Они отражаются в широких, занавешенных прозрачным тюлем окнах и создают впечатление, что этих лампочек вокруг видимо-невидимо.
Струясь средь мелких камешков, вроде как воспоминания в моей голове, не переставая журчит родничок на дне бассейна.
Но когда я, оторвав взгляд от бассейна, приподнял веки, то увидел, что к моему столику под олеандрами подсел человек лет тридцати. Он курил свернутую из газеты козью ножку, и мне в нос шибануло терпким запахом махорки.
Я протянул незнакомцу пачку сигарет, но он осипшим голосом произнес:
— Благодарю, к таким не привык. А ты, кажется, меня не узнаешь?
— Да вроде бы где-то видел,— сказал я, потому что испытывал какую-то неловкость, и с любопытством взглянул на его потертый военный китель с погонами майора на плечах.
— Как? Ты забыл Жоржа! — словно не веря своим собственным словам, воскликнул незнакомец.
— Жорж! — воскликнул я удивленно.— Георг Брозиньш! Быть того не может! Ты ведь сгорел, дорогой... Твой обгоревший ремень и кобура от пистолета хранятся в Музее революции.
— Не моя кобура, а твоя. Тогда, на фронте, после ранения ты на собачьей упряжке приехал в штаб полка, подарил мне пистолет с кобурой и велел дойти с ним до освобожденной Риги. Извини, что не дошел, не вышло!
— Понимаю, Жорж, ты сгорел. Сведения точные, твой самолет летел к партизанам, во время полета обледенел и врезался в гору. Все вы сгорели. Все одиннадцать.
Послышался тихий, хрипловатый смех.
— А мне рассказывали, что ты по пути в госпиталь истек кровью, умер. Наш общий друг подполковник Янис Рейнберг тебе письма слал во все госпитали. Почему не отвечал?
— Он же вскоре погиб, сражаясь в тылу врага, в батальоне лыжников. Великолепный человек, не правда ли? Герой Советского Союза.
— Звание ему присвоили посмертно. А ты не отвечал. Почему?
— Думал, не выдержу всего... Лучше уж пусть думает, что...— Я умолк, чувствуя, как задрожали мои руки. Закурил новую сигарету и продолжал: — Жорж, ты ведь понимаешь, иной раз лучше ничего не знать... Легче думать, что пропал без вести, чем потерять всякую надежду. Каким же ты выглядишь молодым!
— Я больше не старею. Таким навсегда и останусь..,
— У меня голову уже седая.
— Не сетуй! Радуйся жизни! Почему не танцуешь?
— Ранения, осколки... Ношу войну с собой изо дня в день.
Жорж снова засмеялся.
— Это неплохо. Здоровые забывают, какой ценой досталась нам победа.— Он пригнул у себя над головой ветвь олеандра, она коснулась его мягких желтоватых волос. Синие глаза сверкнули, но губы тронула грустная улыбка.— Эти олеандры разбередили мои воспоминания об Испании. Помнишь последний Новый год в Валенсии?
— Разве такое забывается? Юнцом ты тогда был, студентом, а я вполне зрелым гимназистом-старшеклассником. Мы же* с тобой почти одногодки. А тогда, в канун праздника, с южного фронта вернулись, и валенсийские студенты пригласили нас в гости. Ну и танцевали же мы! Помнишь?
— А те два Новых года в концлагерях во Франции? — спросил Жорж.
— Они были слишком тяжелы,— ответил я.— Не хочется вспоминать.
— А голод в ленинградскую" блокаду? — странно, но он улыбался и не отставал от меня.— Помнишь?
— Да,— подтвердил я и вдруг сам прыснул со смеху.— Как же, помню, у танкистов была маленькая собачонка, и мы решили ее поймать и съесть. Но, сожрав семь кружочков колбасы4— трехдневную норму семерых человек,— наша жертва улизнула, деру дала, негодница. Порасторопней оказалась, чем бульдог начальника концлагеря во Франции: того кобеля нам удалось-таки слопать в Новый год.
И у Жоржа вырвался негромкий сухой смешок. Он взглянул на стенные часы и серьезно произнес:
— Скоро двенадцать. Давай выпьем по бокалу шампанского, а? За борьбу, победу, за жизнь...погоди, сейчас принесу...— и я помчался в буфет, Когда же вернулся, часы били двенадцать. Выстрелив,
пробка взлетела под потолок, до самых лампочек. Рядом в зале гремела настоящая канонада. Я наполнил бокалы и, подняв свой, закричал:
— За борьбу, победу, за жизнь!
Моего боевого товарища за столом уже не было. В его бокале искрилось вино и медленно опадала пена, словно шампанское пили чьи-то невидимые губы. И мне показалось, что Жорж, как и сотни, тысячи, миллионы погибших, продолжает жить. Во мне и во многих других.
АНТИРАССКАЗЬ]
АНТИРАССКАЗ
В последнее время филологов и критиков волнует важная проблема. Какая именно? Определить ее можно одним словом — антироман. Что же такое антироман? А это роман, который порывает с наследием крассического романа, с его сюжетом, композицией и привычной нам системой образов. Надо сказать, и поэзия не отстала от прозы: в ней появился антипунктуациализм. Сторонники этого течения пишут стихи без знаков препинания, утверждая, что поэзия такого рода гораздо эмоциональней и доходчивей.
Один незаурядный сапожных дел мастер, страстный поклонник новой поэзии, заявил мне, что знаки препинания мешают ему воспринимать содержание, поскольку он с ними, со знаками препинания, еще со школьной скамьи не в ладах. Какие-то черточки, закорючки, точки, расставленные то в ряд, то друг на дружке, а то еще сверху колбаску прилепят... Тот же сапожник поделился со мной планами создания нового вида обуви — антибашмаков. По замыслу автора, это должны быть башмаки без подошв: обувшись в них, поэт сможет беспрепятственно ощущать тепло родной земли.
Желая шагать в ногу со временем, и я решил создать нечто в новом духе, а именно — антирассказ в противовес охотничье-рыболовным рассказам. В отличие от них мой рассказ будет основан на достоверных фактах.
Вы спросите, к чему такой антирассказ? Сейчас объясню. Любое слово из уст охотника и рыболова люди воспринимают как заведомую небылицу. Они отказываются верить даже правдивым происшествиям. Правдивым, но необычайным, которые жизнь преподносит нам на каждом шагу.
Возьмите, к примеру, меня. Со мной случалось множество курьезов, когда же я пытался о них рассказывать, все принимали их за охотничье-рыболовные небылицы. Там, где надо плакать, твой собеседник смеется тебе в глаза и говорит:
— Ну и здорово загнул!
Вскоре после войны я, бывший снайпер, твердо решил посвятить досуг охоте. С этой целью купил высокие резиновые сапоги, запасся рюкзаком для дичи. Купил, конечно, ружье, патроны и прочие принадлежности.
Первая охота, в которой я принял участие, была на лося. Лесник расставил нас длинной цепью. Я оказался в самом конце ее. Зарядив ружье картечью, стал ждать, когда загонщики поднимут зверя.
Вдруг с другого конца цепи донесся выстрел, за ним еще и еще. Пальба постепенно приближалась. От волнения у меня задрожали руки. Мне казалось, я слышу, как сохатый продирается сквозь чащу, вот-вот появится передо мной, и я свалю его метким выстрелом. И правда, за кустом мелькнуло что-то белесое. Я вскинул ружье — грянул выстрел. Отдача была до того сильна, что я едва удержался на ногах. Над кустом взмыло облачко пуха, и — никаких признаков жизни. Выхватив охотничий нож, я на цыпочках направился к убитому зверю. Каково же было мое удивление, когда на том месте я обнаружил всего-навсего заячий хвост. Опершись на дымящийся ствол, я раздумывал, как могло случиться, что от целого зайца мне достался только хвост. Поразмыслив, я пришел к такому выводу: поскольку все охотники стреляли картечью, то, пока заяц добежал до меня, от него остался только пушистый хвостик.
На той же охоте произошел и более прискорбный случай. Один из охотников по недосмотру всадил заряд дроби в зад моему приятелю. Мы, конечно, тут же уложили пострадавшего в машину и отправили в больницу, где хирург в течение двух недель извлекал у него свинцовые шарики. Но, когда я дома рассказывал о наших злоключениях, никто не хотел верить, все смеялись даже над трагическим происшествием с моим приятелем.
— Ох, и мастер ты выдумывать! — надрываясь от смеха, заявил мой лучший друг. Я предлагал ему позвонить в больницу и справиться — правда это или вымысел. Но он хохотал пуще прежнего.
После столь печального исхода я решил в дальнейшем воздержаться от охоты. В самом деле, кто поручится, что и я по недосмотру не получу заряд дроби в мягкое место? А ведь писатель, лишенный усидчивости, не способен написать ровным счетом ничего, даже охотничьих и рыболовных рассказов.
Но не успел я поставить точку на своем решении, как друзья опять пригласили меня в Дундагские леса на кабанов."
— Ладно,— уступил я,— но уж это в последний раз!
Готовясь к знаменательной охоте, я каждое утро по крайней мере час тренировался в прицеливании и спуске курка. За неделю до урочного дня я начал отпускать бороду, чтобы в лесу можно было сойти за мшистый ствол дерева» В то памятное утро жена разыскала и с трудом напялила на меня мой старый маскировочный халат. Глянув на себя в зеркало, я увидел настоящее привидение с ружьем в руках.
— Ну, если ты и на этот раз ничего не привезешь, тогда вообще тебе не стоит ездить на охоту,— сказала жена на прощанье.
— Привезу, обязательно привезу,— ответил я.— Дундагские леса кишмя кишат кабанами. Готовь сковороду и бочонок для засолки...
По жребию мне, как назло, опять выпало стоять в самом конце. Едва я остался один, в голову полезли всякие рассказы о разъяренных кабанах. Мне мерещилось, будто где-то совсем рядом шныряет огромный, обросший черной щетиной дикий кабан — спина горбом, клыки длинные-предлинные. Я его так живо представил, что у меня затряслись поджилки. Я заранее высмотрел удобную тропу для отступления.
Поразмыслив, я решил схорониться за стволом высоченной мшистой ели. Мох ее был почти такого же оттенка, как и моя борода, а разводы маскировочного халата сливались с зеленовато-серыми тонами ели. Немаловажна была и солидная толщина дерева — в случае опасности я мог бы спастись от зверя, бегая вокруг ствола. Прислонив ружье к соседней березке, я охотничьим ножом обрезал кустики у подножия ели, чтобы на бегу не зацепиться и не упасть. Потом с трепетом принялся ждать. Люблю откровенность и потому не
скрою: в тот момент я чувствовал себя привезенным в лес на расстрел.
Где-то впереди лаяли собаки, улюлюкали загонщики. Я так пристально вглядывался в чащу, что в глазах у меня зарябило. И вдруг — о ужас! — позади меня со страшной силой затрещали сучья. Только тут я обнаружил, что ружье мое по-прежнему прислонено к березке шагах в пяти. Нечеловеческим усилием воли я заставил себя обернуться. Позади меня стояла кабаниха с дюжиной маленьких кабанят, а чуть подальше, как мне показалось, сквозь дебри кустарников продирался сам черный кабан. Не совру, если скажу, что в тот момент он представлялся мне величиною с доброго слона.
Я будто к земле прирос, в голове все перемешалось. Что делать? Звать на помощь? Но криком я привлеку внимание клыкастых чудовищ. Кинуться за ружьем? Результат будет тот же.
Руки сами собой обняли ствол ели. Я стал карабкаться вверх, то и дело соскальзывая и производя при этом изрядный шум. Покосившись одним глазом, я заметил, что кабаниха с кабанятами, подойдя к моей ели, с интересом наблюдают за мной. Один из детенышей с закрученным в колечко хвостиком обнюхивал прислоненное к березе ружье.
В тот самый момент, когда кабаниха с кабанятами замкнула вокруг меня кольцо, я, выбиваясь из последних сил, ухватился за нижний сук и подтянулся. Я карабкался все выше и выше под грозное хрюканье. Острые сухие ветви разодрали сначала мой халат, потом рубашку. До макушки я добрался почти голым. Тут, к счастью, у меня развязался язык, и я закричал не своим голосом:
— На помощь! На помощь!
Вскоре вокруг ели собрались охотники.
— Слезай, чего дурачишься! — крикнул кто-то сердито.— Это же колхозная свиноматка...
— Это наши шинки,— прошепелявил неведомо откуда взявшийся мальчонка-свинопас.
Так бесславно закончилась моя последняя охота. В тот же день я решил сменить ружье на удочку и посвятить свой досуг рыболовству.
Кое-что из приобретенных ранее принадлежностей можно было использовать и в этом виде спорта. Особенно рюкзак. В него с таким же успехом можно было класть рыбу, как и кабаньи или лосиные туши. Только сапоги
казались великоваты: ведь я покупал их с таким расчетом, чтоб сгодились и зимой с двумя парами толстых носков. Но и к ним можно было приспособиться.
Купил я разных размеров удилища, лески — и простые и нейлоновые. Накупил крючков, начиная от крохотных, видимых только в лупу, и кончая такими, с которыми впору идти на акул. Поплавки различных калибров я сам наделал из пробок. И вот, нагрузившись сачками, удилищами, я в одно из воскресений вместе с другом Петером отправился на первую рыбалку. Наш выбор пал на отдаленное озеро, где, по словам Петера, можно было достать лодку, потому как рыбалка без лодки — совсем не рыбалка.
Хорошо, когда веришь людям, но плохо, когда во всем полагаешься на друзей.
На этот раз я целиком и полностью доверился Петеру, и мне это дорого стоило. Если б мы удили рыбу с берега, ничего бы не случилось. Дело в том, что, усаживаясь в лодку, я запутался в своих снастях. Некоторое время я, подобно канатоходцу, балансировал на одной, обутой в небезызвестный вам сапог и наконец, потеряв равновесие, свалился в воду, не отличавшуюся в этом топком месте чистотой. Выбравшись на сушу, я обнаружил, что один сапог увяз где-то в илистом дне. Мы его долго искали, но, так и не найдя, решили, что пора закинуть удочки. Погода стояла теплая. Босая нога, пожалуй, чувствовала себя даже лучше, чем обутая, и скоро я стянул и второй сапог. С большим трудом нацепив на крючок вертлявого червячка, я раз-другой закинул удочку с размаху. Однако поплавок почему-то качался рядом с лодкой. Да, сноровки у меня не хватало, и все же я решил выйти из положения своими силами. И гениальная идея не замедлила явиться. Подогнав лодку к берегу, я изловил там лягушонка и нацепил его на крючок. Только я закинул удочку, лягушонок вместе с крючком поплыл в сторону.
— Не валяй дурака! — рассердился Петер.— Ты мне всю рыбу распугаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90