Поскольку он хочет во всем зависеть от
самого себя, а не от какой-либо традиции: во всех первоздан-
ных состояниях человечества <злое> совпадает с <индивиду-
альным>, <свободным>, <произвольным>, <необычным>, <не-
предусмотренным>, <не поддающимся исчислению>. Масштаб
таких состояний всегда оставался в силе: если поступок совер-
шался непотому, что так велела традиция, но из других моти-
вов (скажем, в личных корыстных целях), и даже из мотивов,
которые в свое время сами положили начало традиции, то он
назывался безнравственным и выглядел таковым даже для со-
вершившего его, ибо в основе его лежало отнюдь не послуша-
ние перед традицией. Что такое традиция? Высший авторитет,
которому повинуются не оттого, что он велит нам полезное, а
оттого, что он вообще велит. - Чем же отличается это чувст-
во, испытываемое перед традицией, от чувства страха вооб-
ще? Страх, наличествующий здесь, есть страх перед высшим
интеллектом, который здесь повелевает, - перед непонятной,
неопределенной силой, перед чем-то большим, чем просто лич-
ное, - таков момент суеверия в этом страхе. - Поначалу все
воспитание и попечение о здоровье, брак, врачевание, поле-
водство, война, речь и молчание, общение принадлежали со-
вокупно с богами области нравственного: последняя требова-
ла, чтобы соблюдали предписания, не думая о себе как
индивидах. Итак, поначалу все было нравами, и тот, кто хотел
возвыситься над ними, должен был стать законодателем и вра-
чевателем, некоего рода полубогом: это значит, он должен
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844- 1900 гг.)
был делать нравы - страшное, опасное для жизни занятие! -
Кто же оказывается наиболее нравственным? Во-первых, тот,
кто чаще всего исполняет закон, - стало быть, подобно бра-
минам, всегда и везде, ежемгновенно блюдет сознание закона,
постоянно изобретая ситуации, где можно было бы исполнять
его. Во-вторых, тот, кто исполняет его и в труднейших случа-
ях. Наиболее нравственным оказывается тот, кто приносит
больше всего жертв нравам: какие же жертвы суть величай-
шие? Сообразно ответу на этот вопрос возникают многие и
различные морали; но важнейшим различием остается все же
то, которое отделяет моральность чаще всего исполняемую от
моральности труднее всего исполняемой. Не будем обманы-
ваться на счет той морали, которая считает признаком нравст-
венности труднейшее исполнение нравов! Самопреодоление
стимулируется не сулимыми им индивиду полезными последст-
виями, но чтобы, вопреки всякой индивидуальной прихоти и
выгоде, вызвать к жизни господствующий нрав, традицию:
отдельная особь должна жертвовать собою - этого требует
нравственность нравов! - Напротив, моралисты, которые, идя
путем Сократи, рекомендуют индивиду мораль самооблада-
ния и воздержания, как его доподлиннейшую выгоду, как ин-
тимнейший ключ к личному счастью, составляют сами исклю-
чение - и если нам это предстает иначе, то оттого, что мы
воспитаны в атмосфере их затяжного воздействия: все они идут
новым путем, сопровождаемые чрезвычайным неодобрением
со стороны всех приверженцев нравственности нравов, они
отторгаются от общины, как безнравственные люди, и оказы-
ваются в глубочайшем смысле злыми. Таким представал доб-
родетельному римляну старого закала каждый христианин,
который <паки и паки пекся о своем собственном блаженст-
ве>, - именно злым. - Всюду, где существует община и, сле-
довательно, некая нравственность нравов, царит также мысль,
что кара за оскорбление нравов падает прежде всего на общи-
ну: та сверхъестественная кара, обнаружение и предел кото-
рой столь трудно поддаются пониманию и выведываются с
таким суеверным страхом. Община может побуждать отдель-
ного человека, чтобы он выправил ущерб, причиненный его
поступком кому-либо или самой общине, она может также отом-
стить отдельному человеку за то, что из-за него, как бы вслед-
ствие его поступка, над общиной сгустились тучи божествен-
ной ярости, - но при всем том она воспринимает вину
НИЦШЕ ФРИДЕИХ (1844-1900 гг.)
отдельного лица прежде всего как свою вину и несет за нее
наказание, как свое наказание: <нравы стали мягче, раз
возможны такие поступки>, - так сетует в душе своей каж-
дый. Всякое индивидуальное деяние, всякий индивидуаль-
ный образ мыслей вызывает трепет; не поддается никакому
исчислению, что именно должны были выстрадать через это
на протяжении всей истории более редкие, более изыскан-
ные, более самобытные умы, воспринимавшиеся всегда как
злые и опасные и даже сами воспринимавшие себя таковы-
ми. Под господством нравственности нравов оригиналь-
ность любого рода стяжала себе нечистую совесть; оттого и
поныне небо, простирающееся над лучшими из людей, бо-
лее мрачно, чем ему следовало быть.
Любовь. Тончайшая уловка, которою христианство превосхо-
дит прочие религии, заключается в одном слове: оно говорит о
любви. Так стало онолирическойрелягией (тогда как в обоих
своих других творениях семитизм подарил мир героически-
эпическими религиями). В слове <любовь> заключено нечто
столь многозначное, возбуждающее, напоминающее, обнаде-
живающее, что даже самый отставший в развитии интеллект и
ледяное сердце ощущает еще нечто от сверкания этого слова.
Умнейшая женщина и пошлейший мужчина думают при этом о
сравнительно бескорыстнейших мгновениях их совместной жиз-
ни, даже если Эрос в их случае и не взлетел особенно высоко; и
те бесчисленные люди, которые недосчитываются любви -
от родителей, детей или возлюбленных, - в особенности же
люди, обладающие сублимированной половой чувствительно-
стью, нашли в христианстве свою находку.
Зло. Исследуйте жизнь лучших и плодотворнейших людей и
народов и спросите себя, может ли дерево, которому суждено
гордо прорастать ввысь, избежать дурной погоды и бурь, и не
принадлежат ли неблагоприятное стечение обстоятельств и со-
противление извне, всякого рода ненависть, ревность, своеко-
рыстие, недоверие, суровость, алчность и насилие к благопри-
ятствующим обстоятельствам, без которых едва ли возможен
большой рост даже в добродетели? Яд, от которого гибнет
слабая натура, есть для сильного усиление - и он даже не
называет его ядом.
Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый
полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кри-
чал: <Я ищу Бога! Я ищу Бога!> - поскольку там собрались
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
как раз многие из тех, кто не верил в Бога, вокруг него раздал-
ся хохот. Он что, пропал? - сказал один. Он заблудился, как
ребенок, - сказал другой. Или спрятался? Боится ли он нас?
Пустился ли он в плавание? Эмигрировал? - так кричали и
смеялись они вперемешку. Тогда безумец вбежал в толпу и
пронзил их своим взглядом. <Где Бог? - воскликнул он. - Я
хочу сказать вам это! Мы его убили - вы и я! Мы все его
убийцы! Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море?
Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта?
Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь
движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не
падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех
направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы
словно в бесконечном Ничто? Не дышит ли на нас пустое про-
странство? Не стало ли холоднее? Не наступает ли все сильнее
и больше ночь? Не приходится ли средь бела дня зажигать
фонарь? Разве мы не слышим еще шума могильщиков, погре-
бающих Бога? Разве не доносится до нас запах божественного
тления? - и Боги истлевают! Бог умер! Бог не воскреснет! И
мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое свя-
тое и могущественное Существо, какое только было в мире,
истекло кровью под нашими ножами - кто смоет с нас эту
кровь? Какой водой можем мы очиститься? Какие искупитель-
ные празднества, какие священные игры нужно будет приду-
мать? Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не
должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться дос-
тойными его? Никогда не было совершено дела более велико-
го, и кто родится после нас, будет, благодаря этому деянию,
принадлежать к истории высшей, чем вся прежняя история!> --
Здесь замолчал безумный человек и снова стал глядеть на сво-
их слушателей; молчали и они, удивленно глядя на него. Нако-
нец, он бросил свой фонарь на землю, так что тот разбился
вдребезги и погас. <Я пришел слишком рано, - сказал он
тогда, - мой час еще не пробил. Это чудовищное событие
еще в пути и идет к нам - весть о нем не дошла еще до
человеческих ушей. Молнии и грому нужно время, свету
звезд нужно время, деяниям нужно время, после того как
они уже совершены, чтобы их увидели и услышали. Это
деяние пока еще дальше от вас, чем самые отдаленные све-
тила, -и все-таки вы совершили его!> - Рассказывают еще,
что в тот же день безумный человек ходил по различным
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
церквам и пел в них свой Requiem aeternam deo. Его выгоняли
и призывали к ответу, а он ладил все одно и то же: <Чем же еще
являются эти церкви, если не могилами и надгробиями Бога?>.
Человечество не развивается в направлении лучшего, высше-
го, более сильного - в том смысле, как думают сегодня. <Про-
гресс> - это просто современная, то есть ложная, идея. Европе-
ец наших дней по своей ценности несравненно ниже европейца
Ренессанса; поступательное развитие отнюдь нс влечет за собой
непременно возрастания, возвышения, умножения сил.
В ином отношении отдельные удачные феномены беспрестанно
появляются - в разных частях света и на почве самых различ-
ных культур; в них действительно воплощен высший тип чело-
века - своего рода сверхчеловек в пропорции к человечеству
в целом. Такие счастливые случаи были возможны и, вероят-
но, будут возможны всегда. Даже целые поколения, племена,
народы могут быть при известных обстоятельствах таким точ-
ным попаданием..
Что хорошо? - Все, от чего возрастает в человеке чувство
силы, воля к власти, могущество.
Что дурно? --Все, что идет от слабости.
Что счастье? - Чувство возрастающей силы, власти, чувст-
во, что преодолено новое препятствие.
Не удовлетворяться, нет, - больше силы, больше власти! Не
мир - война; нс добродетель, а доблесть (добродетель в стиле
Ренессанса, virtw, - без примеси моралина).
Пусть гибнут слабые и уродливые - первая заповедь нашего
человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть.
Что вреднее любого порока? - Сострадать слабым и кале-
кам - христианство...
Я восхищаюсь храбростью и мудростью Сократа во всем, что он
делал, говорил - и не говорил. Этот насмешливый и влюблен-
ный афинский урод и крысолов, заставляющий трепетать и за-
ливаться слезами заносчивых юношей, был не только мудрей-
шим болтуном из кого-либо живших: он был столь же велик в
молчании. Я хотел бы, чтобы он и в последнее мгновение жизни
был молчаливым, возможно, он принадлежал бы тогда к еще
более высокому порядку умов. Было ли то смертью или ядом,
благочестием или злобой - что-то такое развязало ему в это
мгновение язык, и он сказал: <О, Критон, я должен Асклепию
петуха>. Это смешное и страшное <последнее слово> значит для
имеющего уши; <О, Критон, жизнь - это болезнь.>. Возможно
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
ли! Такой человек, как он, проживший неким солдатом весело и
на глазах у всех, - был пессимист! Он только сделал жизни
хорошую мину и всю жизнь скрывал свое последнее суждение,
свое сокровеннейшее чувство! Сократ, Сократ страдал от жиз-
ни. И он отомстил еще ей за это - тем таинственным, ужасным,
благочестивыми кощунственным словом! Должен ли был Со-
крат мстить за себя? Недоставало ли его бьющей через край
добродетели какого-то грана великодушия? -Ах, друзья! Мы
должны превзойти и греков!
Я учу, что есть высший и низший типы человека и что одиноч-
ка при определенных обстоятельствах может оправдать суще-
ствование целых тысячелетий.
Необходимо уничтожить мораль, чтобы освободить жизнь.
Мы должны скрепя сердце выставить жестоко звучащую исти-
цу, что рабство принадлежит к сущности культуры.
Упадок, разрушение, вырождение сами по себе не предосуди-
тельны, они являются необходимыми следствиями жизни, рос-
та жизни. Явление декаданса так же неизбежно, как любой
подъем и продвижение жизни: мы не имеем возможности устра-
нить его. Но ра-зумхочет добиться такого права. Позор всем
созидателям социалистических систем, считающим возможны-
ми такие условия, общественные комбинации, при которых не
разрастались бы злые страсти, болезни, преступления, не рос-
ла бы нужда... Но это означает осуждение жизни.
Несправедливость могущественных, которая больше всего воз-
мущает в истории, совсем не так велика, как кажется. Уже
унаследованное чувство, что он есть высшее существо с более
высокими притязаниями, делает его довольно холодным и ос-
тавляет его совесть спокойной; ведь даже все мы не ощущаем
никакой несправедливости, когда, например, убиваем комара
без всяких угрызений совести. Отдельный человек устраняется
в этом случае, как неприятное насекомое; он стоит слишком
низко, чтобы иметь право возбуждать тяжелые ощущения у
властителя мира.
Дело познания растет, высится, штурмует небеса, несет с со-
бой сумерки богам, - что делать?!..
В нашей позиции относительно философии новым является то,
что мы не обладаем истиной.
Следует сомневаться похлеще, чем Декарт.
Это почти комично, когда наши философы требуют от филосо-
фии начать с критики способности познания... Познавательный
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
аппарат, желающий познать самого себя!! Следовало бы пре-
одолеть абсурдность этой задачи! (Желудок, поедающий са-
мого себя!)
Всякая истина крива, само время есть круг.
4. МЫСЛИ
О Возраст самомнения. Между 26-м и 30-м годом даровитые
люди переживают настоящий период самомнения; это пора пер-
вой зрелости, с сильным остатком кислоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88