Поднимаю к глазам бинокль. Да, слегка покачиваясь на волнах, плывет огромный ледяной крест. Сначала даже не верится, что он создан водой и ветром — настолько правильны его формы. Так и кажется, что над ним потрудился резец отменного мастера. Грани креста отливают синим хрусталем, а верх припорошен снегом. По концам перекладин, подобно заиндевевшим головкам гвоздей, выступают белые бугорки. Расталкивая мелкие льдины, крест плывет прямо на нас, и капитан командует держать правее.
— Вот чудит природа,— мрачно замечает капитан, возвращаясь в штурвальную рубку.
А я еще долго стою на мостике и гляжу вслед этому странному ледяному великану. Я знаю, рано или поздно его захлестнут волны, он развалится и бесследно
нет. Но среди вечных снегов этой белой полярной ночью в памяти всплыла гая ночь, в других широтах, и другой крест, такой же белый, заледеневший крест, который никогда никакое течение не способно унести из моей памяти...
Я встретил ее в тяжелые для Испанской республики дни, когда фашисты, захватив Барселону, уже приближались к французской границе. В предгорьях Пиренеев собирались остатки разбитой армии республиканцев. В Кабанелью, небольшой городок, откуда открывался вид на снежную нелюдимую цепь Пиренеев, прибыл полевой госпиталь. Санитарные машины, петляв крутые улочки города, остановились на окраине, у реки, где среди миндалевых деревьев прятался просторный и светлый дом, как будто специально предназначенный под госпиталь. Санитары очистили помещение, поставили раскладушки, оборудовали операционную и ждали раненых.
Как раз в тот день фашисты сильно бомбили позиции нашего батальона, стоявшего неподалеку от Каба-нельи. В одну из бомбежек тяжело ранило Антанаса Маркова, маленького смуглого болгарина, и я повез его на своем грузовике в госпиталь. Там меня встретила миловидная медсестра.
— Поставьте машину под дерево! — крикнула она.— В воздухе самолеты!
Только теперь я заметил, что над Кабанельей висят бомбардировщики. Я поставил грузовик под раскидистым каштаном. Девушка принесла носилки, и мы вдвоем внесли раненого в операционную. Он потерял много крови и был без сознания.
Вошел хирург, седой испанец. Потрогав пульс, спросил:
— Кто он, Иветта?
— Да вроде испанец,— ответила девушка.
— Мы с ним из одной части, он болгарин,— поправил я.
— Необходимо переливание крови,— сказал хирург.
— Возьмите у меня,— предложила девушка.
— Нет, у вас не возьму,— сказал хирург,— на вас и так лица нет. Спасая одного, нельзя губить другого.—
И, повернувшись ко мне, добавил: — Плохо дело! При отступлении из Барселоны случилось несчастье. Фашисты бомбили шоссе. Осколком убило шофера. Машина на полном ходу врезалась в скалы. А в ней была кровь, вся наша консервированная кровь.
— Да возьмите у меня,— сказал я.— У меня первая группа. Годится для всех.
Иветта приветливо улыбнулась мне. Глаза из-под черной копны волос сверкнули как звезды.
— Возьмите у меня,— повторил я и скинул гимнастерку.
— Хорошо,— сказал хирург.— Все равно иного выхода нет. Иветта, поторопитесь! — И, посмотрев на раненого, добавил: — Он не может ждать. А я тем временем сделаю перевязку.
Иветта отвела меня в соседнюю комнату и уложила на дряхлую скрипучую кушетку, застланную белоснежной простыней. Перетянув мою левую руку резиновым жгутом, она смазала ее пониже локтя чем-то прохладным. В нос ударил резкий запах йода.
— Не бойтесь,— сказала она.— Это не больно.
— А я не боюсь.
— У вас замечательная вена,— продолжала Иветта, поглаживая мою руку.
— Это от тяжелой работы,— сказал я, наблюдая, как она берет со стола здоровенную иглу.— Я артиллерист. Кончились снаряды, и нас перевели в пехоту.
— Трудно республике...
— Может, еще победим. Случится чудо — и мы победим!
— Я в чудеса не верю,— ответила она.— Подумать только: до Франции рукой подать. Патронов нет, снарядов нет.
— Может, на Мадридском фронте перейдут в наступление,— сказал я.
— Если нас здесь разобьют, то и там конец,— сказала Иветта и кольнула меня иглой.— У вас чудесная вена.
— Мне совсем не больно.
— Вы просто притворяетесь.
— Нет, правда не больно.
Она положила на колени граненую склянку, куда стекала моя кровь.
— Как ваше имя? — вдруг спросила она.
— Жорж,— ответил я.
— По-испански Хорхе, да? Откуда вы знаете группу вашей крови?
— У меня и раньше брали кровь. Иветта усмехнулась.
— И у меня. Был даже случай, два раза в день. Но тогда очень кружилась голова, во рту все пересыхало и страшно хотелось пить.
— А мне не хочется пить. И голова не кружится.
— Вы очень сильный,— сказала Иветта.— Вы спортсмен?
— Нет.
— Да! Ведь вы артиллерист! Потому-то у вас такие сильные мышцы.
— Раньше я был шофером. Возил боеприпасы. Каждый снаряд весит сорок три килограмма.
Где-то близко, вероятно в самом городе, рвались бомбы. Был даже слышен их свист при падении. Дрожали земля и кушетка, на которой я лежал. Струйка крови, стекая в склянку, слегка трепетала, и я понял, что у Иветты трясутся руки.
— Опять бомбят! — воскликнула она.— С ума можно сойти!
— А нам нечем ответить,— проворчал я.
— Да, нам нечем ответить,— повторила она, взглянув на склянку.— Еще немного — и хватит.
— Берите больше! — сказал я.— Может, еще понадобится.
— Больше нельзя.
— Я прекрасно себя чувствую. У меня масса крови.
— Все равно больше нельзя. Пятьсот кубиков, не больше... Хорошая у вас вена! — восхищалась Иветта.— Чудная вена! Ну вот, пожалуй, довольно... Скажите, вы кто по национальности?
— Латыш.
— Латыш! — воскликнула Иветта.— Одному латышу мы ампутировали ногу. Давно уже, правда, после боев под Гвадалахарой. Моя подружка за ним ухаживала и даже влюбилась в него.
Она говорила без умолку, стараясь заставить меня забыть про боль. Но мне было не больно, и я даже решил пошутить:
— Я согласен и на ранение, если вы не откажетесь ухаживать за мной!
Иветта погрозила мне пальцем:
— Такими вещами не шутят. Вот накличете беду!
— Напротив, это было бы счастьем, если б вы за мной ухаживали.
Иветта зарделась.
— Довольно,— сказала она, вытаскивая иглу из вены. Она распутала резиновый жгут и, приложив к проколу кусочек ваты, смоченной йодом, деловито бросила: — Подержите и не вставайте! Я скоро вернусь.
Она поспешила к в раненому, я остался один. Опять бомбили, но теперь бомбы ложились где-то в стороне. Наверное, на аэродроме. Над плитой бренчала посуда, на пол с шумом упала алюминиевая поварешка. Хозяева, видно, бросили все на произвол судьбы — и дом, и миндалевый сад — и бежали к французской границе, чтобы только не попасть в лапы фашистам.
Иветта вернулась минут через двадцать. Ее смуглое лицо светилось улыбкой, глаза сияли.
— Все хорошо, будет жить! Крови он и в самом деле потерял уйму.
— У нас не было бинтов. Все израсходовали.
— Шеф разрешил выдать вам бинты. Врач у вас есть?
— Нет. В медпункт попал снаряд, все погибли.
— Что ж, придется самим перевязывать. Идемте, я дам бинты.
Иветта проверила мою руку, и мы отправились в перевязочную. Там лежали несколько раненых. Вокруг них суетились сестры. Иветта протянула мне сверток:
— Здесь пакеты первой помощи. Берите и отправляйтесь назад, вас, наверное, ждут. Никак не запомню имени вашего товарища. Как его?..
— Антанас Марков.
— Передайте командиру, что Антанас Марков будет жить.
— К нему можно зайти?
— Только не сейчас,— строго сказала Иветта.— Может, к вечеру, но не сейчас
Делать было нечего, я возвращался в надежде, что все обойдется... Антанас Марков поправится, и мы опять увидимся.
К вечеру фашисты, подтянув свежие силы, перешли в наступление. Ходили слухи, будто бы на побережье они уже подступили к границе и теперь собираются нас окружить. Я дежурил в своем грузовике под прикрытием большого дома, в котором размещался штаб батальона. На закате меня послали в соседнюю крепость
Фигуэро за боеприпасами. Только я приблизился к ней, как она взлетела на воздух. Навстречу шли колонны солдат, и меня повернули обратно.
Был получен приказ отступать. Батальон отходил к Пиренеям. По пути я должен был заехать в госпиталь и забрать Антанаса Маркова.
Там меня встретила опечаленная Иветта:
— Ваш товарищ умер. Мы похоронили его на городском кладбище.
Я не нашелся, что сказать. Мне хотелось сходить на могилу, но Иветта отговорила меня.
— Уже темнеет. Одному вам не найти. А проводить некому. Все уехали. Мы эвакуируемся к границе.
Иветта всхлипнула.
— Все погибло! — вырвалось у нее.— Сейчас мы все уедем. Только шеф остается. У него в Барселоне больная жена.
— А где ваши родители? — спросил я.
— Отец во Франции,— ответила Иветта.— Он живет недалеко от Марселя. Я люблю Испанию, и мне жаль ее.
— А я думал, вы испанка.
— У меня отец испанец, а мать француженка. Она умерла.
— Значит, вы здесь добровольцем?
— Так же, как и вы.
Пока мы говорили, завязалась сильная перестрелка. Наверное, фашисты ворвались в город. Было самое время садиться за руль.
— Чего же вы мешкаете? — спросил я Иветту.
— Все машины уехали, осталась одна. Но у нее неисправен мотор. Как только шофер...
— Где машина? Я исправлю.
Мы вошли во двор. Под навесом, где должна была стоять машина, ее не оказалось.
— Удрал, мерзавец! — крикнула Иветта.— Шеф со своим шофером. Оба удрали... к фашистам.
— Собирайтесь скорее, поедете со мной! — сказал я.
Иветта вбежала в дом, а я тем временем вывел грузовик на дорогу. Перестрелка приближалась. Просвистели первые шальные пули. В стороне, бросая в небо трепетные вспышки, грохотала артиллерия. Снаряды рвались в центре города, а некоторые пролетали надо мной дальше в тыл.
Подбежала Иветта с чемоданчиком в руке и села
со мной рядом в кабину. Мы понеслись вверх по косо" гору. Было темновато, но я не включал фар.
Шоссе начали обстреливать. Наверное, нас обнаружили. Снаряды рвались слева и справа, а я гнал, не сбавляя скорости. Решил рисковать: если перевалим через холм, мы спасены. Вперед, только вперед!
Кузов и кабину трепало осколками, а я гнал вовсю, не сбавляя скорости. Еще одно мгновение, ^еще одно, еще! Мотор рычал, как разъяренный зверь. Потом, вздохнув с облегчением, машина стрелой пронеслась по ровной спине холма и легко покатила вниз по отлогому спуску в долину. В темноте я нащупал руку Иветты. Она ответила мне крепким пожатием. Я поднес ее прохладные пальцы к губам.
— Мы спасены, Иветта!
Она дотронулась до моего локтя.
— Спасибо! Но Марков умер, а шеф удрал к фашистам. Мерзавец!
Теперь я включил фары. Сноп света выхватил из темноты фигурки солдат. Усталые, они брели по обочинам дороги. Я притормозил и крикнул:
— Товарищи, кто знает, где Славянский батальон? Солдаты в ответ пожимали плечами. Вдруг справа
раздался оглушительный взрыв, и к небу взметнулся громадный язык пламени. Солдаты залегли в канаву. Пламя быстро осело и с сухим треском поползло по балкам ввалившейся крыши.
— Склад на аэродроме,— сказал я, трогаясь с места.— Горят пулеметные ленты, потому такой треск.
— Там уже фашисты? — спросила Иветта.
— Нет,— я старался успокоить ее.— Это взрывают саперы, чтобы не досталось врагу.
— Тогда все в порядке,— сказала она.— Нам еще далеко?
— Не знаю. Будем ехать, пока не встретим свои посты.
Проехав еще немного, я обнаружил, что дальше дороги нет. Я остановил машину. Перед нами бурлила река. Мост через реку был взорван. Я включил фары и вышел из кабины.
— Эй, кто там? — донеслось с другого берега.
— Свои,— отозвался я.
— Брод выше по течению, километра два! Только берег там уже заминирован,— прокричал все тот же голос.
— Что же мне делать?
— Взрывай машину и добирайся вплавь.
— У меня нет динамита.
— Свали ее в реку. Один черт. А так оставлять не положено.
Я вернулся к Иветте:
— Тебе придется сойти. Подожди меня здесь. Иветта взяла чемоданчик и вышла из машины.
Я отъехал вверх по течению, где поднималась крутая скала, и спрыгнул на ходу. Грузовик накренился, затрещал и с грохотом скатился в реку. Бурлящий поток подхватил его в свои пенистые объятия, проволок немного и затопил. Я вернулся к Иветте:
— Иди, я перенесу тебя. Сначала она противилась:
— Я сама переплыву! Я взял ее на руки.
— Пусти меня...
— Не мешай! Вода ледяная, простудишься. Незаметно для самих себя мы перешли на «ты».
Минуты опасности сближают людей больше, чем целые годы совместной жизни/
— Ладно, Хорхе, попробуй,— наконец уступила она, обвивая мою шею.— Будем тонуть, так вместе...
Река была неширокая, но быстрая. После первых шагов я погрузился по грудь. Студеная вода щемила икры. Я споткнулся и чуть не упал. Нащупав под водой бетонное перекрытие взорванного моста, я осторожно пошел по нему. Часовой с того берега кинул нам веревку. Идти стало легче и безопасней.
— Держись, милый! — шепнула Иветта, когда я опять поскользнулся. Она сказала что-то еще, но течение так ревело под обломками моста, что я не расслышал.
— Что ты сказала, Иветта? — крикнул я.
— Держись, милый!
— Ничего,— успокоил я.— Вот и берег.
Но у самого берега, когда часовой уже протягивал нам руку, я вдруг угодил в какую-то яму, и мы с Иветтой окунулись с головой. Правда, я пытался удержать ее на поверхности, но она так крепко обняла меня за шею, что я ничего не мог поделать.
— Пусти, Иветта! — успел я крикнуть в отчаянии, но она еще крепче прижалась ко мне.
И только когда часовые вытащили нас на Оерег, она разомкнула руки и, стуча от холода зубами, сказала:
— Какой ужас! Чуть не утонули... Один из часовых протянул мне фляжку с вином:
— На, выпей, не то тебе крышка. Я взял фляжку, запрокинул голову, и вино полилось
прямо в горло. Это был молодой, еще не перебродивший мускат. Я выпил почти половину и только тогда вспомнил, что сначала следовало предложить Иветте.
— Извини! — сказал я, протягивая ей фляжку. Она пила искусно, как настоящая испанка. Ни капли
сладкого напитка не миновало ее губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90