он недоверчиво наблюдал за вошедшими. С появлением Алехандро пес поднял голову, втянул широкими ноздрями воздух, лениво зевнув, снова уткнулся мордой в лапы.
— Садитесь, сеньор Алехандро! — произнес фалангист и показал рукой на стул по другую сторону стола.— Будем знакомы, полковник Морсильо.
В ожидании приветствия он протянул руку, но Алехандро сделал вид, что не замечает ее. Он сел на стул и спокойно взглянул на полковника, лицо которого, желтое, изборожденное морщинами, напоминало пожухлый капустный лист.
— Известно ли вам, что весь ваш отряд сегодня ночью захвачен нами? Все, до единого человека... Это сделали мои партизаны,— полковник криво усмехнулся и продолжал: — Ну как, понравились они вам? Молодцы, не так ли?
Алехандро вздрогнул. Неужели правда? Все схвачены! Нет, нет, быть этого не может! Он старался казаться спокойным, но чувствовал, как нервно задергалось его лицо, а пот стал заливать глаза. Стиснув зубы, чтобы не закричать, он прикрыл ладонью глаза. Почему он не умер? Ведь мог же умереть только он один и спасти жизнь других?
Полковник до изучающее глядел на Алехандро.
— Вот так оно и выходит, если люди намереваются прошибить стену лбом. Скажите, сеньор Ортэга, разве в Испании так уж плохо живется? Зачем же добровольно совать голову в петлю? Что молчите? Мне вы можете довериться смело. Нас здесь никто не услышит, бояться нечего. Я жду.
Голос полковника был мягок и приветлив, но Алехандро все молчал. Наконец с трудом выдавил из себя:
— Не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете. О моих взглядах и убеждениях свидетельствуют мои дела.
— Однако взгляды меняются. Я тоже когда-то был убежденным республиканцем, а теперь...
— Стали палачом республиканцев,— подхватил Алехандро.
— Вы возбуждены и говорите необдуманно. Сейчас решается вопрос о вашей жизни,— жестко произнес полковник.— Понятно ли вам, что выход...
— Всего один,— прервал его Ортэга.— Меня расстреляют, я к этому готов. ->
— Есть еще и другой выход — в том случае, если вы дадите обещание быть нам полезным... То есть полезным своей родине, а разве есть более высокие цели? Вас не устраивает существующее положение вещей, так помогите нам.
— В чем? Грабить крестьян, жечь села, душить всякую свободную мысль, притеснять миллионы людей ради интересов и благополучия горстки...
— Но разве это происходит только в Испании? — прервал полковник Ортэгу.— Так везде. Так было, и так будет. Это закон истории. Но вы рассчитываете на чудеса, вам кажется, что генерала Франко можно свергнуть. Знаю, так думают многие из вас, жителей Пиренейского полуострова. Дурачье! Нас ведь поддерживает столько государств! И это естественно, зачем бы они стали поступать иначе? Они же не слепцы вроде вас. Где они найдут столько богатств — такие месторождения свинца, ртути... А высококачественная руда? А целые заросли пробкового дерева? Апельсины, оливки, вина, подобные нашим...
Иностранные компании получают эти богатства, что совершенно естественно, потому что они поддерживают нашу политику. И волки сыты, и овцы целы. И не только целы, у них даже вырастают рога, которые могут до смерти забодать.
310
— Эти овцы по своей овечьей глупости надеются со временем забодать всю Европу и Латинскую Америку,— добавил Алехандро.
— А вы хорошо разбираетесь в политике. Потому-то я с вами и миндальничаю здесь...
— Хорошо разбираться — не значит поддерживать.
— Англия и Америка относятся к нам с пониманием и поддерживают нас. Генерал Франко их вполне устраивает. А с установлением республики все достояние страны перейдет в руки народа, чего эти государства не могут допустить, потому что потеряют принадлежащие им концессии. Нельзя сказать, чтобы наши порядки не нравились, просто иногда они делают вид, что это так. Откровенно говоря, они даже в чем-то завидуют нам. Франция? Она помогает нам ничуть не меньше. Благодаря ее политике невмешательства мы победили в гражданской войне. Следовательно, все против вас, а вы — против всех. Люди со здравым смыслом видят наше настоящее и наше будущее именно таким, как я изобразил. Итак, предлагаю вам сотрудничество, а именно: мы хотели бы с вашей помощью очистить провинцию от партизан. За наградой дело не станет. Вы будете жить не хуже самых знатных и богатых людей Испании.
— Есть две Франции, две Америки, две Англии,— Алехандро старался говорить сдержанно.— Испании тоже существует две: мы и вы — народ и угнетатели. Но вам не удастся победить народ. Честных испанцев с души воротит от вашего золота. На нем кровь и пот испанского народа...
— Молчать, мерзавец! — рявкнул полковник. Собака вскочила, злобно ощерившись, готовая защищать своего хозяина.
Удар хлыста рассек воздух. Петля, как пиявка, обвилась вокруг шеи Алехандро. Он рванулся и схватил стул. Но в руку вонзились острые собачьи клыки.
Приоткрытая боковая дверь распахнулась, и на пороге появилась плотная фигура плешивого фон Эйсберга.
— Сеньор Чичаро! — крикнул разгневанный полковник.— Я не желаю больше вести разговор со скалами Сьерра-Невады! Так что давайте испробуем иные средства...
— С удовольствием, полковник. Мне давно пора поразмяться.
Полковник нажал кнопку звонка, вошли два охранника.
— Принесите этому голодранцу сапоги! — приказал полковник Морсильо.
На лицах охранников появилась отвратительная ухмылка.
— Ты когда-нибудь носил сапоги? — с издевкой спросил Морсильо.
— Нет, кроме вас, вся Испания ходит в отрепьях. Не замечали?
— Стало быть, перед смертью мы предоставим тебе возможность пощеголять в сапогах. Они сшиты еще в сапожных мастерских ее величества испанской королевы Иоанны Безумной.
Охранники внесли в комнату ржавые орудия пыток, по виду напоминавшие голенища сапог.
— Так вот они какие...— сеньор Чичаро стал с деланным любопытством рассматривать железные голенища.— Впервые вижу подобное, хотя в этаких делах у меня опыт немалый.
Полковник Морсильо самодовольно вскинул голову.
— У нас, фалангистов, есть свои национальные орудия пыток, которые мы стараемся сохранить как достояние истории Испании. Видите, это так называемый испанский сапог. Его в конце восемнадцатого столетия широко применяли не только у нас, но и во всех европейских тюрьмах. Он состоит из двух изогнутых металлических пластин, с внутренней стороны которых натыканы железные шипы. Так вот, эти голенища обхватывают икры ног и при помощи винтов постепенно сжимаются. Шипы впиваются в тело до самой кости и причиняют неимоверную боль, а чтобы она была особенно чувствительной, винты то ослабляют, то снова завинчивают, да еще по голенищам постукивают каким-нибудь тяжелым предметом, чтобы шипы эти поглубже впивались...
Скрежеща ржавым металлом, мучители приблизились к Алехандро и внезапно ударили его что есть сил сзади по коленным суставам. Алехандро упал. Чичаро уселся ему на живот, а Морсильо — на ноги, и обнаженные икры партизана были втиснуты в испанский сапог.
— Теперь ты забудешь о народе и республике, теперь ты согласишься работать на нас.
— Этому не бывать...
Значит, умрешь. — Пусть... Народ бессмертен... он отомстит. Мучители засмеялись.
Заскрежетали ржавые винты, шипы терзали тело. Алехандро стиснул зубы, глаза заволокла густая, как дым, мгла...
Очнулся он от кошмарного сна; оглядевшись, понял, что находится в той же камере, в которой провел первую ночь. Не мог определить, как долго был в беспамятстве. Ни Чичаро, ни Морсильо поблизости не было. В углу слышались знакомые шорохи, крысы грызли прелую солому. В окно пробивался рассвет. На фоне белесого неба вырисовывалась железная решетка.
Алехандро попытался подняться, но не смог. Нестерпимо болели сломанные кости, от ударов и собачьих укусов ныла спина, в голове гудело. Он вытянулся на сыром глиняном полу и принялся наблюдать за огромным пауком, который ткал паутину прямо у него над головой.
Послышались шаги, кто-то направлялся к дверям камеры... Заскрипел ржавый ключ, дверь отворилась, вошел священник в сутане с позолоченным распятием в руках. В предрассветных сумерках его лицо на темной стене казалось комом светло-желтого воска. Священник шел на цыпочках, взмахивая широкими рукавами сутаны, как коршун крыльями.
— Спишь, грешник? — спросил он.— Да отверзну т-ся глаза твои грешные и уста, и да помолимся господу нашему, чтоб не затащил сатана твою грешную душу в геенну огненную, чтоб вознесли ее ангелы в рай.
Алехандро равнодушно взглянул на незваного гостя. Подняв вверх желтый палец, как восковую свечу, святой отец продолжал:
— Покайся, грешник! Совершив преступление против государства и генерала Франко, тычтем самым согрешил и перед господом нашим, и католической церковью. Ибо в священном писании сказано, что правители — наместники бога на земле. Молись и кайся пред светлым ликом всевышнего. Только покаявшийся и смиривший гордыню обретет царствие небесное.
— У меня нет иного бога, кроме моего народа, свободы и республики!
— Не богохульствуй, сын мой! Не упоминай о народе, погрязшем во грехе, его тоже ждут адские муки. Слова «свобода» и «республика» тебе нашептывает на ухо сатана.
Алехандро не выдержал. Упершись руками об пол, он приподнялся и сел.
Священник отпрянул назад и перекрестился.
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим адом! — воскликнул Ортэга с ненавистью.
Святой отец поспешил скрыться.
Алехандро остался один; измученный, он снова рухнул на сырой холодный пол и потерял сознание.
Очнулся он оттого, что чья-то сильная рука теребила его за плечо:
— Алехандро Ортэга!
— Да, я готов...
— Тише, товарищ Ортэга!
Партизан открыл воспаленные глаза, над ним склонился тюремный надзиратель:
— Вам тут письмо.— Всунув в руку заключенному небольшой орех, добавил: — Его мне вчера передал племянник, сын моего покойного брата. Парень ждет ответа. Поспеши, они скоро придут за тобой,— он показал рукой на дверь.
Надзиратель ушел. Алехандро прижал орех зубами, скорлупа легко распалась на две части. Внутри он обнаружил небольшую папиросную бумажку, намотанную на тонкий графитовый стержень. Жадно проглотил светло-серые буковки.
Слезы застили глаза; впервые в жизни он плакал, плакал, как ребенок, припав к тюремному полу и всхлипывая. Они живы! Все — и Макарио, и Мигуэль. Они дали клятву бороться до полной победы...
Алехандро почувствовал облегчение, схватил графитовый стержень, расправил листок на полу и на обратной его стороне написал:
«Я, как всегда, тверд. Покидая Францию, я знал, что меня ждет на родине. Обо мне не горюйте, я не жертва г- я выполняю свой долг. Благодарю за честь, которую вы мне оказали, избрав своим командиром. Меня убьют, может, через час, а может, еще раньше. Но мне не страшно, ибо знаю, за что умираю. Будь у меня тысяча жизней, отдал бы их все за свободу Испании, за победу. Продолжайте борьбу, друзья! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях...»
31*;
Тонкий графитовый стержень рассыпался в руке. Алехандро свернул бумажку и положил в пустой орех. Липкие края скорлупы плотно склеились. Он подполз к двери и тихо постучал. Надзиратель приоткрыл дверь, взял орех и зажал его в ладони.
В конце коридора раздались тяжелые шаги. Палачи спешили завершить начатое.
Алехандро Ортэга в последний раз взглянул на светлевшее за тюремной решеткой утреннее небо.
Над горами Испании занимался рассвет.
НОКТЮРН 1
Ночь, белая полярная ночь. Уже два часа, а солнце все поблескивает над горизонтом. Оно не сияет, а именно поблескивает приглушенно, печально. Этот бледный полуночный свет наполняет мою каюту, и я никак не могу заснуть. Я встаю, задергиваю шторы на иллюминаторе, но все напрасно. Свет струится через крохотные щелочки и вместе с отражением волн беспокойно плещется по стенам каюты. Я опускаю веки, но светлые юркие блики продолжают мелькать перед глазами. Глухо гудят моторы, напряженно вращается винт, унося корабль все дальше и дальше на север. Мы входим в студеные воды Ледовитого океана. Иллюминатор наглухо закрыт, но я слышу музыку встревоженного моря. С набатным гулом волн и вкрадчивыми скрипичными мелодиями ветра, словно серебристые трели флейты, сливаются крики морских птиц. Под бортовую качку, мягко переваливаясь с боку на бок, я наконец засыпаю.
Во сне чувствую, как вздрогнул стальной корпус корабля, будто столкнувшись с подводными скалами. На пол летит мой дневник, над которым я недавно сидел. Вскакиваю с постели. Что случилось? И тут звонит корабельный телефон. Снимаю трубку, слышу спокойный голос капитана:
— Ты спишь?
— Нет, не сплю.
— Нас окружают льды. На горизонте Шпицберген. Я в штурвальной рубке, поднимись ко мне.
Спешу одеться. Одеться надо потеплее, едва ли скоро
вернусь. Через несколько минут я уже в рубке рядом с капитаном. Он кивает на север:
— Шпицберген!
Подношу к глазам бинокль, и далекий горизонт сразу становится близким. За прозрачными стеклами, словно надломленные клыки чудовища, виднеются укрытые вечными снегами горы Шпицбергена. В мертвенно-бледном свете кажется, что от них веет ледяным дыханием разрушения и смерти. Глядя издали на этот полярный архипелаг, можно подумать, что он умер, всеми заброшенный, еще миллионы лет назад. Но я знаю: в его фиордах живут рыбаки, метеорологи, шахтеры, бакенщики. Живут и работают, радуются, грустят, любят и ненавидят — такие же люди, как и все, разве что немного смелее, отважнее. Север не любит трусливых. Север любит отважных.
Наш корабль окружают ледяные поля. Лед этот выбросили в море глетчеры — громадные ледяные реки, медленно стекающие с заснеженных гор в долины полярных островов. Льдины напоминают осколки очень толстого стекла. Края у них ярко-зеленого или синего цвета. Морские волны придают им самые причудливые формы, а сверху их прикрывает чистый, сверкающий снег. Плывут они быстро, и надо быть все время начеку, чтобы не столкнуться с какой-нибудь из них. Капитан с биноклем выходит на мостик, и я слышу его голос:
— Крест! Я подхожу.
— Смотри прямо по носу корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90