Этим открытием заинтересовался институт истории, и через год туда послали небольшую археологическую экспедицию, возглавлять которую было поручено мне.
Я увидел совсем иной мир. Жертвенный дуб с дуплом, в котором некогда могли спокойно уместиться пять человек, был сломлен грозой. Вокруг высохшего ствола цвел неоглядный яблоневый сад. Старый садовник умер, вместо него хозяйничал его сын Янка, которого все называли, как прежде, несмотря на то что он стал крепким и дюжим парнем.
Весна стояла теплая, и мы решили расположиться в палатках в саду под кладбищенским холмом, увенчанным седыми соснами. По утрам мы сбегали к реке обтираться студеной водой, вечерами ходили по колхозу, расспрашивая людей о стародавних преданиях. А днем копали, все время копали. Теперь уж нам не надо было,
словно привидениям, красться ночью с лопатами к клад пищу. Теперь мы не бросились раскапывать первую] попавшуюся могилу, как прежде, а планомерно снимали слой за слоем по заранее разработанному плану.
Однажды вечером после работы ко мне в гости пришел садовник Янка. Мы сидели у костра перед моей палаткой, пили сваренное Янкой ячменное пиво, вспоминали прошлое.
— Все же как это ты бросил меня той ночью! — упрекнул я его.
— Честное слово, от страха себя не помнил,— оправдывался Янка, разливая пиво.— Сам посуди: ночь, темень, по кладбищу три черных тени ползут. Из-за могил доносится вопль. А тут еще выстрел. Сначала я остолбенел, в жилах кровь, казалось, застыла, во рту пересохло. От страха совсем разума лишился. Перемахнул через каменный вал, да угодил в самую гущу шиповника. Домой прибежал едва дыша, штаны разорваны, лицо, руки в крови. Умылся тогда у колодца, полез на сеновал. Но всю ночь глаз не сомкнул, дрожал, как осиновый лист. Уж думал, не увижу тебя живым.
— С чего, по-твоему, я должен был умереть?
— Я думал, тебя прикончат привидения. Я рассмеялся.
— Это были самые обыкновенные люди, приехали раков ловить,— сказал я, стесняясь рассказывать обо всем, что тогда произошло.
— Но я-то этого не знал,— пробормотал Янка, протягивая мне стакан пива.
Пиво было вкусное, хмельное.
— А тебе не приходилось встречать в этих краях девушку по имени Лола?
— Лола?.. Лола... Вроде нет. Во всяком случае, у нас в колхозе.
— Теперь ей лет двадцать пять, пожалуй.
— Нет, не знаю такой,— ответил Янка.— Даже имени никогда не слышал. А ты давно ее не видел?
— Да все с тех же времен золотой шпаги,— отшутился я.— Эта Лола — моя первая любовь. Понимаешь?
— Ничего не понимаю,— признался Янка.
— Все очень просто. Той ночью я понял, что девочки могут быть куда лучше ребят.
— Какой той ночью? Что тогда случилось? — допытывался Янка.
— Что старое вспоминать... Поговорим о чем-нибудь другом.
— Да, того, что было, не вернешь,— с грустью согласился Янка и снова налил пива. Подняв наполненный стакан, он с гордостью воскликнул: — Смотри, Альберт, как пенится! Смотри, как пенится в цветах мой яблоневый сад. Идем полюбуемся!
Мы долго бродили среди цветущих яблонь. Где-то в прибрежных кустах заливался соловей, над водой стелился туман.
Отцвели Янкины яблони, прошел май. В конце июня на берегу речушки Личупе появились первые. И что удивительно, почти все они приезжали издалека. Видимо, слава маленькой речушки давно перешагнула границы своего района.
Как-то вечером в субботу и мы, археологи, решили попытать счастья. Заняв у Янки снасти, расположились на берегу, у подножья кладбищенского холма. Только расставили раковины, разожгли в ольшанике костер, подъехала машина. За рулем сидела красивая брюнетка, лет двадцати пяти. Рядом с ней седеющий мужчина в милицейской форме, а позади — еще одна пара.
— Опоздали! — с сожалением воскликнул милиционер, вылезая из машины.— Наше место занято.
— Нет, почему же! Пожалуйста, пожалуйста! — от волнения я чуть не начал заикаться.— Места для всех хватит! Прошу к нашему костру. Если не возражаете, будем вместе ловить.
— Чудеса! — протянул недоверчиво милиционер.— Такая вежливость местах явление редкое. Но если вы в самом деле не возражаете — спасибо!
Один за другим они вышли из машины. Я все тайком поглядывал на девушку. Да, это была она, моя Лола! Но если бы ее отец не привлек моего внимания милицейской формой, я бы навряд ли узнал ее. Прошло ведь целых десять лет, а в юности годы больше всего меняют человека.
Поначалу я избегал смотреть ей прямо в глаза, но вскоре понял — она даже не подозревает, что тот парнишка, с которым когда-то встретилась здесь при столь необычных обстоятельствах, сегодня может оказаться рядом с ней. Из ее слов я заключил, что она окончила педагогический институт, сейчас работает в школе. Учителя еще с детства внушали мне робость. Я почему-то считал, что они способны по глазам прочитать самые
сокровенные мысли. Такая же робость охватила меня и теперь, когда я узнал, что Лола учительница. Но Лола не обращала на меня ни малейшего внимания. Держалась свободно, даже несколько шумливо, как обычно ведут себя в таких случаях люди, уставшие от работы и любой ценой желающие развлечься.
— Да что с тобой сегодня? — удивлялась ее спутница, представительная дама, наверное, тоже учительница.— Просто не узнаю тебя.
— Вот и хорошо,— отвечала Лола.— На воле люди должны себя чувствовать вольно.
Женщина достала из машины традиционный котелок, мужчины тем временем возились с раковинами, привязывая к ним приманку. Когда все было готово, отец Лолы сказал:
— Так! По пяти раковин на брата. Лола, не мешкай! Солнце уже низко.
Мужчины ушли, вместе с ними и пожилая учительница. Лола поставила машину в тень ольшаника и уже собралась идти к реке.
— Я помогу вам.
— Спасибо,— с улыбкой ответила Лола.
Я взял ее раковицы, и мы не спеша направились к реке.
— Идемте в другую сторону,— предложил я.— Там самые хорошие места.
— Да, знаю.
— Вы живете где-то поблизости?
— Нет. Но... мы сюда ездим вот уже десять лет.
— Десять лет?
— Когда отец впервые привез меня сюда, я была совсем маленькой.
— Вы и теперь не очень стары.
— Но годы летят,— вздохнула Лола.
Мы опустили в воду одну раковину и отправились дальше.
— А вы из этих краев? — спросила она. —- Я здесь работаю. Ненадолго...
— А где работаете?
Я не торопился с ответом. Сказать или нет?
— Я археолог, возглавляю экспедицию. Мы проводим раскопки старого кладбища.
Лола замерла от удивления. А я как ни в чем не бывало погрузил в реку еще одну раковину. В зыбком зеркале воды я разглядывал стройную фигуру девушки, ее темные волнистые волосы, обрамлявшие красивый овал лица, большие удивленные глаза...
Я отправился дальше, и она молча пошла за мной. Наконец, последняя раковина была в воде.
— Ну,' вот и все,— сказал я.
Лола сидела на прибрежном камне и, задумчиво покусывая былинку, глядела на реку.
— Значит, вы археолог? — произнесла она.
— Да,— ответил я и присел рядом с ней.
— Десять лет назад я встретила здесь одного мальчика. Он искал на холме золотую шпагу.
— И нашел?
— Нет. Мы помешали ему.
И Лола пересказала то давнишнее происшествие с такими подробностями, словно все это было вчера. А потом спросила:
— Ну, а вы? Вы нашли здесь что-нибудь?
— Пока еще нет, но я не теряю надежду.
— И что вы надеетесь найти?
— Ту девушку, которая мне обещала тогда помочь. Лола пристально смотрела на меня. Ее губы расплывались в улыбке.
Солнце село. Загорались первые звезды. Над водой курился туман, сумерки осыпали травы белой росой.
Всю ночь мы бродили, словно пьяные, рассказывая и пересказывая друг другу о дорогах, пройденных за эти десять лет, и чувствуя, что с этой ночи начинается новая дорога — одна-единственная для нас обоих.
ИСПАНСКИЕ РАССКАЗЫ
УБИЙСТВО В ФИОЛЕТОВОМ РАССВЕТЕ
Документальная новелла '
Лето 1936 года в Испании выдалось необычайно жарким. Даже близость снежных вершин Гвадаррамы не освежала зноя в Мадриде. Лишь по ночам на улицы спускалась с гор прохлада, но и она были неспособна остудить прокалившиеся за день стены домов, тротуары, размягченный асфальт. Жара день ото дня возрастала, и люди искали спасения в многочисленных кафе и барах, где на потолках гигантскими шмелями жужжали большекрылые вентиляторы, а из встроенных в стены кондиционеров веяло холодком. Однако и там людям не было покоя: общественная атмосфера тех дней была накалена до предела. Бурлили политические страсти, в кафе и барах то и дело вспыхивали споры, нередко кончавшиеся потасовкой. В воздухе мелькали загорелые кулаки и белые манжеты. Стреляли пробки шампанского, со звоном на пол летела битая посуда.
Ангел мира покинул этот огромный город еще ранней весной. Победа республиканцев на выборах в кортесы привела в ярость сторонников фашистской фаланги,
1 Хотя о великом испанском поэте и драматурге Федерико Гарсиа Лорке написано немало, однако последний период его жизни освещен довольно смутно и противоречиво.
В течение длительного времени собирая материал на эту тему, автор новеллы воспользовался рядом источников — как книгами, статьями, вышедшими у нас и за рубежом, так и личными беседами с Пабло Нерудой, Альфонсом Састре, Николасом Гильеном.
жандармов, генералитет, все высшее общество. Обстановка до того обострилась, что в любой момент можно было ждать взрыва.
По вечерам, как только спадала жара, улицы Мадрида заполнялись демонстрантами. И тут происходили ожесточенные споры, столкновения, иногда в ход пускалось оружие. Поговаривали, будто фалангистские организации доставляют из гитлеровской Германии и фашистской Италии оружие, прячут его до поры до времени, чтобы в удобный момент совершить республиканский переворот.
Все это было известно Федерико Гарсиа Лорке: о надвигавшейся буре не раз говорили в доме чилийского консула и знаменитого поэта Пабло Неруды. Дом его находился между старым городом и новым университетским кварталом. Все подоконники, балконы, даже стены пестрели геранью — в Испании любят эти цветы,— и потому мадридцы этот дом прозвали «домом цветов». Вечера Пабло Неруда обычно проводил в кругу друзей. В «доме цветов» собирались известные испанские писатели, нередко там бывал и Гарсиа Лорка. Это были веселые вечера, согретые шуткой и смехом, но подчас там обсуждались и серьезные проблемы.
Перед отъездом в Гранаду, в последний свой вечер в «доме цветов», Федерико был оживлен и весел как никогда. Он играл на рояле, пел андалусские и цыганские песни, шутил, смеялся своим характерным светлым смехом, по привычке прикрывая рот правой ладонью. Смастерив из газеты жандармскую треуголку, Федерико надел ее и в таком виде прочитал свой, облетевший всю страну «Романс об испанской жандармерии». Читал он мастерски — с необыкновенной легкостью, ясной дикцией, выразительной жестикуляцией в нужных местах.
Их кони черным-черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна. Надежен свинцовый череп — заплакать жандарм не может; въезжают, стянув ремнями сердца из лаковой кожи. Полуночны и горбаты, несут они за плечами песчаные смерчи страха, клейкую мглу молчанья.
От них никуда не деться скачут, тая в глубинах тусклые зодиаки призрачных карабинов...
Раздались аплодисменты, а когда они смолкли, друг Федерико, карикатурист Луис Багариа, тяжко вздохнул и сказал:
— Не забывай, Федерико, что один из этих недоумков потребовал от трибунала твоей смерти за оскорбление жандармерии.— И затем, уже обращаясь ко всем присутствующим, заметил: — Не забудем и мы, что оружие стреляет бездумно, стоит только нацелить.
После этого замечания Багариа в комнате стало совсем тихо. Желая развеять зловещую, как Лорке показалось, тишину, он стремительно поднялся, скомкал бутафорскую жандармскую треуголку и бросил ее в корзину для бумаг. Да, был такой случай. С глупейшей жалобой в суд обратился какой-то жандармский офицер из Каталонии, и его, поэта Федерико Гарсиа Лорку, даже вызвали в суд, однако после данных им объяснений суд отклонил предъявленное обвинение. Но кто поручится, что в этой политически накаленной атмосфере такое обвинение не выдвинут вновь?
Федерико Гарсиа Лорка помрачнел, на лице у него появилось даже что-то трагическое. Вдруг, словно придя в себя, он объявил:
— Дорогие друзья, мне пора. Предстоит еще приготовиться к отъезду в Гранаду.
— Что? — удивился хозяин «дома цветов» Пабло Неруда.— В такое тревожное время ты собираешься покинуть Мадрид и отправиться в Гранаду?
— Да,— с простодушной улыбкой ответил Федерико.— Вы же знаете, я раб традиций. Ежегодно восемнадцатого июля, в день святого Федерико, вся наша семья имеет обыкновение собираться вместе. У нас двойное торжество: именины отца и мои. К тому же я так давно не был в Гранаде! Уж тут никому не удастся меня отговорить. Вы не представляете себе, как хорошо сейчас в Гранаде, не то что в Мадриде, этой парилке. С гор Сьерра-Невады и заснеженного Муласена веет живительной прохладой, а долины утопают в цветах. Я должен побывать на родине, однако я скоро вернусь. До свиданья, друзья! Спасибо, дорогой Пабло, за чудесный вечер. Прости, но мне пора. Что делать, я раб традиций.
Пабло Неруда не мог скрыть удивления, он хмурился.
— Если б я не знал, что муж твоей сестры, сеньор Монтесино, мэр Гранады и социалист, сумеет оградить тебя от неприятностей и обеспечить твою безопасность, я бы тебя ни за что не отпустил. Но раз ты твердо решил... что ж, езжай, привет от всех нас родным. Доброго пути, Федерико!
Из-за стола поднялся поэт Мартинес Надалья.
— Я приду проводить тебя. Достану билет на Андалусский экспресс, можешь не беспокоиться.
— В спальный вагон. Спасибо, друг! Очень тебе признателен.
Темные пасти улиц по-прежнему пыхали жаром. Кафе и бары улицы Алкалы все еще гудели, словно потревоженные осиные гнезда. По тротуарам своей профессиональной походкой — вихляя задами и всем улыбаясь — прогуливались уличные девицы. Как обычно, парами, прохаживались жандармы с карабинами на плечах, скуки ради отпуская перченые замечания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90