"Интересно отметить, - пишет В. Иванов, что рекомендации и
устройство его на службу шли от масонов и через масонов. Рекомендательное
письмо молодому Дантесу дал принц Вильгельм Прусский, позднее Вильгельм,
император Германский и король Прусский, масон, на имя гр. Адлерберга,
масона, приближенного к Николаю Павловичу и занимавшего в 1833 году пост
директора канцелярии Военного Министерства". Вполне возможно, что и Дантес
был не только орудием масонов, но и сам масоном. Во всяком случае гр,
Адлерберг мироволит к Дантесу уже чересчур сильно. Из сохранившихся писем
Адлерберга видно, что он лезет из кожи вон, чтобы только обеспечить хорошую
карьеру Дантесу, не останавливаясь даже перед обманом Николая I, если такой
обман послужит на пользу Дантесу. В письме от 5 января 1834 года сообщая
Дантесу, что им все подстроено для того, чтобы он выдержал экзамен на
русского офицера, Адлерберг делает следующую приписку: "Император меня
спросил, знаете ли вы русский язык? Я ответил на удачу удовлетворительно. Я
очень бы посоветовал вам взять учителя русского языка".
Те же самые силы, которые воздвигали препятствия все время перед
Пушкиным, наоборот все время разрушали все препятствия возникавшие перед
Дантесом. За три года службы Дантес подвергался 44 раза разного рода
взысканиям, но это не мешало ему очень быстро продвигаться по службе и еще
быстрее войти в высший свет Петербурга.
Пушкин устал от бесконечных интриг и преследований, которыми
окружили его враги в годы предшествующие убийству. Незадолго до смерти он
выразил свою усталость в следующих гениальных по искренности стихах:
Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит -
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, - а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить - и глядь умрем.
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля, -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег ...
Но ему небыла суждена и "обитель дальняя трудов и чистых нег".
Убийца уже был найден, и он доживал последние дни.
Пушкин поставил Бенкендорфа в известность о возникшем у него
конфликте с Дантесом.
"Слухи о возможности дуэли получили широкое распространение, - пишет
Иванов, - дошли до императора Николая I, который повелел Бенкендорфу не
допустить дуэли. Это повеление Государя масонами выполнено не было".
"Вопрос о дуэли Дантес решил не сразу. Несмотря на легкомыслие,
распутство, и нравственную пустоту, звериный инстинкт этого красивого
животного подсказывал ему, что дуэль, независимо от исхода, повлечет
неприятные последствия и для самого Дантеса. Но эти сомнения рассеивают
масоны, которые дают уверенность и напутствуют Дантеса.
"Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и
своего усыновителя, отправился к графу Строганову (масону); этот Строганов
был старик, пользовавшийся между аристократами отличным знанием правил
аристократической чести. Этот старик объявил Дантесу решительно, что за
оскорбительное письмо непременно должен драться и дело было решено".
(Вересаев. Пушкин в жизни. Вып. IV, стр. 106).
Жаль, что за отсутствием за границей биографических словарей
невозможно точно установить о каком именно Строганове идет речь. Может быть
Дантес получил благословение на дуэль с Пушкиным от Павла Строганова,
который в юности участвовал во Французской революции, был членом
якобинского клуба "Друзья Закона" и который, когда его принимали в члены
якобинского клуба воскликнул:
"Лучшие днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной
в такой же революции".
В дневнике А.Суворина читаем (стр. 205): "Николай I ВЕЛЕЛ
Бенкендорфу предупредить (то есть предупредить дуэль). Затем А. Суворин
пишет: "Геккерн был у Бенкендорфа". После посещения приемным отцом Дантеса
Бенкендорфа, последний вместо того, чтобы выполнить точно приказ Царя
спрашивает совета у кн. Белосельской как ему поступить - послать жандармов
на место дуэли или нет. "Что делать теперь?" - сказал он княгине
Белосельской.
- А пошлите жандармов в другую сторону."
"Убийцы Пушкина, - пишет в дневнике А. Суворин, встречавшийся еще с
современниками Пушкина, и знавший из разговоров с ними больше того, что
писалось членами Ордена об убийстве Пушкина, - Бенкендорф, кн. Белосельская
и Уваров. - Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних Пушкинских
выставок. Гаевский залепил их".
Через несколько дней после смерти Пушкина кн. Вяземский писал А. Я.
Булгакову: "Много осталось в этом деле темным и таинственным для нас
самих".
Многое остается темным в убийстве Пушкина и до сих пор. Эта темная
тайна сможет быть раскрыта только историками национального направления в
будущей свободной России, когда они постараются установить на основании
архивных данных какую роль сыграли в убийстве Пушкина, бывшего самым
выдающимся представителем крепнувшего национального мировоззрения, -
масоны, продолжавшие свою деятельность в России и после запрещения
масонства. Может быть, если большевиками, или еще до них, не уничтожены все
документы свидетельствующие о причастности масонов к убийству, национальные
историки сумеют документально доказать преступную роль масонов из высших
кругов русского общества в организации убийства Пушкина.
Бенкендорф приказ Николая I о предотвращении дуэли не выполнил, а
выполнил совет кн. Белосельской и не послал жандармов на место дуэли,
которое было ему, конечно, хорошо известно. Секундант Пушкина Данзас
говорил А. О. Смирновой, что Бенкендорф был заинтересован, чтобы дуэль
состоялась. "Одним только этим нерасположением гр. Бенкендорфа к Пушкину
говорит Данзас, - указывает в своих известных мемуарах Смирнова, - можно
объяснить, что не была приостановлена дуэль полицией. Жандармы были
посланы, как он слышал, в Екатерингоф БУДТО БЫ ПО ОШИБКЕ, думая, что дуэль,
должна происходить там, а она была за Черной речкой, около Комендантской
дачи".
"Государь, - пишет Иванов, - не скрывал своего гнева и негодования
против Бенкендорфа, который не исполнил его воли, не предотвратил дуэли и
допустил убийство поэта. В ту минуту, когда Данзас привез Пушкина, Григорий
Волконский занимавший первый этаж дома, выходил из подъезда. Он побежал в
Зимний Дворец, где обедал и должен был проводить вечер его отец, и князь
Петр Волконский сообщил печальную весть Государю (а не Бенкендорф узнавший
об этом позднее).
Когда Бенкендорф явился во дворец Государь его очень плохо принял и
сказал: "Я все знаю - полиция нс исполнила своего долга". Бенкендорф
ответил: "Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль будет там".
Государь пожал плечами: "Дуэль состоялась на островах, вы должны были это
знать и послать всюду".
Бенкендорф был поражен его гневом, когда Государь прибавил: "Для
чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только
бессмысленными глупостями". Князь Петр Волконский присутствовал при этой
сцене, что еще более конфузило Бенкендорфа". (А. О. Смирнова. "Записки").
XI
Странные обстоятельства похорон Пушкина, организатор Ордена Р. И. А.
Герцен с свойственной ему патологической, ослепляющей его разум, злобой к
Николаю I, объясняет будто бы ревностью Николая I к всенародной славе
Пушкина. Николаю I не понравилось будто бы, что около дома умиравшего
Пушкина всегда стояло много народа. "Так как все это, - утверждает Герцен,
- происходило в двух шагах от Зимнего Дворца, то Император мог из своих
окон видеть толпу; он приревновал ее и конфисковал у публики похороны
поэта: в морозную ночь тело Пушкина, окруженное жандармами и полицейскими
тайком перевезли не в его приходскую, а в совершенно другую церковь; там
священник поспешно отслужил заупокойную обедню, а сани увезли тело поэта в
монастырь Псковской губернии, где находилось его имение". Ревность Николая
I - обычная клевета Герцена по адресу последнего. Данзас, секундант
Пушкина, воспоминания которого о последних днях жизни поэта и о его
похоронах являются самыми достоверными пишет; "Тело Пушкина стояло в его
квартире два дня, вход для всех был открыт, и во все это время квартира
Пушкина была набита битком".
Тайная перевозка тела Пушкина - тоже ложь. Тело перевозилось ночью
потому, что до позднего вечера приходили прощаться люди с телом любимого
поэта. "В ночь с 30 на 31 января, - сообщает Данзас, - тело Пушкина отвезли
в Придворно-Конюшенную церковь, где на другой день совершено было
отпевание, на котором присутствовали все власти, вся знать, одним словом,
весь Петербург. В церковь пускали по билетам и, несмотря на то, в ней была
давка, публика толпилась на лестнице и даже на улице. После отпевания все
бросились к гробу Пушкина, все хотели его нести".
Герцен выдумывает, что после спешно отслуженной панихиды гроб был
поставлен на сани и увезен к имение поэта.
"После отпевания, - вспоминает Данзас. - гроб был поставлен в
погребе Придворно-Конюшенной церкви. Вечером 1-го февраля была панихида и
тело Пушкина повезли в Святогорский монастырь". София Карамзина пишет
своему сыну Андрею: "В понедельник были похороны, то есть отпевание.
Собралась огромная толпа, все хотели присутствовать, целые департаменты
просили разрешения не работать в этот день, чтобы иметь возможность пойти
на панихиду, пришла вся Академия, артисты, студенты университета, все
русские актеры. Церковь на Конюшенной невелика, поэтому впускали только
тех, кто имел билеты, иными словами исключительно высшее общество и
дипломатический корпус, который явился в полном составе... "
Как мы видим Герцен лжет, как и всегда, когда изображает Россию его
дней. Дело с похоронами Пушкина обстояло совсем не так, как он описывает.
Но тем не менее похороны Пушкина не носили характера торжественных похорон
великого народного поэта павшего от руки убийцы. Но виноват в этом вовсе не
Николай I, а опять все тот же Бенкендорф. Он убедил царя, что друзья и
почитатели Пушкина составили заговор и возможно будут пытаться вызвать
возмущение против правительства во время всенародных похорон. Опираясь на
поступившие будто бы донесения секретных агентов Бенкендорф настаивал,
чтобы похороны Пушкина были проведены как можно скромнее. У своей квартиры
и у квартиры Геккерна, Бенкендорф поставил охрану. Печати было запрещено им
помещать статьи восхваляющие Пушкина. Бенкендорф всячески пытался
подчеркнуть опасность момента.
"Из толков не имевших между собою никакой связи, - пишет Жуковский
Бенкендорфу после похорон, - она (полиция. - Б. Б.) сделала заговор с
политической целью и в заговорщики произвела друзей Пушкина".
"Объявили, что мера эта была принята в видах обеспечения
общественной безопасности, - пишет П. Вяземский великому князю Михаилу
Павловичу 14-го февраля 1837 г., - так как толпа, будто бы, намеревалась
разбить оконные стекла в домах вдовы и Геккерна. Друзей покойного вперед
уже заподозрили самым оскорбительным образом; осмелились со всей подлостью,
на которую были способны, приписать им намерение учинить скандал, навязывая
им чувства, враждебные властям, утверждая, что не друга, не поэта
оплакивали они, а политического деятеля. В день, предшествовавший ночи, на
которую назначен был вынос тела, в доме, где собралось человек десять
друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему последний долг, в маленькой
гостиной, где все мы находились, очутился корпус жандармов. Без
преувеличения можно сказать, что у гроба собирались в большом количестве не
друзья, а жандармы..."
Бенкендорф продолжал мстить и мертвому Пушкину. Николай I предложил
Жуковскому уничтожить все оставшиеся после Пушкина бумаги, которые могли бы
повредить памяти поэта. Бенкендорф убедил Николая I, что прежде чем жечь
бумаги предосудительные для памяти Пушкина необходимо, чтобы он все же
прочел их. "Гр. Бенкендорф ложно осведомлял Государя, что у Пушкина есть
предосудительные рукописи и что друзья Пушкина постараются их
распространить среди общества. Граф Бенкендорф не остановился даже перед
обвинением Жуковского в похищении бумаг из кабинета Пушкина" (В. Иванов.
Пушкин и масонство, стр. 115).
Вот кто, виноват в создании разного рода препятствий для того, чтобы
похороны Пушкина не были проведены более достойным образом, а вовсе не
мнимая ревность Николая I к славе Пушкина.
В написанном, но не отправленном Бенкендорфу письме Жуковский пишет:
"Я перечитал все письма им (Пушкиным) от Вашего сиятельства полученные: во
всех в них, должен сказать, выражается благое намерение. Но сердце мое
сжималось при этом чтении. Во все эти двенадцать лет, прошедшие с той
минуты, в которую Государь, так великодушно его простил, ЕГО ПОЛОЖЕНИЕ НЕ
ИЗМЕНИЛОСЬ: он все был, как буйный мальчик, которому страшились дать волю,
под страшным мучительным надзором. Он написал "Годунова", "Полтаву", свои
оды "Клеветникам России", "На взятие Варшавы"...а в осуждение о нем
указывали на его оду "К свободе", "Кинжал", написанный в 1820 г. и в
36-летнем Пушкине видели 22-летнего Пушкина. Подумайте сами, каково было
Вам, когда бы Вы в зрелых летах были обременены такой сетью, видели каждый
Ваш шаг истолкованный предубеждением, не имели возможности переменить место
без навлечения на себя подозрения или укора... Вы делали свои выговоры... а
эти выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его; нельзя было
тронуться свободно с места, он лишен был возможности видеть Европу, ему
нельзя было своим друзьям и избранному обществу читать свои произведения, в
каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха с дозволения
цензуры, было видно возмущение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201