью должен любить человек. Испанский народ страдает от гнета. Неужели это не трогает тебя? Мне кажется, и отец твой, будь он жив и здоров, не остался бы в стороне.
— Мой отец сражался на мадридском фронте. А скажи, Кончита, разбитые дома в городе уже восстановлены?
— Нет, Марко. Поверженная немцами Герника по-прежнему в развалинах. Ветер носит по улицам пепел и пыль. Достань винтовку и присоединяйся к нам. Не вешай головы, Марко! Отважные партизаны даже в застенках фалангистов перед лицом смерти не вешают головы. Если хотим победить, мы должны стать такими же твердыми и острыми, как шпага тореадора.
Обещай мне, Марко, что будешь таким, что будешь с нами.
— Да, Кончита, я буду с вами, я буду таким... Над городом зажглась вечерняя звезда. Тряпичные
башмаки Марко промокли от теплой росы. Воздух был напоен чуть горьковатым медвяным запахом. Впервые для Марко открылось очарование земли, ее беспредельность.
У Марко было такое чувство, будто он долго плутал в темноте и только под утро, при свете солнца отыскал дорогу, поднялся по ней на вершину горы. Теперь все вокруг обрело четкие очертания, наполнилось смыслом и содержанием. Внизу лежала земля, прекрасная Испания, переполненная горем и страданием, но она продолжала жить, дышать и бороться.
Они проходили мимо садовой сторожки при дороге. На белой стене красными буквами наспех было написано: «Да здравствует народно-демократическая республика!»
В конце еще не просохшей надписи стояли три большие буквы — КПИ.
— Что это значит, Кончита?
— Это значит: Коммунистическая партия Испании.
На следующий день по улицам Валенсии неспешным шагом прошла немноголюдная процессия. На тележке, одолженной в гостинице, Марко Сантьяго вез на кладбище отца, прикрытого холщовой простыней. За тележкой шли двое — Хулио Вальдепенья и его дочь Кончита.
Не звенела жесть венков, не пахло увядшими цветами, не дрожали глянцевитые листья лавра, не плескались на ветру траурные ленты с золочеными буквами. Радом с останками валенсийского рабочего, горячего друга республики, слепого уличного певца лежала всего-навсего сточившаяся от старости лопата.
У Марко не нашлось денег на венки и ленты. Даже если бы в Валенсии отыскался чудак, который согласился купить их скарб и тряпье, то и тогда Марко не смог бы приобрести венок. У него не было песет даже на то, чтобы на одном из городских кладбищ купить семь пядей земли. И потому решили похоронить отца
в прибрежных дюнах за Пуэбло-Нуэво-де-Мар. Там был старый рыбацкий погост без памятников и надгробных плит. Там никому не нужно было платить. Каждый мог вырыть могилу, где хочет.
Через несколько часов они вышли к дюнам. Засучив рукава, Марко взял лопату и в сыпучих песках стал копать могилу. Когда он выбился из сил, Хулио сказал:
— Марко, дай я...
Марко передал ему лопату, а сам присел отдохнуть. На душе было тяжко. Но жгучая боль, еще вчера разрывавшая сердце, теперь прошла. Осталась горечь, ненависть и злоба против тех, кто изувечил отца, раньше времени свел его в могилу. То же самое будет и с ним, если он даст себя сломить.
— Пожалуй, достаточно! — прервал его мысли Хулио, воткнув лопату в песок и утирая пот со лба.— Начнем, а то мы опоздаем на поезд.
Марко уперся руками о края могилы и спрыгнул вниз. Кончита принесла охапку сухой травы.
— Подстели, чтобы помягче...
Потом Марко принял с рук на руки тело отца и уложил его на прохладное дно. Старательно укрыв холстом лицо покойного, он выбрался из могилы и взялся за лопату. Крепкий морской ветер помогал засыпать ее песком...
В тот же вечер Хулио Вальдепенья и Кончита уехали в Мадрид. Они оставили Марко свой адрес. Прощаясь на вокзале, Кончита сказала:
— Марко, если надумаешь, если решишься, приезжай к нам. Не забудь, о чем мы с тобой говорили! Работа для тебя найдется. В горах Гвадаррамы. Только помни — никому ни слова! Даже лучшему другу...
На следующий день под вечер, как обычно, в гостиницу стали съезжаться фалангисты. Они приезжали грязные, запыленные, сбрасывали сапоги и отдавали их чистить Марко. На этих смердящих сапогах он не раз замечал засохшие пятна крови. Марко воротило от такой работы, но в тот вечер он сам заходил в номера и спрашивал:
— Сеньоры, не нужно ли почистить сапоги?
— Да, да, парень, заходи! Получай полдюжины сапог. Всю неделю месили грязь на берегах Хукары в погоне за партизанами.
— И что же, разыскали? — поинтересовался Марко.
— Не так-то это просто.
— Вот хорошо... Хорошо, что ваши сапоги остались целы после такой дороги! А запылились они изрядно, сеньоры. Не беда, я их начищу так, что заблестят как новые. Может, заодно и автоматы почистить? Я к этому тоже приучен.
— Ладно, почисть и автоматы, раз ты такой мастак. Но чтобы завтра чуть свет все было на месте! В девять выезжаем.
— Хорошо, сеньоры, будет исполнено. Когда вас разбудить?
— В половине восьмого.
— Поспеете, сеньоры. Вокзал совсем близко... Давайте уж и патроны. Они тоже запылились.
Марко вошел в кабину лифта и спустился вниз. Автоматы и патроны он завернул в старое одеяло, а грязные сапоги бросил в нишу под лестницей. Там же * оставил свою ливрею, а вместо нее надел оставшуюся от отца одежду.
«Прощай, Валенсия! Прощайте, сырой подвал, лифт и смердящие сапоги! — подумал Марко, взвалив на плечо драгоценную ношу.— Марко Сантьяго больше не будет унижаться, он начинает борьбу за свободу своей родины. Скоро я буду с тобой, Кончита!»
ЛЮДИ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Висенте родился в Мадриде, на одной из окраинных улиц. Отец и мать работали на керамическом заводе, и у маленького Висенте с малых лет зародился интерес к лепке. Из-за бедности родители не могли послать мальчика в школу, отец сам учил его писать, читать и вскоре убедился, что у сына способность к рисованию. Но больше всего Висенте любил лепку. Он вырезал из дерева или лепил из глины фигурки, приносил их домой и расставлял на узком подоконнике. Отец радовался, что растет помощник,— будет вместе с ним работать на заводе. О лучшем для сына старый Бенавен-те и не мечтал, он понимал, что без образования в жизни немногого достигнешь.
Однажды, пока отец с матерью были на работе, маленький Висенте взял ведро воды, вскинул на плечо лопату и вышел из дому. В переулке, не покрытом ни асфальтом, ни булыжником, Висенте вырыл яму, набрал глины, замесил ее с водой и стал лепить фигурки. Прибежавший с метлой дворник увидел застывших на бегу коней, стариков с трубками в зубах, женщин с тяжелыми корзинами на головах, всяких диковинных зверей и птиц. Фигурки сохли на краю ямы. Сгоряча дворник стал браниться и пригрозил метлой, но потом, успокоившись, погладил мальчика по голове и сказал:
— Смотри какой мастер! Ты и меня можешь вылепить?
— Могу! — ответил мальчуган и взял в руки большой ком глины.— Но за это обещай, что ничего не скажешь отцу.
— Хорошо,— усмехнулся дворник, вынимая изо рта трубку.— А ты обещай никогда не копать ям посреди улицы! Глины и во дворе сколько хочешь.
Но Висенте уже не слушал его. Прищурив один глаз, он изучал дворника, разминая ком глины. Дворник наблюдал за работой, посасывая короткую трубку. Висенте торжествовал: впервые у него был натурщик! И фигура на самом деле получилась очень похожей. Все кончилось тем, что дворник взял лопату и, пока шедевры Висенте сохли на солнце, засыпал вырытую посреди улицы яму.
Собрав фигурки, мальчик отправился домой. А вечером к отцу явился дворник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90