Акции, цены ниже конкурентов
Ларошфу-
ко и христиане находили человека безобразным: но это есть
моральное суждение, а другого попросту не знали. Мы причис-
ляем его к природе, которая ни зла, ни добра, и находим его не
всегда безобразным там, где к нему чувствовали отвращение
те моралисты, и не всегда прекрасным там, где они его про-
славляли. Что есть здесь прекрасное и безобразное? Нечто
усложненно-целесообразное, что сбивает с пути и обводит
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
вокруг пальца наш рассудок, при всем том какое-то фокусни-
чество; дальше - способность выражения и сила самого вы-
ражения. Большая кривая его планов и идеалов. Его история.
Его манера опьянять себя. Это животное - сущая учеба без
конца. В природе нет грязного пятна, лишь мы наложили его на
нее. Слишком поверхностно трактовали мы эту <грязь>. Нуж-
ны глаза нидерландцев, чтобы и здесь открыть красоту.
Стремление отличиться. Стремление отличиться всегда наце-
лено на ближнего и ищет узнать, каково у него в душе, - но
сочувствие и осведомленность, необходимые для удовлетво-
рения этого влечения, крайне далеки от того, чтобы быть без-
обидными, сострадательными или благосклонными. Мы хо-
тим, напротив, ощутить или догадаться, как именно ближний
сносит нас во внешнем или внутреннем плане: каким образом
он теряет власть над собою и поддается впечатлению, которое
производит на него наша рука или просто наш взгляд; и даже в
том случае, когда стремящийся отличиться производит и хотел
произвести радостное, окрыляющее или просветляющее впе-
чатление, он все-таки наслаждается этим успехом не в той
мере, в какой он порадовал, окрылил, развеселил ближнего, а
в какой он запечатлел себя в чужой душе, изменил ее формы и
, возобладал ею по собственному усмотрению. Стремление от-
личиться есть стремление возобладать ближним, все равно -
косвенным путем и только в чувствах или даже в грезах. Суще-
ствует целая градация этого тайно взыскуемого возоблада-
ния, и ее полный перечень почти совпал бы с историей культу-
ры, от первых карикатурных еще ростков варварства до
гримасы переутонченности и болезненной идеальности. Стрем-
ление отличиться причиняет ближнему - чтобы огласить лишь
некоторые ступени этой затяжной лестницы - муки, потом уда-
ры, потом ужас, потом полное страха удивление, потом изум-
ление, потом зависть, потом восторг, потом окрыленность, по-
том радость, потом веселость, потом смех, потом высмеяние,
потом издевка, потом надругательство, потом удары без раз-
бора, потом истязание: здесь, на самом конце лестницы, сто-
ит аскет и мученик; он испытывает высочайшее наслажде-
ние от того, что сам несет как следствие своего влечения
отличиться то именно, что его отражение, варвар, причиня-
ет другому на начальных ступенях лестницы, желая отли-
читься от него и перед ним. Триумф аскета над самим со-
бою. его обращенный при этом вовнутрь взор, который видит
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844 -1900 IT.)
человека расщепленным на страдальца и соглядатая и впредь
всматривается только во внешний мир, словно для того, чтобы
собирать в нем хворост для собственного костра, эта послед-
няя трагедия стремления отличиться с одним лишь действую-
щим лицом, обугливающимся в самом себе, - вот достойный
финал, загаданный самим началом: оба раза неизречимое сча-
стье при виде пыток. В самом деле, должно быть, нигде на
земле не было большего счастья, помысленного как полно-
кровное чувство власти, чем в душах суеверных аскетов. Бра-
мины выражают это в истории короля Вишвамитры, который
тысячелетними тщаниями в покаянии выработал такую силу,
что вознамерился воздвигнуть новое небо. Мне сдается, что во
всем этом роде внутренних переживаний мы представляем со-
бою нынче грубых новичков и бредущих на ощупь отгадчиков
загадок: четырьмя тысячелетиями раньше были лучше осве-
домлены об этих нечестивых утонченностях самонаслаждения.
Должно быть, и сотворение мира представлялось какому-то
индийскому мечтателю некой аскетической процедурой, осу-
ществленной Богом над самим собой! Должно быть, и сам Бог
хотел загнать себя в приведенную в движение природу как в
некий аппарат для пыток, дабы вдвойне ощутить при этом свое
блаженство и свою власть! И если допустить, что это был как
раз Бог любви: какое наслаждение для такого Бога - сотво-
рить страждущих людей, истинно по-божески и по-сверхче-
ловечески претерпевать неуемную муку при виде их и тирани-
зировать таким образом самого себя! И допустив даже, что
это был не только Бог любви, но и Бог святости и безгрехов-
ности: какие подозрения о горячечных бредах божественно-
го аскета должны шевелиться в душе, если он сотворяет
грехи и грешников и вечное осуждение и уготавливает под
небом своим и престолом чудовищное место вечной юдоли и
вечных стенаний! - Нельзя вполне исключить того, что и
души Павла, Данте, Кальвина и им подобных проникли
однажды в жуткие тайны подобного сладострастия власти;
и можно при виде этих душ задаться вопросом: да, действи-
тельно ли круг в стремлении отличиться в конце концов
замыкается на аскете? Нельзя ли было бы еще раз пробе-
жать этот круг с самого начала с твердым настроением ас-
кета и в то же время сострадающего Бога? Итак, причинять
другим боль, чтобы те,м самым причинять боль себе, чтобы
через это снова торжествовать над собой и своим состпаяа-
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
нием и блаженствовать от предельной власти! - Прошу про-
щения за несдержанность в осмыслении всего, что могло ока-
заться возможным в душевной несдержанности властолюби-
вой прихоти на земле!
Мораль добровольного страдания. Какое наслаждение оказыва-
ется в период войны наиболее сильным у людей, принадлежа-
щих к тем маленьким, постоянно подвергающимся опасности
общинам, где царит строжайшая нравственность? Стало быть, у
сильных, мстительных, враждебных, коварных, подозритель-
ных, готовых к самому страшному и очерствевших в лишениях
и нравственности душ? Наслаждение жестокостью . и это столь
же верно, сколь верно и то, что в этих состояниях к добродетели
такой души причисляется также изобретательность и ненасыти-
мость по части жестокости. Община услаждается содеянными
жестокостями и стряхивает с себя на время угрюмость постоян-
ного страха и осторожности. Жестокость принадлежит к древ-
нейшему праздничному настроению человечества. Следователь-
но, и богов воображают себе услаждающимися и празднично
настроенными там, где их потчуют зрелищем жестокости, -
таким образом вкрадывается в мир представление о том, что
добровольное страдание, свободно поволенная мука есть нечто
вполне осмысленное и значимое. Постепенно обычай формиру-
ет в общине практику, сообразную этому представлению; отны-
не всякий избыток хорошего самочувствия возбуждает подозре-
ние, а все тяжело болезненные состояния - уверенность; говорят
- себе: боги, должно быть, взирают на нас немилостиво из-за сча-
стья и милостиво из-за нашего страдания - отнюдь не состра-
дательно! Ибо сострадание считается чем-то презренным и не-
достойным сильной, внушающей страх души, - но они взирают
на нас милостиво, поскольку развлекаются тем самым и <дела-
ются беспечными>: ибо жестокий наслаждается сильнейшим зу-
дом чувства власти. Так, в понятие <самого нравственного че-
ловека> общины входит добродетель частого страдания,
лишения, сурового образа жизни, жестокого самоистязания -
повторим это снова и снова - не как средство дисциплины,
самообладания, взыскания индивидуального счастья, а как доб-
родетель, которая создает общине хорошую репутацию у злых
богов и точно фимиам некоей непрерывной примирительной
жертвы воскуривается им на алтаре. Все духовные водители
народов, которые были в состоянии оживить нечто в косном,
ужасном омуте их нравов, нуждались, кроме безумия, в добро-
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
вольной муке, дабы обрести веру, - чаще всего и прежде всего,
как правило, веру в самих себя! Чем больше ступал их дух по
новым стезям и, стало быть, мучился угрызениями совести и
страхами, чем жесточе бешенствовали они против собственной
плоти, собственных прихотей и собственного здоровья, - как
бы предлагая божеству, озлобленному, должно быть, из-за запу-
щенных и подавленных обычаев и новых целей, некий суррогат
удовольствия. И не вздумайте слишком быстро поверить в то,
что нынче мы полностью избавились от подобной логики чувст-
ва! Пусть наиболее героические души посовещются с собою по
этому поводу! Каждый крохотный шаг на ниве свободного мыш-
ления, лично выпестованной жизни с давних пор завоевывался
духовными и телесными муками: не только продвижение впе-
ред, нет! прежде всего сама поступь, движение, изменение нуж-
дались в неисчислимых мучениках - в долгой веренице нащу-
пывающих пути и основополагающих тысячелетий, о которых,
разумеется, и не думают, разглагольствуя, как водится, о <ми-
ровой истории>, этом смехотворном маленьком отрезке челове-
ческого существования; но даже и в этой так называемой миро-
вой истории, которая, в сущности, есть шум вокруг последних
новостей, не существует более значительной темы, чем древней-
шая трагедия мучеников, тщившихся сдвинуть с места боло-
то. Ничто не куплено более дорогой ценой, чем та малость
человеческого разума и чувства свободы, которая нынче со-
ставляет нашу гордость. Но именно эта гордость и лишает нас
почти возможности сопереживать чудовищный временной отре-
зок <нравственности нравов>, которая предлежит мировой ис-
тории как действительная и решающая основная история, сфор-
мировавшая характер человечества, когда действительными
были - страдание как добродетель, жестокость как доброде-
тель, притворство как добродетель, месть как добродетель, от-
рицание разума как добродетель, напротив, хорошее самочув-
ствие как опасность, любознательность как опасность, радость
как опасность, сострадание как опасность, жалость со стороны
как оскорбление, труд как оскорбление, безумие как дар Бо-
жий, изменение как нечто безнравственное и чреватое погибе-
лью! - Вы думаете, все это изменилось и человечество должно
было сменить свой характер? О, вы, знатоки человеков, узнай-
те-ка получше самих себя!
Идея Фауста. Маленькая белошвейка поддается соблазну и
делается несчастной; злодей - великий ученый, имеющий за
И
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844- 1900 гг.)
плечами все четыре факультета. Может ли, однако, здесь обой-
тись без нечистого? Нет, конечно, нет! Без подмоги всамде-
лишнего черта великому ученому не удалось бы сие осущест-
вить. - Неужели этому и в самом деле суждено было стать
величайшей немецкой <трагической мыслью>, как принято го-
ворить среди немцев? -- Для Гете, однако, названная мысль
была еще и слишком страшна; его кроткое сердце не могло не
Поместить маленькую белошвейку, <добрую душу, лишь одна-
жды забывшуюся>, после ее насильственной смерти в окруже-
нии святых; и даже великого ученого путем злой щутки, сыг-
ранной с чертом в решающий момент, доставил он в нужное
время на небо, его, <доброго малого> с <темным порывом>, -
там, на небеси, любящие наново обретают друг друга. - Гете
сказал однажды, что для подлинно трагического природа бы-
ла еще слишком примирительной.
Намек моралистам. Наши музыканты сделали великое откры-
тие: в их искусстве возможно и безобразие, вызывающее инте-
рес. Так, точно опьяненные, бросаются они в этот разверзшийся
океан безобразного, и никогда еще делать музыку не было столь
легким занятием. Лишь теперь приобрели общий темный фон, на
котором и крохотная полоска света прекрасной музыки получа-
ет блеск золота и изумруда; лишь теперь осмеливаются разъя-
рять и возмущать слушателя, держать его в постоянном напря-
жении, чобьг после, погружая его на мгновение в покой, давать
ему чувство блаженства, - от чего выигрывает только его оцен-
ка музыки. Открыли контраст: только теперь возможны - и
общедоступны - сильнейшие эффекты: никто не спрашивает
нынче о хорошей музыке. Но вам впору поторопиться! Каждому
искусству, которому удалось это открытие, отведен лишь ко-
роткий срок. - О, если бы у наших мыслителей были уши,
чтобы вслушаться в души наших музыкантов с помощью их
музыки! Сколь долго приходится ждать, пока снова обнаружит-
ся повод поймать с поличным искренних людей на месте престу-
пления и в полном неведении относительно содеянного! Ибо
нашим музыкантам недостает и малейшего чутья относительно
того, что они перелагают в музыку свою собственную историю,
историю обезображивания души. Некогда хороший музыкант
едва ли не ради своего искусства должен был стать хорошим
человеком. - А нынче!
Понятие нравственности нравов. Сравнительно с образом жиз-
ни, свойственным человечеству на протяжении тысячелетии,
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 i-г.)
мы, нынешние люди, живем в весьма безнравственное время:
сила нравов удивительно ослабла, а чувство нравственности
настолько истончилось и возвысилось, что в равной мере мо-
жет быть названо чем-то улетучивающимся. Оттого нам, запо-
здалым потомкам, все труднее вникать в происхождение мора-
ли; наше понимание, буде мы вопреки всему обретаем его,
прилипает к языку и не хочет оторваться от него: настолько
грубо оно звучит! Или - настолько оно кажется клеветниче-
ским наветом на нравственность! Так, к примеру, обстоит с
основным тезисом, нравственность есть не что иное (стало
быть, не больше.), как послушание перед нравами, какого бы
рода они ни были; нравы же суть обычный способ действия и
оценки. В вещах, где не повелевает традиция, нет никакой
нравственности, и чем менее обусловлена жизнь традицией,
тем больше суживается круг нравственности. Свободный че-
ловек безнравствен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
ко и христиане находили человека безобразным: но это есть
моральное суждение, а другого попросту не знали. Мы причис-
ляем его к природе, которая ни зла, ни добра, и находим его не
всегда безобразным там, где к нему чувствовали отвращение
те моралисты, и не всегда прекрасным там, где они его про-
славляли. Что есть здесь прекрасное и безобразное? Нечто
усложненно-целесообразное, что сбивает с пути и обводит
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
вокруг пальца наш рассудок, при всем том какое-то фокусни-
чество; дальше - способность выражения и сила самого вы-
ражения. Большая кривая его планов и идеалов. Его история.
Его манера опьянять себя. Это животное - сущая учеба без
конца. В природе нет грязного пятна, лишь мы наложили его на
нее. Слишком поверхностно трактовали мы эту <грязь>. Нуж-
ны глаза нидерландцев, чтобы и здесь открыть красоту.
Стремление отличиться. Стремление отличиться всегда наце-
лено на ближнего и ищет узнать, каково у него в душе, - но
сочувствие и осведомленность, необходимые для удовлетво-
рения этого влечения, крайне далеки от того, чтобы быть без-
обидными, сострадательными или благосклонными. Мы хо-
тим, напротив, ощутить или догадаться, как именно ближний
сносит нас во внешнем или внутреннем плане: каким образом
он теряет власть над собою и поддается впечатлению, которое
производит на него наша рука или просто наш взгляд; и даже в
том случае, когда стремящийся отличиться производит и хотел
произвести радостное, окрыляющее или просветляющее впе-
чатление, он все-таки наслаждается этим успехом не в той
мере, в какой он порадовал, окрылил, развеселил ближнего, а
в какой он запечатлел себя в чужой душе, изменил ее формы и
, возобладал ею по собственному усмотрению. Стремление от-
личиться есть стремление возобладать ближним, все равно -
косвенным путем и только в чувствах или даже в грезах. Суще-
ствует целая градация этого тайно взыскуемого возоблада-
ния, и ее полный перечень почти совпал бы с историей культу-
ры, от первых карикатурных еще ростков варварства до
гримасы переутонченности и болезненной идеальности. Стрем-
ление отличиться причиняет ближнему - чтобы огласить лишь
некоторые ступени этой затяжной лестницы - муки, потом уда-
ры, потом ужас, потом полное страха удивление, потом изум-
ление, потом зависть, потом восторг, потом окрыленность, по-
том радость, потом веселость, потом смех, потом высмеяние,
потом издевка, потом надругательство, потом удары без раз-
бора, потом истязание: здесь, на самом конце лестницы, сто-
ит аскет и мученик; он испытывает высочайшее наслажде-
ние от того, что сам несет как следствие своего влечения
отличиться то именно, что его отражение, варвар, причиня-
ет другому на начальных ступенях лестницы, желая отли-
читься от него и перед ним. Триумф аскета над самим со-
бою. его обращенный при этом вовнутрь взор, который видит
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844 -1900 IT.)
человека расщепленным на страдальца и соглядатая и впредь
всматривается только во внешний мир, словно для того, чтобы
собирать в нем хворост для собственного костра, эта послед-
няя трагедия стремления отличиться с одним лишь действую-
щим лицом, обугливающимся в самом себе, - вот достойный
финал, загаданный самим началом: оба раза неизречимое сча-
стье при виде пыток. В самом деле, должно быть, нигде на
земле не было большего счастья, помысленного как полно-
кровное чувство власти, чем в душах суеверных аскетов. Бра-
мины выражают это в истории короля Вишвамитры, который
тысячелетними тщаниями в покаянии выработал такую силу,
что вознамерился воздвигнуть новое небо. Мне сдается, что во
всем этом роде внутренних переживаний мы представляем со-
бою нынче грубых новичков и бредущих на ощупь отгадчиков
загадок: четырьмя тысячелетиями раньше были лучше осве-
домлены об этих нечестивых утонченностях самонаслаждения.
Должно быть, и сотворение мира представлялось какому-то
индийскому мечтателю некой аскетической процедурой, осу-
ществленной Богом над самим собой! Должно быть, и сам Бог
хотел загнать себя в приведенную в движение природу как в
некий аппарат для пыток, дабы вдвойне ощутить при этом свое
блаженство и свою власть! И если допустить, что это был как
раз Бог любви: какое наслаждение для такого Бога - сотво-
рить страждущих людей, истинно по-божески и по-сверхче-
ловечески претерпевать неуемную муку при виде их и тирани-
зировать таким образом самого себя! И допустив даже, что
это был не только Бог любви, но и Бог святости и безгрехов-
ности: какие подозрения о горячечных бредах божественно-
го аскета должны шевелиться в душе, если он сотворяет
грехи и грешников и вечное осуждение и уготавливает под
небом своим и престолом чудовищное место вечной юдоли и
вечных стенаний! - Нельзя вполне исключить того, что и
души Павла, Данте, Кальвина и им подобных проникли
однажды в жуткие тайны подобного сладострастия власти;
и можно при виде этих душ задаться вопросом: да, действи-
тельно ли круг в стремлении отличиться в конце концов
замыкается на аскете? Нельзя ли было бы еще раз пробе-
жать этот круг с самого начала с твердым настроением ас-
кета и в то же время сострадающего Бога? Итак, причинять
другим боль, чтобы те,м самым причинять боль себе, чтобы
через это снова торжествовать над собой и своим состпаяа-
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
нием и блаженствовать от предельной власти! - Прошу про-
щения за несдержанность в осмыслении всего, что могло ока-
заться возможным в душевной несдержанности властолюби-
вой прихоти на земле!
Мораль добровольного страдания. Какое наслаждение оказыва-
ется в период войны наиболее сильным у людей, принадлежа-
щих к тем маленьким, постоянно подвергающимся опасности
общинам, где царит строжайшая нравственность? Стало быть, у
сильных, мстительных, враждебных, коварных, подозритель-
ных, готовых к самому страшному и очерствевших в лишениях
и нравственности душ? Наслаждение жестокостью . и это столь
же верно, сколь верно и то, что в этих состояниях к добродетели
такой души причисляется также изобретательность и ненасыти-
мость по части жестокости. Община услаждается содеянными
жестокостями и стряхивает с себя на время угрюмость постоян-
ного страха и осторожности. Жестокость принадлежит к древ-
нейшему праздничному настроению человечества. Следователь-
но, и богов воображают себе услаждающимися и празднично
настроенными там, где их потчуют зрелищем жестокости, -
таким образом вкрадывается в мир представление о том, что
добровольное страдание, свободно поволенная мука есть нечто
вполне осмысленное и значимое. Постепенно обычай формиру-
ет в общине практику, сообразную этому представлению; отны-
не всякий избыток хорошего самочувствия возбуждает подозре-
ние, а все тяжело болезненные состояния - уверенность; говорят
- себе: боги, должно быть, взирают на нас немилостиво из-за сча-
стья и милостиво из-за нашего страдания - отнюдь не состра-
дательно! Ибо сострадание считается чем-то презренным и не-
достойным сильной, внушающей страх души, - но они взирают
на нас милостиво, поскольку развлекаются тем самым и <дела-
ются беспечными>: ибо жестокий наслаждается сильнейшим зу-
дом чувства власти. Так, в понятие <самого нравственного че-
ловека> общины входит добродетель частого страдания,
лишения, сурового образа жизни, жестокого самоистязания -
повторим это снова и снова - не как средство дисциплины,
самообладания, взыскания индивидуального счастья, а как доб-
родетель, которая создает общине хорошую репутацию у злых
богов и точно фимиам некоей непрерывной примирительной
жертвы воскуривается им на алтаре. Все духовные водители
народов, которые были в состоянии оживить нечто в косном,
ужасном омуте их нравов, нуждались, кроме безумия, в добро-
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 гг.)
вольной муке, дабы обрести веру, - чаще всего и прежде всего,
как правило, веру в самих себя! Чем больше ступал их дух по
новым стезям и, стало быть, мучился угрызениями совести и
страхами, чем жесточе бешенствовали они против собственной
плоти, собственных прихотей и собственного здоровья, - как
бы предлагая божеству, озлобленному, должно быть, из-за запу-
щенных и подавленных обычаев и новых целей, некий суррогат
удовольствия. И не вздумайте слишком быстро поверить в то,
что нынче мы полностью избавились от подобной логики чувст-
ва! Пусть наиболее героические души посовещются с собою по
этому поводу! Каждый крохотный шаг на ниве свободного мыш-
ления, лично выпестованной жизни с давних пор завоевывался
духовными и телесными муками: не только продвижение впе-
ред, нет! прежде всего сама поступь, движение, изменение нуж-
дались в неисчислимых мучениках - в долгой веренице нащу-
пывающих пути и основополагающих тысячелетий, о которых,
разумеется, и не думают, разглагольствуя, как водится, о <ми-
ровой истории>, этом смехотворном маленьком отрезке челове-
ческого существования; но даже и в этой так называемой миро-
вой истории, которая, в сущности, есть шум вокруг последних
новостей, не существует более значительной темы, чем древней-
шая трагедия мучеников, тщившихся сдвинуть с места боло-
то. Ничто не куплено более дорогой ценой, чем та малость
человеческого разума и чувства свободы, которая нынче со-
ставляет нашу гордость. Но именно эта гордость и лишает нас
почти возможности сопереживать чудовищный временной отре-
зок <нравственности нравов>, которая предлежит мировой ис-
тории как действительная и решающая основная история, сфор-
мировавшая характер человечества, когда действительными
были - страдание как добродетель, жестокость как доброде-
тель, притворство как добродетель, месть как добродетель, от-
рицание разума как добродетель, напротив, хорошее самочув-
ствие как опасность, любознательность как опасность, радость
как опасность, сострадание как опасность, жалость со стороны
как оскорбление, труд как оскорбление, безумие как дар Бо-
жий, изменение как нечто безнравственное и чреватое погибе-
лью! - Вы думаете, все это изменилось и человечество должно
было сменить свой характер? О, вы, знатоки человеков, узнай-
те-ка получше самих себя!
Идея Фауста. Маленькая белошвейка поддается соблазну и
делается несчастной; злодей - великий ученый, имеющий за
И
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844- 1900 гг.)
плечами все четыре факультета. Может ли, однако, здесь обой-
тись без нечистого? Нет, конечно, нет! Без подмоги всамде-
лишнего черта великому ученому не удалось бы сие осущест-
вить. - Неужели этому и в самом деле суждено было стать
величайшей немецкой <трагической мыслью>, как принято го-
ворить среди немцев? -- Для Гете, однако, названная мысль
была еще и слишком страшна; его кроткое сердце не могло не
Поместить маленькую белошвейку, <добрую душу, лишь одна-
жды забывшуюся>, после ее насильственной смерти в окруже-
нии святых; и даже великого ученого путем злой щутки, сыг-
ранной с чертом в решающий момент, доставил он в нужное
время на небо, его, <доброго малого> с <темным порывом>, -
там, на небеси, любящие наново обретают друг друга. - Гете
сказал однажды, что для подлинно трагического природа бы-
ла еще слишком примирительной.
Намек моралистам. Наши музыканты сделали великое откры-
тие: в их искусстве возможно и безобразие, вызывающее инте-
рес. Так, точно опьяненные, бросаются они в этот разверзшийся
океан безобразного, и никогда еще делать музыку не было столь
легким занятием. Лишь теперь приобрели общий темный фон, на
котором и крохотная полоска света прекрасной музыки получа-
ет блеск золота и изумруда; лишь теперь осмеливаются разъя-
рять и возмущать слушателя, держать его в постоянном напря-
жении, чобьг после, погружая его на мгновение в покой, давать
ему чувство блаженства, - от чего выигрывает только его оцен-
ка музыки. Открыли контраст: только теперь возможны - и
общедоступны - сильнейшие эффекты: никто не спрашивает
нынче о хорошей музыке. Но вам впору поторопиться! Каждому
искусству, которому удалось это открытие, отведен лишь ко-
роткий срок. - О, если бы у наших мыслителей были уши,
чтобы вслушаться в души наших музыкантов с помощью их
музыки! Сколь долго приходится ждать, пока снова обнаружит-
ся повод поймать с поличным искренних людей на месте престу-
пления и в полном неведении относительно содеянного! Ибо
нашим музыкантам недостает и малейшего чутья относительно
того, что они перелагают в музыку свою собственную историю,
историю обезображивания души. Некогда хороший музыкант
едва ли не ради своего искусства должен был стать хорошим
человеком. - А нынче!
Понятие нравственности нравов. Сравнительно с образом жиз-
ни, свойственным человечеству на протяжении тысячелетии,
НИЦШЕ ФРИДРИХ (1844-1900 i-г.)
мы, нынешние люди, живем в весьма безнравственное время:
сила нравов удивительно ослабла, а чувство нравственности
настолько истончилось и возвысилось, что в равной мере мо-
жет быть названо чем-то улетучивающимся. Оттого нам, запо-
здалым потомкам, все труднее вникать в происхождение мора-
ли; наше понимание, буде мы вопреки всему обретаем его,
прилипает к языку и не хочет оторваться от него: настолько
грубо оно звучит! Или - настолько оно кажется клеветниче-
ским наветом на нравственность! Так, к примеру, обстоит с
основным тезисом, нравственность есть не что иное (стало
быть, не больше.), как послушание перед нравами, какого бы
рода они ни были; нравы же суть обычный способ действия и
оценки. В вещах, где не повелевает традиция, нет никакой
нравственности, и чем менее обусловлена жизнь традицией,
тем больше суживается круг нравственности. Свободный че-
ловек безнравствен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88