Про-
тив новых судов выступала действительно только реакционная пресса, но
на адвокатуру нападки сыпались именно и только из либерального лагеря.
Уже в 1866 г. <Судебному Вестнику>, тогда органу Министерства Юс-
тиции, приходилось отстаивать адвокатуру от <Голоса> и <Спб. Ведомос-
тей>, доказывавших, что Совету не принадлежит бесконтрольное право
устранять от принятия в сословие лиц по неформальным причинам, К концу
же рассматриваемого периода <Судебный Вестник> писал, что <некоторые
органы нашей печати стали в весьма странные отношения к институту при-
сяжных поверенных. На него нападают в передовых статьях, над ним из-
деваются фельетонисты, его ругают в отдельных заметках. Особенно за-
мечательно, что в такие отношения к институту присяжных поверенных
стали только некоторые, так называемые, либеральные органы печати...
Что особенно замечательно... это не критический характер, а сатирический
тон этих отношений> . У самого Щедрина встречаются только ретроспек-
тивные указания на то, что в первое время действия Судебных Уставов
большое значение имели заботы об адвокатской репутации. <Время было
искрометное, возбуждающее. Судебный персонал, и присяжные, и адво-
. 1 __ все находились под влиянием той общечеловеческой правды, ко-
дд предполагалась в основе убеждения> . Но эти ретроспективные ука-
дд служили лишь для того, чтобы оттенить глубину последовавшего
затем падения, - а пока длилось это искрометное время, адвокатура не
дречала решительно никакой поддержки.
Тем важнее, конечно, выяснить, что же собственно вызывало общест-
венное недовольство, и на что были направлены нападки печати. Чтобы
уяснить себе это, достаточно остановиться на двух-трех ярких примерах.
К числу их, прежде всего, относили нашумевшее в свое время дело Кро-
неберга, слушавшееся в спб. Окружном Суде . Защитником Кронеберга
выступил В.Д. Спасович, который и вызвал страстные нападки со всех
сторон, а в том числе и таких корифеев, как Щедрин и Достоевский. Самая
сущность дела так изложена у Щедрина: <Г. Кронеберг сек свою дочь и
давал ей пощечины. О существовании этой дочери он узнал уже спустя
значительное время после ее рождения, и потому первоначальное ее вос-
питание было более чем небрежное. Немедленно по появлении на свет она
была отдана своею матерью в одно крестьянское семейство в Швейцарии,
где и нашел ее г. Кронеберг. Затем он отдал ее в семью пастора в Женеве,
но и тут удовлетворительных результатов не получил. Оставалось поселить
ребенка вместе с собою и лично заняться его воспитанием, что г. Кронеберг
и исполнил. Но, задавшись мыслью сделать из своей дочери <женщину
не блестящую, но полезную>, молодой отец с огорчением заметил, что в
ребенке уже укоренились некоторые дурные привычки, при существовании
которых женщина хотя и может быть блестящей (в благонамеренном мире
кокоток), но ни в каком случае не имеет права на название полезной. Над-
лежало воздействовать на эти привычки, устроить так, чтобы ребенок забыл
о них. Намерение отличное, но, к сожалению, г. Кронеберг - педагог-
самоучка, и притом человек раздражительный, пылкий и самонадеянный.
Он сказал себе: не нужно мне никаких советов, ничьей помощи. Я сделаю
все сам. Но так как человек, не приготовленный к известного рода дея-
тельности, может только производить путаницу, то весьма естественно, что
самонадеянный педагог на первых же порах должен был сознаться в своей
несостоятельности и, за недостатком времени для изучения новейших пе-
дагогических систем, прибегнуть к тем воспитательным приемам, которые
Щедрин М.Е,. Сочинения, т. VI, С. 561. - Прим. авт. (Год и место издания
Прим сост.).
<Судебный Вестник. 1875, ХЇ 226. - Прим. авт.
издания не указаны. -
Щедрин М.К. Сочинения, т. V. с. 248. - Прим. авт.
Дело слушалось собственно в 1876 г.. т.е. несколько позже рассматриваемого в этой главе
?)иода. Но оно является весьма характерным, так как. благодаря участию в возникшей полемике
мь]х ыдакипгхся писатр\еи того времени, резюмированы были и кристаллизованы все притязания
йокатуре. - {Iрим. авт.
в ходу в той среде, где он живет. А в среде этой педагогика одна: плюхи,
ежели дело не терпит отлагательства, и розги, ежели можно вести дело
искоренения пороков с чувством, с толком, с расстановкой. И действительно,
розги, пополняемые плюхами, поступили на сцену>.
По доносу прислуги было возбуждено обвинение против Кронеберга в
истязании. Он был предан суду, но присяжные заседатели вынесли оправ-
дательный вердикт. Речь В.Д. Спасовича направлена была на доказатель-
ство того, что в данном случае не было истязания в смысле уголовно на-
казуемого деяния, а была лишь ненормальная система воспитания физи-
ческим воздействием. Он лично, Спасович, отнюдь не является ее
сторонником, но, к сожалению, в нашем обществе система эта еще весьма
распространена, и <я так же мало ожидаю совершенного и безусловного
искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтобы вы перестали
в суде действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушением
той правды, которая должна существовать как в семье, так и в государстве>.
Такая постановка защиты и возмутила Достоевского и Щедрина. Фраза
за фразой, они подвергают детальному анализу всю речь В.Д. Спасовича
и горячо негодуют на то, что он старался умалить значение насилия, со-
вершенного над ребенком, и доказать, что истязания в уголовном смысле
не было.
В таком отношении к делу ничего удивительного нет. Его предвидел,
собственно говоря, и сам В.Д. Спасович, начавший свою речь с указания,
что он боится отвлеченной идеи, призрака. <Самое слово - истязание
ребенка, во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку,
а, во-вторых, чувство такого же сильного негодования к тому, кто был его
мучителем>. Это негодование засим перенесено было, по обыкновению, и
на защитника мучителя, и ничего характерного, следовательно, здесь не
было бы. Но и Щедрин, и Достоевский переносят вопрос на принципи-
альную почву и, в конце концов, ставят вопрос ребром. И Достоевский,
и Щедрин констатируют, что как адвокат Спасович выполнил добросо-
вестно свои обязанности, причем Достоевский еще отмечает, что <Спасович
был назначен к защите судом и, стало быть, защищал, так сказать, вслед-
ствие некоторого понуждения>. Кроме того, весьма ярко отмечается
<фальшь> в постановке обвинения. <Дело было поставлено обвинителем
так, что, в случае обвинительного приговора присяжных, отец мог быть
сослан в Сибирь. В обвинении по истязанию Кронеберг мог подпасть под
одну из самых строгих и неприложимых, во всяком случае, к размерам его
преступления статей закона>. <Может быть, необходим глубокий и само-
стоятельный пересмотр законов наших в этом пункте, чтобы восполнить
бе\ы и стать в меру с характером нашего общества>. Отсюда, казалось
неизбежно прийти к выводу, что защита была необходима, и радоваться
чультатам, ею достигнутым. Но Щедрин находит, что <всего естественнее
цш бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни
дщечин, ни розог, то зачем же ввязываетесь в такое дело, которое сплошь
состоит из пощечин и розог?> В этом усматривается противоречие, которое
цдет-ельствует о <нравственном и умственном двоегласии и дает основание
для вывода, что адвокатура прибегает к компромиссам и сделкам. Заявив
начала о своей солидарности с вопросами жизни, она теперь выдвинула
на первый план ремесленное значение своей профессии и не желает служить
<опекунским замашкам>, которые проявляла в отношении нее литература,
как старшая сестра в либерализме>. <Коль скоро адвокатура высказала
намерение отмежеваться от области общих умственных и нравственных ин-
тересов, надо воспользоваться этими ее поползновениями, не навязывать
ей общение и отвести то место, которое она должна действительно занимать
в кругу разнообразных ремесел>. Соответственно этому, хотя, как отмечает
Достоевский, защита Кронеберга была по назначению, статья Щедрина
носит такой эпиграф: <1-й золотарь: <Давеча мне дядя Николай говорит:
не понимаю я, дядя Павел, как вы, золотари, это делаете - и должность
свою справляете и хлеб едите>. А я ему: <Не твоего разума эта задача,
дядя Николай. За то мы в день целковый получаем, а тебе и вся цена
грош>. - 2-й золотарь: <Ну, а он что на это?> - 1-й золотарь: <Ничего.
Отчаянные, говорит. Ин и вправду об вас забыть нужно>. (Из неизданной
книги <Житейские разговоры в отходной яме>).
Таков суровый и безапелляционный приговор, который талантливый
сатирик выносит адвокатуре. А между тем логический вывод из всего ска-
занного Щедриным тот, что адвокатура, как профессия, ничем не отличается
от всякого другого ремесла, и что лишь постольку, поскольку она отвлекается
от своих прямых задач и интересуется вопросами жизни, она представляет
общественное значение. Трудно сказать, что подразумевал сатирик под
<солидарностью с вопросами жизни>, которую проявила адвокатура на пер-
вых порах. Факт тот, что за эти годы отношение к адвокатуре не изменилось.
Ь частности, по поводу укора Спасовичу, что ему не следовало ввязываться
в такое дело, весьма любопытно отметить, что приблизительно в то же
время, на обеде 1873 г., В.Д. Спасович в своей застольной речи говорил,
что ему не страшно враждебное отношение правительства к адвокатуре.
По <мы погибнем, когда в нашу среду проникнет дух филистерства, ци-
"кое отношение к делу: когда утвердится понятие, что все дела по
держанию для нас безразличны; что обязанности поверенного исполнены,
когда он отправил добросовестно дело. хотя бы бессовестное: когда искус-
ство превратится в ремесло, а мы сделаемся наймитами, подряжающимися
говорить, диалектиками и софистами или брехунцами, как называет своих
В i
адвокатов малоросс, се наше дело получит тогда промысловой характер> .
Таким образом, Ыедрин как будто стучится в открытую дверь, повторяя
лишь то, что до него говорил сам Спасович. И если, тем не менее, он
выступил с такой резкостью именно против Спасовича, то, очевидно, это
нужно объяснить различным пониманием сущности адвокатских обязан-
ностей и задач. Особенно ярко это своеобразное понимание сказалось у
Достоевского. С разными оговорками (<заранее краснею за наивность моих
вопросов и предположений>) автор ставит вообще вопрос о том, <какое
полезное и приятное учреждение адвокатура>. И отвечает на этот вопрос
весьма печально: <Вот человек совершил преступление, а законов не знает;
он готов сознаться, но является адвокат и доказывает ему, что он не только
прав, но и свят... Преприятная вещь. Положим, тут могут поспорить и
возразить, что это отчасти безнравственно. Но вот перед вами невинный...
улики, однако, такие.., что совсем бы, кажется, погиб человек за чужую
вину... Но является адвокат... сбивает с толку прокурора, и вот невинный
оправдан. Нет. Это полезно. Что бы стал делать у нас невинный без ад-
воката?>.
Пока, таким образом, Достоевский как будто еще колеблется. Но в
дальнейшем он становится более определенным и приходит к выводу, что
адвокат не может действовать добросовестно. <У нас является мысль, что
он заведомо защищает и оправдывает виновного, мало того, что иначе и
сделать не может, если бы не хотел... Мне кажется, что избежать фальши
и сохранить честность и совесть адвокату так же трудно, вообще говоря,
как и всякому человеку достигнуть райского состояния>. <Как хотите, а
тут, во всем этом установлении, сверх всего бесспорно прекрасного, за-
ключается как бы нечто грустное. Право, мерещатся подковырники Клещи,
слышится народное слово адвокат-нанятая совесть, но, главное, кроме всего
этого, мерещится нелепейший парадокс, что адвокат никогда не может дей-
ствовать по совести, не может не играть своей совестью, если бы даже и
хотел не играть, что это уже такой обреченный на бессовестность человек,
и что, наконец, самое главное и серьезное во всем этом то, что такое грустное
положение дела как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается
уже вовсе не уклонением, а, напротив, даже самым нормальным порядком>.
Из всех этих суждений непосредственно и неизбежно вытекает тот
Спасович В.Д. "Застольные речи), с. /. - 1]рим. авт.
од что в интересах государственных адвокатура должна быть уничто-
д ]-[о Достоевский не решается такой вывод сделать и. предусмотри-
"(д оговорившись, что его слова представляют нелепейший парадокс,
м ставит вопрос: <Что же, неужто я посягаю на адвокатуру, на новый
1 Сохрани меня. Боже, я всего только хотел бы, чтобы все мы стали
рщого получше>. Итак, с одной стороны - признание честно исполнен-
ного адвокатского долга и жесточайшее презрение за это, с другой - при-
шанiк института адвокатуры вредным установлением и решительное не-
желание посягнуть на его существование - эта неопределенность сужде-
ний, эти внутренние противоречия заставляют думать, что в основе так
легко прорывавшегося враждебного отношения к адвокатуре лежало уко-
ренившееся веками предубеждение, которое, как мы видели выше, так силь-
но давало себя чувствовать при введении судебной реформы. Поэтому до-
статочно было любопытного факта, который представляется не вполне по-
нятным, не соответствует каким-то смутным представлениям о задачах
адвокатуры, чтобы на старых дрожжах высоко поднялось это закоренелое
предубеждение, и чтобы оно а ргiогi в этих фактах искало нового для себя
подтверждения.
Еще более ярко такое именно отношение проявилось на деле по обви-
нению бр. Мясниковых в подлоге духовного завещания Беляева. Здесь не
было даже и того общественного интереса, какой в деле Кронеберга вы-
зывало истязание ребенка. Мясниковы обвинялись в подлоге духовного
завещания Беляева; этим завещанием имущество оставлялось жене покой-
ного. Гражданскими истцами по делу выступили люди, совершенно чуждые
Беляеву, не имевшие с ним при жизни его никаких сношений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71