Капитан А. Бестужев сказал Гренадерам гвардии:
"Нас обманывают, Константин меня к вам прислал. Если вы верите в
Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы
поклялись в верности двадцать дней тому назад".
Лейтенант Арбузов объявляет гвардейским морякам:
"Целая армия стоит в окрестностях столицы и нас уничтожит, если мы
присягнем Николаю".
Почему декабристы для того чтобы привлечь в свои ряды солдат
прибегли к постыдному обману? М. Цейтлин дает в своей книге "Декабристы"
такое же объяснение, как и Грюнвальд:
"Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его
сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за
свои убеждения, тем честнее служил Империи и Государю Императору. Поэтому
заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был
обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него
требуют второй, незаконной присяги, что истинный Государь томится где-то в
цепях, а захватчик собирается отнять у него престол и если скажут все это
люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет
сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа
придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в
жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие
грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей - солдат".
Эта оценка тем ценнее, что ее сделал не русский, а еврей,
доброжелательно относящийся к "героям" 25 декабря.
Якубович советовал разбить кабаки, подстрекнуть чернь на грабежи.
Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского
полка: "Ребята! Вас обманывают: Государь не отказался от престола, он в
цепях. Его Высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции
и тоже в цепях" и т.д., в таком же духе.
Врали безбожно и члены Союза Соединенных Славян. Один из Борисовых
организаторов общества "говорил о несуществующих членах среди всех
славянских народов, о каком то мифическом члене - сербском графе
Макгавли". (8)
Сергей Муравьев в Василькове тоже врал о том, что Константина лишили
трона.
Декабристы не могли обойтись без революционной хлестаковщины. М.
Бестужев-Рюмин говорил членам общества Соединенных Славян о том, что в
Москве обществу предано 300 чиновников.
XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ВОССТАНИЯ
"Толпа кричала: "Ура, Константин!", "Ура, Конституция!", но ничего
не предпринимали, потому что ждали вожаков".
К великому счастью, вожаков у масонско-дворянского бунта не
оказалось.
В решительный момент главари заговора не проявили той твердости
духа, которую проявил Николай I. Некому было взять на себя инициативу. Ни
Рылеева, ни Якубовича на площади, среди восставших не оказалось.
М. Цейтлин дает "диктатору" князю Трубецкому следующую
характеристику: "...в один и тот же день изменил он и Николаю, и своим
товарищам по обществу"
Побродив вокруг площади князь Трубецкой пошел присягать Николаю I.
Помощник диктатора Булатов "тоже не пришел на площадь и бродил по близости
в бесплодных сомнениях, подходя иногда на расстоянии нескольких шагов к
Николаю, и мучительно, и бессильно порывался убить его".
Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I он
попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:
"- Я был с ними и явился к Вам, - но порывался убить его".
Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, он
сказал:
"- Держитесь, вас сильно боятся".
И сказав это трусливо исчез в толпе.
Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать
артиллерию. Когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал:
"Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью
моих подданных". - "Да, отвечали ему, чтобы спасти Империю".
Эти слова Николая I подтверждают Толь, Васильчиков и Сухозанет.
"План Императора был: выиграть время, локализировать восстание
Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время
посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер
убиты Каховским. Наконец он посылает митрополита С.-Петербургского
Серафима, но его встретили насмешками и бранью. "Довольно лжи, - кричит
Каховский, - возвращайся на свое место в церковь". Обращаясь к последнему,
владыка, поднимая крест, спрашивает:
"Это не внушает тебе доверия?"
В ответ Каховский, трижды убийца, целует крест. "Достоевский не
выдумал бы ничего лучшего", - восклицает Грюнвальд.
Николай I переживал в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу:
"Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а
они не хотят ничего слушать".
Только один Каховский глупо и зверски мясничал. Предоставим опять
слово М. Цейтлину.
"Пуля, пущенная "шалуном", пуля Каховского, отлитая им накануне,
убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир Лейб-Гренадеров
Штюрлер пытался уговорить гренадер, "но Каховский одним выстрелом прекратил
его мольбы и речи".
Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала
Воинова, сопровождавшего Милорадовича.
Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря
трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.
Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени.
Один прославленный патриот и мужественный воин, второй - фантазер и
государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета
фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального
утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.
Имя национального героя Милорадовича забыто, а имя его убийцы
пользуется почетом среди широких кругов русского народа. Разве это не
страшно?
Принц Евгений Вюртембергский, передавший умиравшему Милорадовичу
письмо императора Николая I, пишет в своем письме:
"На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с
выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: "Здесь не место
предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть
приятная необходимость, но Вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с
чистой совестью".
По прочтении письма он сказал:
"Я охотно пожертвовал собою для императора Николая. Меня умиляет,
что в меня выстрелил не старый солдат". Тут он прервал разговор. "Прощайте
Ваша Светлость. На мне лежат еще важные обязанности. До свидания в лучшем
мире". Это были его последние слова, когда я уходил, его меркнувшие глаза
бросили на меня последний дружеский взгляд".
Так умер герой Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва
российского политического фанатизма.
Ганноверский посланник Дернберг пишет о Имп. Николае I: "В эти
ужасные минуты, он показал хладнокровие и присутствие духа, которые
приводили в восхищение зрителей".
Принц Евгений вспоминает: "Император проявил в этом тяжелом
положении много храбрости и присутствия духа".
Андрей Болотов, стоявший в толпе любопытных и находящийся в
непосредственной близости к Императору, также вспоминает о мужестве Николая
I.
Даже ненавидевший императора Николая I, потомок французских
якобинцев, Кюстин пишет: "Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед
ними... Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в
галоп". "Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А
смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую
жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже
подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это
был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов
убить всех тиранов. Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора,
вооруженный пистолетом и кинжалом..."
Каховский на допросе сказал Николаю I: "Слава Богу, что вы не
приблизились к каре: в моей экзальтации я первый бы выстрелил в вас".
С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает в книге "О
декабристах": "Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа. Неудачная
попытка раскрыла еще одну слабую сторону заговора: у них не было никаких
корней. Народ не знал о них. Солдаты повиновались офицерам либо из
побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они
кричали "Да здравствует Конституция", но многие думали, что "Конституция"
есть женский род от слова "Константин" и что этим обозначается жена
Великого князя Константина Павловича..."
И не любившие Николая I, - по словам Зайцева, - "не могли отрицать,
что 14 декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным
ореолом власти действовал на толпу. Он - Власть... "Это Царь". Вожди
мятежников могли быть и образованней его и много было правильного в том,
что они требовали, но у них не было ни одного "рокового человека", Вождя.
Николай Вождем оказался и победил". (9)
* * *
Декабристы хотели, сознавали они это или не сознавали, довести
начатое Петром I разрушение русской монархии до своего естественного конца.
Д. С. Мережковский правильно отмечает в статье, посвященной 100-летию со
дня восстания декабристов: "...Между Пушкиным и Петром - вот их место.
Недаром, именно здесь, на Петровской площади, у подножия Медного Всадника,
начинают они восстание, как будто против него.
Добро Строитель чудотворный!
Ужо тебя...
Как будто уничтожают его, а на самом деле, продолжают..." (10)
XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ
I
Николай Первый взял в свои руки следствие о заговоре декабристов,
чтобы узнать самому лично цели и размах его. После первых же показаний ему
стало ясно, что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не
был измышлением каких-то доносчиков, - это была реальность. Цель заговора
было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял.
"Революция у ворот Империи, сказал он в эту трагическую ночь
Великому Кн. Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив
и пока я Государь милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но
широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные
цели... Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все
корни". И еще: "Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными
письмами, но никто меня не запугает".
"С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому
возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности. Каждый, против
которого было лишь одно свидетельство и не был застигнут на месте
преступления, подвергался допросу; его отрицание, или недостаток
доказательств имели следствием немедленное освобождение."
"Это утверждение Николая I правильно, - пишет Грюнвальд. - Николай
испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале
следствия. Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя
Суворова, юнкера Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии
изменить своему Государю". Он отправляет к матери поручика Коновницына,
"чтобы она его высекла".
Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры
наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных
снисхождения. "Это ужасно, - пишет он Вел. Кн. Константину, - но надо,
чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна
быть темна". И дальше:
"Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ,
чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с
этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния
ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как
поднявшие первыми руку на своих начальников."
В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:
"Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и
которые заплатили ему самой черной неблагодарностью".
Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле
слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени
раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других
качеств".
Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть
своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему
брату Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать
пример и омыть свои семьи от позора".
В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:
"Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все
их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что
перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва,
подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить
республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный
Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его
ошеломило и побудило его признаться во всем".
II
Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:
"Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили
соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и
изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать
им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее
впечатление". Вот воистину - пишется "трамвай", а выговаривается - "конка"
Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду,
кандалов надетых на руки.
"Только немногие из декабристов, - пишет Цейтлин, - продолжали
мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою
жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201