«Держись, милый!»? И я держался все эти годы. Ни перед кем не склонял головы, никогда меня не терзали трусливые мысли о том, чтобы сдаться или отступить. Да, я как будто неплохо держался. И теперь останусь верен себе, если только черная кошка неудачи не перебежит мне дорогу. Но и тогда я не сдамся...
Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя впервые за долгие месяцы. Вид у меня был ужасный. С этакой шевелюрой, с такой бородой невозможно было показаться на глаза Иветте. А мой костюм! Он превратился в сплошные лохмотья. В него въелась пыль пяти концентрационных лагерей, к нему пристала грязь канав, в которых я скрывался, в него впитались воды рек, которые я переплывал. От моей одежды, наверное, за версту несло потом. Только такой человек, как отец Иветты, сам пропахший морем, рыбой и потом, мог это вынести. В таком виде нельзя было ложиться в чистую постель, и потому я отправился на поиски ванной. Я нашел ее рядом с кухней. Повернув кран, я залез под холодный душ. Тело кололи студеные струйки, но это было сущим пустяком по сравнению с теми ледяными реками, в которых мне пришлось в свое время купаться. Прохлада разогнала усталость и опьянение. Я вернулся в комнату бодрым и свежим, будто проспал несколько дней подряд.
Я засветил ночник и погасил лампу. Комната наполнилась оранжевым светом. В дверь постучали. Я открыл. Передо мной стоял отец Иветты с узелком белья.
— Я подумал, что вам понадобится свежее белье. Тут рубашка и подштанники. А воду в ванной можно было разогреть. Почему не сказали?
— Спасибо! И так сойдет!
— До свиданья. Мне завтра на работу. А вы спите сколько влезет.
Отец ушел. Я надел чистое белье и забрался под одеяло. Смогу ли заснуть? Ведь я привык жить, как затравленный зверь, покидая логово только ночью, а днем отсыпаясь в скалах или густом лесу. Ночь для меня была надежной подругой. Дневному свету я не доверял. День был слишком яркий, навязчивый и коварный. Только под покровом темноты я чувствовал себя в безопасности от предательского взгляда, от ищеек и пули убийцы.
Я погасил ночник. Все предметы вокруг меня растворились. Я окунулся в бесконечную нежность постели Иветты. Сколько ночей провела она здесь, мечтая о любви, о счастье, о большой жизни и о том, чтобы сделать что-то хорошее! Может, на эту подушку, к которой я сейчас приник щекой, лились горячие девичьи слезы. Как ты там, Иветта? Ты все та же?
За окном шумело море, снова шел дождь, но ветер затих. Постепенно затихали и мои воспоминания, и я заснул крепким безмятежным сном, каким давно не спал.
На рассвете, перед тем как выйти в море, отец Иветты принес мне свой костюм и пальто.
— Ваш наряд -не годится для Марселя. На первом же перекрестке остановят. Побрейтесь, переоденьтесь! А вечером я вас отвезу.
Когда он ушел, я побрился, примерил костюм. Сшит он был старомодно, зато был мне впору. Я посмотрел на себя в зеркало. Совсем другое дело!
Отец вернулся расстроенный и хмурый: буря загнала в сети плавучую мину.
— Теперь ищи денег на новую сеть,— сокрушался отец.— А где их взять?
Едва стемнело, мы отправились на пристань. Сторож, повернувшись к нам спиной, делал вид, что ничего не замечает. Мы сели в лодку, запустили мотор и вдоль мола вышли в море.
Отец Иветты решил высадить меня в ближайшем заливе Энво и оттуда показать безопасную дорогу на Марсель.
— Я бы мог вас подвезти и ближе,— сказал он,—
только там повсюду береговые батареи. Уж лучше пристать в заливе Энво. Он похож на фиорд, и там есть отличная пристань.
Ничего другого я не мог придумать и потому во всем положился на отца Иветты. А Касси уже мигал позади двумя синими глазочками. За ним подцрмалась темная громада скалы, с которой отец в пылу драки сбросил своего соперника. Впереди, справа от нас, всплыл изрезанный бухтами лесистый берег. Через полчаса отец выключил мотор и сел на весла.
— В самом устье залива из воды торчит каменный клык,— сказал он.— Смотрите, как бы нам не напороться на него.
Действительно, у входа в залив над водой поднимался обломок скалы. Я схватился за руль. Обогнув камень, мы скользнули в черную пасть залива. Скалистые кручи громоздились над нами все выше и выше. У подножия их лениво плескалась вода. Кругом стояла мертвая тишина, как будто мы находились в глубоком подземелье. Луна сквозь пелену облаков цедила мелкую, едва различимую серебристую пыль. Небо постепенно прояснилось, и на фоне светлеющих туч четко выступила почти отвесная остроконечная скала. Я указал на нее отцу Иветты.
— Ее зовут Пирамидой, эту скалу,— пояснил он.— Там кончается залив и начинается суша.
Вскоре лодка пристала к узким мосткам. Пока отец привязывал ее, я спрыгнул на доски и, держась руками за каменный выступ, вышел на усеянный галькой берег. Вскоре меня нагнал отец Иветты.
— Я пойду вперед,— сказал он.— А то тут в два счета можно свернуть себе шею. Вон видите, сколько крестов на той скале.
Только теперь я заметил в просвете горизонта черные силуэты крестов.
— По берегу много всяких таинственных пещер. Они так и манят туристов. И не один из них нашел себе тут конец.
Мы продвигались с большой осторожностью. Тропинка, петляя между скал, взбиралась все выше, пока не привела нас в соснячок. Молча миновали какой-то санаторий и очутились на каменистом склоне. Под нами лежала долина. По ту сторону ее вздымались холмы, поросшие кустарником и редколесьем.
— За этими холмами — Марсель,— шепотом сказал
отец.— На пути вам попадется барак — это военный лагерь. Держитесь левее. А вон с того холма увидите город. Шагайте прямо на храм Святой богоматери-спасительницы. Вы легко его отыщете в северо-восточной части города, на возвышенном месте. А уж оттуда спускайтесь прямо в старый порт.
Он дал мне немного денег на дорогу, наказав кланяться Иветте, и распрощался со мной.
Дальнейшее путешествие оказалось куда более трудным, чем я предполагал. Хорошо еще, что ночь была не слишком темной, а луна не слишком яркой. Я часто останавливался в тени деревьев, внимательно изучая местность. Наконец я пересек долину и, взобравшись на пригорок, увидел Марсель. Было уже поздно, и я боялся, что не успею прийти в город вовремя. Мне хотелось встретить Иветту не дома, а в баре, так будет безопасней. Конечно, я допускал, что она вообще не станет со мною разговаривать. Ну что ж, тогда придется отправиться в горы. Всегда найдутся люди, которые захотят и смогут помочь. Отступать мне было некуда. Лучше умереть, чем возвращаться за колючую проволоку.
Отдохнув немного, я опять пустился в путь, придерживаясь храма Святой богоматери. Под гору шагать было легко. Вскоре я набрел на тропинку, которая привела меня на окраину города. Дальше я решил идти напропалую, не прячась и не скрываясь.
И вот после нудных поисков я в раздумье стоял перед баром Иветты — зайти или дожидаться ее на улице? Не успел я принять решение, как дверь отворилась, и на улицу вышло несколько подвыпивших мужчин. По одежде и походке было видно, что моряки. Дверь осталась приоткрытой, и я, подняв воротник, вошел в бар.
Это было весьма неприглядное, прокуренное помещение с пятью-шестью столиками и подковообразной стойкой. Вдоль нее стояли высокие табуреты. На одном из них сидел щеголевато одетый лысый мужчина и, ссутулившись, пил вино из сверкающего бокала. В углу за бутылкой о чем-то спорили два приятеля. Иветты не было. Я сел за свободный столик, откуда был виден весь бар. Не отрываясь, смотрел на красные портьеры, висевшие на двери за стойкой. Если Иветта в баре, она за этими портьерами. И не ошибся. Портьеры раздвинулись, вошла Иветта. Она с улыбкой что-то протянула мужчине за стойкой, потом направилась ко мне:
— Я вас слушаю, что вам угодно? Я раздумывал, что бы мне заказать.
— Может, красного вина желаете?
— Дайте вермута,— сказал я.
— К сожалению, вермута нет.
— Тогда красного вина. Иветта вернулась за стойку. Она, видно, не узнала
меня, и потому я смелее стал приглядываться к ней. Девушки из бара привыкли, что мужчины пялят на них глаза, и очень скоро перестают обращать на это внимание. Иветта утеряла что-то очень привлекательное, наверное свое девичье простодушие, зато стала красивее, во всем ее облике появилась спокойная уверенность зрелой женщины.
Она принесла вино и сказала:
— У нас есть устрицы. Вам подать?
— Принесите, пожалуйста.
Иветта отправилась за устрицами. Движения у нее были быстрые и ловкие.
Когда же мне с ней заговорить — сейчас или подождать? И кто этот тип за стойкой, который ей улыбается все время? Вот достал сигарету, прикурил, пустил пышное облако дыма.
— Чудесные сигареты, Иветта! — сказал он.
— Мне подарил их знакомый моряк,— ответила Иветта, высыпая на тарелку устрицы.
Ароматный дым сигареты рассеялся по всему бару, и мне вдруг припомнился тот вечер у взорванного моста, когда часовой угостил меня необыкновенно вкусной сигаретой. Я тогда курил, а Иветта растирала мне ноги. Если бы она только знала, что вчера я спал в ее кровати, а теперь вот сижу в ее баре и смотрю ей прямо в глаза! А Иветта, по-прежнему ничего не подозревая, принесла мне устрицы. Я поблагодарил ее. Она вернулась на свое место и включила приемник. Негромко заиграла музыка.
— Париж,— сказал лысый мужчина. Иветта вздохнула:
— Да, Париж...
Те двое, что сидели за столиком в другом конце бара, поднялись и вышли. Собеседник Иветты покосился в мою сторону и стал застегивать пальто.
— Мне пора,— пробурчал он, вставая.
— Привет друзьям, Жак! — сказала Иветта.— Не забывай нас!
Жак положил на стойку деньги, пожал руку Иветте и вышел. Мы остались вдвоем. Надо было спешить, пока никого не было. Иветта присела и, покачиваясь в такт музыке, задумчиво уставилась в потолок, предавшись воспоминаниям.
Я тихо встал и незаметно приблизился к стойке.
—- Я не задерживаю вас, Иветта?
Она посмотрела на меня настороженным, изумленным взглядом.
— С чего вы взяли?
— Вероятно, пора закрывать.
Она медленно приподнималась, не сводя с меня пристальных глаз. Я улыбался.
— Хорхе! — почти вскрикнула Иветта, потом тихо повторила: — Хорхе...
Я протянул ей руку, и она крепко сжала ее.
— Хорхе... Как ты отыскал меня?
— Мне надо поговорить с тобой, Иветта.
— Я закрою бар. Уже пора...
Она подбежала к двери, повернула ключ, погасила люстру и раздвинула красные портьеры за стойкой.
— Хорхе, иди сюда... ко мне.
Я вошел в комнату за стойкой. Некоторое время мы молча стояли друг против друга. Потом она прижалась ко мне. В баре тихо наигрывала музыка. В дверь стучал запоздалый посетитель, но мы не обращали внимания. Мир для нас перестал существовать. Были только она и я, я и она.
— Хорхе,— наконец прошептала Иветта,— откуда ты взялся?
— В твоем баре нет ушей? — спросил я.
— Можешь говорить спокойно, здесь никого нет,— ответила она.— Только выключу радио и погашу лампу над стойкой, чтобы никто не вздумал стучаться.
Вернувшись, она опустилась рядом со мной на кушетку, взяв мои руки в свои.
— Рассказывай, милый, рассказывай!
— Десять дней назад я совершил очередной побег из концентрационного лагеря.
— Что это был за лагерь?
— Под Экском, у Этандеберского озера.
— Недалеко от Марселя?
— Да, на каком-то кирпичном заводе. Это был мой пятый концентрационный чагерь.
— Бедненький! — сказала Иветта, поглаживая мои волосы.— Такие лагеря теперь под каждым городом.
— Полгода я просидел в печи для обжига кирпича за побег. Печь у нас заменяла карцер... Два года я шел от Бискайского залива через Южную Францию, пока не нашел тебя.
— Ты шел ко мне?
— Сначала я стремился к своим товарищам, но опоздал. Они уехали в Советский Союз. И тогда я... решил разыскать тебя.
— Ты же мог написать мне.
— Я боялся.
— И правильно сделал. Я должна быть вне подозрений.
— Я так и думал.
— Славный ты мой! — Иветта обняла меня.— Сколько ты выстрадал!
— Я видел людей, страдавших больше меня.
— Сейчас вся Франция страдает,— сказала Иветта.— Помнишь утро в Пиренеях?
— Помню.
— Когда ты уходил в окопы, мне казалось, ты уходишь на верную смерть, И я заплакала. За эти годы я много плакала.
— И теперь плачешь?
— Нет, теперь не плачу. Теперь я знаю, что делать.
— А тогда не знала?
— Тогда не знала.
Я с полуслова понял Иветту и был рад за нее: у нее есть дело, в которое она верит и которому отдает все свои силы.
— Послушай,— прервала Иветта мои размышления,— у тебя есть документы?
— Нет.
— Никаких?
— Никаких. Иветта задумалась,
— Я постараюсь достать. Сохранилась у тебя хоть какая-нибудь фотокарточка?
— Очень старая. К тому же промокшая.
Я достал из кармана фотографию и протянул ее Иветте.
— Вот таким ты был тогда в Испании! — воскликнула Иветта.— Мы ее переснимем. Дня через два, через три ты получишь паспорт.
— Где я смогу пробыть эти дни?
— У меня. Один моряк оставил мне в залог свои документы. Обещал зайти позже. Я тебе дам их. Он примерно твоих лет и даже слегка похож на тебя.
Иветта выдвинула ящик стола и достала удостоверение. Смеясь, сравнила меня с моряком:
— Ну, смотри, разве не похож?
У него была тяжелая челюсть боксера и крупный нос.
— Ну, челюсть я еще с грехом пополам могу выпятить, но где же я возьму такой нос?
Иветта смеялась.
— Запомни свою новую фамилию и прячь в карман. Жандармы наши туповаты. Для них главное — фотография и печать. Ну, пошли.
Я помог Иветте надеть пальто, и мы вышли на улицу. Было поздно. Огромный город спал. Иветта жила в двух шагах от бара. Я взял ее под руку, и мы стали спускаться по лестнице, ведущей к старому порту.
— Вот так мы шли тогда в Испании,— шепнула Иветта.
— Тогда нам было холодно,— сказал я.
— И ты насквозь был мокрый.
За спиной послышались шаги. За нами кто-то шел.
— Шпик,— прошептала Иветта. Я крепко обнял ее за талию.
— Милый,— громко сказала Иветта.— Какая ночь! * Поцелуй меня!
Шпик был уже рядом. Вспыхнул карманный фонарик, свет ослепил нас.
— Бессовестный! — воскликнула Иветта.
Я сжал кулаки, готовясь к удару. Но свет потух, и человек скрылся в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90