Федерико вздрогнул и немного погодя спросил:
— Сеньор Габриэль, кто бы это мог стрелять?
— Кому ж еще стрелять, как не фашистам,— невесело отозвался Габриэль.— Каждое утро наших расстреливают под стенами старого кладбища. Там горы трупов. Дети ищут отцов и матерей, жены плачут по мужьям. Ад кромешный...
У Федерико подступил комок к горлу. Чтобы не слышать мрачных рассказов Габриэля, он вернулся в дом, где его с нетерпением поджидали отец, мать, Изабелла. Приехала Кончита, и она у кладбищенских
стен разыскивала мужа, а теперь рассказывала о пережитых ужасах. Все три женщины заливались слезами.
— Федерико, тебе надо спрятаться,— сказал отец.— Сам подумай куда. Может, у кого-то из друзей? Что, если у маэстро Фальи? Он известный композитор, к поп. литике непричастен, к тому же убежденный католик. Фашисты его не тронут.
— Надо подумать, отец,— неопределенно ответил Федерико.— Думаешь, это срочно?
— Мы все так считаем,— ответил отец.— Мать, Изабелла, Кончита. Ты же видишь: Монтесино за решеткой и ничего не известно о его судьбе, может, его и в живых уже нет. Медлить нельзя. Пока ты был в саду, тебя тут спрашивал один из твоих приятелей, хочет тебе помочь, предлагает провести к республиканцам. Говорит, фронт проходит неподалеку, четкой разграничительной линии пока еще нет. Уверял, что ночью улицы города вполне безопасны.
В разговор вмешались перепуганные женщины, и все они наперебой уговаривали Федерико что-то предпринять, куда-то спрятаться. Только младший брат Франциско отмалчивался.
— Мне бы не хотелось в такой тревожный момент оставлять вас,— ответил Федерико.— К тому же, думаю, это ненадолго. Республиканцы их одолеют, Гранада снова станет свободной. И кто тут, на окраине города, станет нас тормошить? Нет, подождем.
— Но ведь всем известно, что ты демократ, стоишь за республику,— возразил отец.
— Я никогда не занимался политикой.
— А твои интервью! — сквозь слезы проговорила Кончита.— Мануэль всегда ими восторгался. А твои стихи о жандармах! Попадись ты им в руки, зубами разорвут, живьем в землю закопают. Подумай, брат, о себе. Это не люди, зверье кровожадное.
— Вы слишком расстроены, а потому сгущаете краски,— ответил Федерико.— Позвольте мне остаться у вас хотя бы несколько дней... Посмотрим, куда подует ветер, тогда и примем решение.
Последние дни июля в усадьбе Сан-Висенте прошли сравнительно спокойно. Так же начался и август. Лишь 5 августа в дом ворвались вооруженные люди; они разыскивали садовника Габриэля. Его нашли в саду и тут же принялись избивать. Федерико бросился на
помощь садовнику, пытался загородить его своим телом. Один из молодчиков ударил поэта по лицу и крикнул;
— Лучше не встревай, Федерико Гарсиа Лорка! ; И до тебя еще доберемся!
Крики Габриэля привлекли внимание фалангистских патрулей. Когда те подошли, один из налетчиков что-то им объяснил, предъявил документы. Он оказался сержантом жандармерии в отставке. Кивнув на поэта, отставной сержант сказал:
— А это рифмоплет Федерико Гарсиа Лорка. Пытался нам помешать, похоже, и сам красный...
Старший патрульный колебался, но потом велел арестовать садовника, отправить его в город, а поэту сказал:
— Оставайся здесь, из дома ни шагу, пока насчет тебя не получим указания.
* Теперь всем стало ясно, .что Федерико нельзя оставаться дома. Особенно беспокоило родителей то, что в числе громил оказался и жандарм. Никто не сомневался, что эти изуверы не простят Федерико облетевший страну «Романс об испанской жандармерии». И на семейном совете единогласно было решено: Федерико должен где-то укрыться. Но где?
Опять вспомнили о композиторе Фалье, давнем друге Федерико; их обоих связывала страстная любовь к музыке. Фалья своей музыкой завоевал всемирную славу, в Гранаде его чуть ли не на руках носили. И все же Федерико, не желая компрометировать и беспокоить друга, от этой мысли отказался. Свою роль тут сыграло и тревожное известие, о котором он узнал от приятелей. На днях маэстро Фалья обратился к новому гражданскому губернатору Гранады майору Хосе Вальдесу с просьбой освободить из тюрьмы соседку, портниху. Когда губернатору доложили о маэстро Фалье, он, впервые слыша это имя, воскликнул: «Что? Он маэстро? («Маэстро» в Испании называют также учителей.) Все маэстро красные, не мешает и этого упрятать за решетку». Когда же у него в кабинете появился сам композитор, губернатор сказал в присутствии всех: «Женщина, за которую вы просите, задержана как красная. И какой бы вы там ни были, Фалья, убирайтесь подобру-поздорову, пока вас не посадили туда же, куда и вашу соседку».
После такого известия не могло быть и речи о том,
чтобы искать убежище в доме Фальи. Требовался человек, который был бы у фашистов вне подозрений. Но где такого найти? Думали, гадали, наконец сошлись на том, что ничего другого не остается, как обратиться за помощью к Росалесам. Глава семьи Росалесов — один из богатейших людей в Гранаде. Все пятеро сыновей — члены фашистской фаланги, а Хосе даже ходит у них в главарях. Лорка их всех знает с детства. С Луисом Росалесом Федерико был дружен, оба поэты; в свое время вместе отправились в Мадрид искать признания своим талантам. Росалесы не откажутся укрыть их сына. В тот момент на семейном совете не придали значения многозначительному совпадению, что Луис вернулся из Мадрида как раз накануне фашистского путча. Хотя всем было известно, что Луис недавно стал членом фаланги, однако считали, что он по-прежнему далек от политики, а к фалангистам примкнул лишь под давлением отца и братьев, продолжая держаться в стороне от политических страстей.
Жребий был брошен. Федерико снял трубку, набрал номер Луиса Росалеса и высказал свою просьбу. Луис, не мешкая, переговорил с братом Хосе и ответил, что двери их дома всегда открыты для Федерико. Вскоре Луис Росалес подкатил на своей машине к усадьбе Сан-Висента и забрал Федерико к себе.
Федерико не покидал своего убежища, но по вечерам в доме Росалесов собиралось много народа, а он имел неосторожность жить вполне открыто. Поэт надеялся, что общественное положение Росалесов само по себе послужит надежной гарантией его безопасности. Вскоре в Гранаде многим стало известно, где укрывается Федерико Гарсиа Лорка.
Луис писал для местной газеты военные корреспонденции, дома появлялся только вечерами. Дни Федерико проводил в библиотеке. Как-то вечером, вернувшись с передовой, Луис поднялся к нему в библиотеку:
— Федерико, ты не мог бы мне уделить немного времени?
— Сколько тебе будет угодно!
— Ты, как всегда, по-рыцарски великодушен! — со смехом сказал Луис и, заметно смущаясь, продолжал: — Вот какое деликатное дело. Не согласился бы ты написать слова и музыку для фалангистского гимна?
— Фалангистского гимна? — не веря своим ушам,
переспросил Федерико.— Но ты же знаешь, я не занимаюсь политикой!
— Об этом никто не узнает, абсолютно никто.
— Почему с подобной просьбой ты обращаешься ко мне?
— Мой брат Хосе уверен, это укрепило бы твое положение.
— Мое положение? У вас в доме мне пока живется хорошо.
— Пока! — повторил Луис, рассмеявшись деланным смехом.— Ты думаешь, что мы, Росалесы, всемогущи? Нет, Федерико. Есть тузы и поважнее, и они прекрасно помнят о твоем «Романсе об испанской жандармерии», не терпится тебе отомстить. Как ты этого не понимаешь, Федерико! Есть люди, которые и нас ненавидят за то, что мы дружим с тобой и укрываем тебя в своем доме. Ну хорошо: что, если я напишу слова фалангистского гимна, а ты только музыку?
— Ничего из этого, друг, не выйдет, ничего! — воскликнул Федерико.
— Почему не выйдет?
— Потому что музыка, как и стихи, пишется сердцем, иначе ничего не получится. Не могу я этого, Луис, пойми меня правильно! Не могу самого себя пересилить. Не могу! Ничего из этого не выйдет. Извини, Луис, ничем не смогу тебе помочь,— с ноткой сожаления в голосе ответил Федерико.
Некоторое время Луис угрюмо молчал, затем с жаром воскликнул:
— Помощь нужна не мне, Федерико, а тебе. Тем самым ты бы утвердил свое политическое положение, свою безопасность. Но раз не желаешь, тогда... Пойми, тебе хочу помочь. Тебе! Взгляни без предвзятости на происходящее. Ты плывешь против течения. Тебе не хватает здравого смысла. Ты висишь на волоске, и он может оборваться. Я желаю тебе добра, Федерико, но ты должен понять: предоставив тебе убежище, наша семья пошла на риск.
— Пошла на риск? — простодушно удивился Федерико.— Но ведь вы, фалангисты, пока хозяева положения здесь, в Гранаде. Неужели ты, Луис, всерьез считаешь, что, укрываясь у вас в доме, я могу на вас навлечь неприятности?
— Да, Федерико, так оно и есть,— холодно ответил Луис Росалес.— Но если бы ты согласился исполнить
мою просьбу, это изменило бы положение и никто и приверженцев нового порядка в Испании не посмел бы тебя считать нежелательным элементом.
— Если я правильно тебя понял,— ответил Федерико,— ты от меня требуешь духовного самоубийства.
Луис вспылил:
— Ничего я от тебя не требую, а прошу. Выполнение моей просьбы оградило бы от неприятности не только тебя, но и всех нас. Не понимаю, при чем тут духовное самоубийство? Об этом никто не узнает. Мы обещаем держать это в тайне. Подумай о своем будущем! Опомнись, ДНИ республики сочтены. Испания вступает в новую фазу. Каудильо железной метлой выметет из страны всех красных, мешающих национальному возрождению Испании, ее возвращению к богу и порядку. Это единственно верный путь, Федерико, иначе мы окажемся меж жерновами истории или на свалке.
— С каких это пор, Луис, ты стал говорить языком генерала Кейпо де-Льяно, вещающего по севильскому радио? — улыбаясь, сказал Федерико.— За многие годы нашей дружбы я не замечал в тебе пристрастия к политике. Всегда полагал, что тебя, как и меня, занимает только поэзия.
Луис усмехнулся.
— А ты забыл свой романс о жандармерии? И свои интервью? Я тебя ни в чем не упрекаю, просто хочу, чтобы ты верно оценил свое шаткое положение. Время требует перемены курса. Иначе почва уйдет из-под ног, и мы окажемся в пропасти. Тогда не останется следа ни от нас самих, ни от нашей поэзии. Если бы ты был более чуток к зову времени, то, здраво поразмыслив над моим предложением, не отверг бы его столь резко и скоропалительно, а, напротив, всем сердцем бы принял его.
— Всем сердцем? — проговорил, улыбаясь, Федерико, но тут же нахмурился.— Вместо фалангистского гимна я от всего сердца написал бы песню в память тысяч убитых, которые по всей Испании лежат грудами под кладбищенскими стенами, о том, как в почетном карауле над ними стоят вечнозеленые кипарисы, о том, как их смерть оплакивает весь народ.
— Федерико Гарсиа Лорка! — взорвался Луис Ро-салес.— Идея о фалангистском гимне не моя, об этом тебя просит мой брат Хосе. И не он один. Хосе, как и я, пытается отвести от тебя нависшую угрозу. Неужели
не понимаешь? Или, думаешь, мы, Росалесы, всесильны? Глубоко заблуждаешься, Федерико. Не хотелось бы напоминать тебе о судьбе мэра Гранады, твоего родственника Монтесино. Но учти: о твоем местонахождении знают все, кого это может интересовать.
— Неужели правда? — недоверчиво спросил Федерико.
— К сожалению,— ответил Луис.— Сотни людей переступают порог нашего дома, а ты ведешь себя так, будто не считаешь нужным скрываться.
— Почему же ты меня не предупредил?
— Я полагал, ты сам достаточно хорошо понимаешь обстановку. Но, вижу, до сих пор ты в ней не разобрался. Верно говорит моя мать, сеньора Камачо: подчас ты ведешь себя как наивный ребенок. Возьмись наконец за ум!
— Никак не пойму, что происходит! — почти с отчаянием произнес Федерико.
Давно его томило предчувствие неотвратимой беды, и поводом тому подчас бывали внешне незначительные события, например, случай с белым ягненком и черными кабанами, или выходка пьяного жандарма, ни с того ни с сего направившего на него карабин, или — совсем недавно — залетевшая в вагон оса, не говоря уж о речах Алонсо в соседнем купе и его зловещих взглядах. И вот ко всем этим недобрым предзнаменованиям присоединились еще откровенные угрозы друга юности.
Теперь Федерико ни днем ни ночью не знал покоя. Он стал более осмотрительным, хотя прекрасно понимал, что остерегаться следовало раньше, что положение Росалесов не служит достаточной гарантией перед нависшей угрозой. Но что же делать, как исправить допущенную ошибку? Написать фалангистский гимн? Нет! И речи быть не может о таком предательстве, это равносильно смерти. Кто подаст совет, подскажет, как выбраться из чертовски сложного положения?
В томительных раздумьях прошло еще восемь дней. 16 августа в особняк Росалесов неожиданно явились вооруженные люди. Никого из молодых Росалесов дома не оказалось. Дверь открыла хозяйка дома Эсперансо Камачо. Командовал нарядом уже знакомый нам Рамон Руис Алонсо. Он предъявил ордер на арест Федерико Гарсиа Лорки. Хозяйка объявила, что никого не впустит в дом, пока не вернется хотя бы один из ее сыновей.
Алонсо, размахивая ордером, хотел силой проложить дорогу, но Камачо не отступала. «В трехстах метрах от нашего дома находится штаб фаланги. Там вы найдете моего сына. Ступайте и позовите его!» — сказала она.
С перекошенным от злобы лицом Алонсо, казалось, был готов на все, но один из спутников удержал его занесенную руку и заметил, что им и в самом деле не мешает заглянуть в ближайший штаб к Росалесу. Переговорив между собой, они удалились, оставив у входа постового. Немного погодя вернулись вместе с Мигелем Росалесом. По дороге Мигель думал, но так и не смог придумать, как спасти положение. Гранада находилась в состоянии полной неразберихи, у фашистов не было единого руководства, каждая группа действовала самостоятельно. Никто не мог сказать, кто же в конце концов одержит верх. В подобной ситуации вооруженные молодчики Алонсо по его слову могли вломиться в дом Росалесов и перебить всех без исключения. Алонсо и новый губернатор Вальдес ненавидели Росалесов и при теперешней борьбе за власть способны были на все, лишь бы расправиться с ними, а укрывательство Лорки могло быть использовано в качестве пред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90