Они явно относятся к французской
революции, коей А. Шенье пал жертвой. Все стихи никак, без ясной
бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря. Не знаю, кто над ними
поставил сие ошибочное название. Не помню, кому мог передать мою элегию "А.
Шенье."
Александр Пушкин. 27 января 1827 года.
И, действительно, понять идейный смысл Элегии было очень нетрудно:
Анри Шенье был казнен по обвинению в монархическом заговоре. Стихотворение
Пушкина никак не может быть отнесено к восстанию декабристов. Но тем не
менее кому-то, вероятно масонам и вольтерьянцам, очень хотелось отомстить
вставшему на сторону Николая I Пушкину, изобразив его идейным соратником
декабристов, нераскаявшимся заговорщиком.
Следствие по делу "Анри Шенье" вел бывший масон Кочубей и хотя
монархическая направленность "Анри Шенье" была ясна для каждого, гр.
Кочубей, бывший Председателем Государственного Совета настоял на том, чтобы
Пушкин был отдан под секретный надзор и предложил взять с него расписку,
чтобы он (вопреки обещанию Николая I "быть его цензором") сдавал свои
произведения в обычную цензуру. Кочубей, конечно, не блистал умом, но
понять, что "Анри Шенье" не имеет никакого отношения к заговору
декабристов, - это-то он, конечно, понять мог. Следовательно, ему и еще
кому-то было выгодно восстановить Пушкина против нового Императора, а
нового Императора против Пушкина.
В подписанном Кочубеем отношении к Главнокомандующему Петербурга гр.
П. А. Толстому (б. масон) отношении по поводу расследования о "Анри Шенье",
написано что "...вместе с сим Государственный Совет признал нужным к
означенному решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению
Пушкина (!?) в ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу
самого сочинения его в октябре того года напечатанного, поручено было иметь
за ним в месте его жительства секретный надзор". Спустя две недели
Петербургский военный губернатор П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил
гр. П. А. Толстому: "...известный стихотворец Пушкин обязан подписью в том,
что впредь никаких сочинений без рассмотрения и пропуска оных цензурою не
выпускал в публику. Между тем учрежден за ним секретный надзор".
В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто
является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело
никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился
с письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай
I приказал Пушкина больше не допрашивать.
И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно
объяснить Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда
имел возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I,
правившего Россией в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени
чтобы всегда лично разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против
поэта его врагами. Чаще всего пределы свободы Пушкина определялись не
царем, а Бенкендорфом. который только изредка действовал по прямому
поручению царя, а чаще сам подсказывал царю, что можно и что нельзя
позволять делать Пушкину.
Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато
началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы
уже знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но
Бенкендорф доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам
случаях Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную
позицию.
"У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть
Пушкина. Но тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда
своевременно прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю
"Северной Пчелы", и предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал,
а всегда оказывался в одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф
жандармов старался довести его до взрыва", - пишет известный пушкинист
М.Гофман. "...Пушкин все же продолжал обожать своего Государя, с каждым
днем все больше начинает ненавидеть "льстеца" Бенкендорфа и все окружение
монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина.
"Возрождение". Тетрадь 62).
4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря
на четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия
властей. С огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и
недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих
записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на
опасного вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его
движением".
V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
I
Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал
с масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ
его от участия в работе тайных обществ - является важнейшим этапом в
духовном развитии русского образованного общества после революции Петра I.
Повернувшись спиной к масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к
духовным истокам русской национальной культуры. Дадим по этому вопросу
слово представителю Ордена Г. Федотову. "Выражаясь очень грубо, - пишет он,
- Пушкин из революционера (?) становится консерватором: 14 декабря 1825
года, столь же грубо можно считать главной политической вехой на его пути"
("Новый Град", стр. 245).
"Я как то изъявил свое удивление Пушкину, - пишет Соболевский, - что
он устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не
принадлежал ни к какому другому тайному обществу".
Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь,
что филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство,
получило от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное,
существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним"
("Русский архив". 1870 г. Стр. 1315-16).
Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том,
что Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но
они дескать не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из
вольтерьянца и масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не
могли никогда простить Пушкину историки и критики выполнявшие идейные
заказы Ордена.
"Пушкин, - указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и
масонство", - не с революцией, а против революции, он не с масонами, а
против масонов - врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской
Народности. Пушкин в своих произведениях православный христианин, и верный
сын Церкви, монархист и националист. Его произведения - открытое и
сокрушающее обличение масонства. Пушкин отчетливо понял, что значит
революция. Он чутким сердцем почувствовал и живым умом осознал, что путь
революции самый ужасный и наименее надежный путь для усовершенствования
жизни".
Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других
знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в
критической статье о поэме Пушкина "Цыгане":
"Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к
отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более
благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости,
нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если
оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным
консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная.
молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих.
Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие,
охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное создание,
каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает
подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых
либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели
отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был
Эолова арфа либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями,
теми голосами, которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но
не был сектатором в убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был
сектатором чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее
должно, как не может не любить ее каждое молодое сердце, каждая
благо-рожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый,
человек был непременно и готовым революционером".
"Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет
декабристов. - Б. Б.) очень это чувствовали и применили такое чувство и
понятие к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в
нем готового соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили
его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно
скорее приписать спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию,
как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу
России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же
вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкина, но
это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту,
на карту политическую: быть или не быть".
Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно
характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель".
"По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть
консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного
культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, - т.е. в
этом смысле проникнутый либеральными началами.
Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из
убеждения, что историю творят и потому государством должны править не
"все", не средние люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из
тонкого чувства исторической традиции, как основы политической жизни, и
наконец из забот о мирной непрерывности политического развития и из
отвращения к насильственным переворотам.... Пушкин непосредственно любил и
ценил начало свободы. И в этом смысле он был либералом.
Но Пушкин также непосредственно ощущал, любил и ценил начала власти
и его национально-русское воплощение, принципиально основанное на законе,
принципиально стоящее над сословиями, классами и, национальностями,
укорененное в вековых преданиях, или традициях народа Государство
Российское, в его исторической форме - свободно принятой народом
наследственной монархии. И в этом смысле Пушкин был консерватором".
"Главным мотивом Пушкинского "консерватизма" является борьба с
уравнительным демократическим радикализмом, с "якобинством". С
поразительной проницательностью и независимостью суждения он усматривает -
вопреки всем партийным шаблонам и ходячим политическим воззрениям, сродство
демократического радикализма с цезаристским абсолютизмом. Если в
политической мысли XIX века (и, в общем, вплоть до нашего времени)
господствовали два комплекса признаков: "монархия - сословное государство -
деспотизм" и "демократия" - равенство - свобода", которые противостояли (и
противостоят) друг другу, как "правое" и "левое" миросозерцание, то Пушкин
отвергает эту господствующую схему - по крайней мере, в отношении России -
и заменяет ее совсем иной группировкой признаков. "Монархия - сословное
государство - свобода - консерватизм" выступают у него, как единство,
стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия - радикализм
("якобинство") - цезаристский деспотизм".
II
Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля
Шевалье, французского экономиста; что он "консерватор и в то же время
прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно
не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного
здания будущего". Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был
сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным
деятелем, что "народы управляются только - двумя способами - либо
традицией, либо насилием". Закон гарантирующий человеку реально возможную в
его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства
опираются на национальные традиции.
Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он
писал, например:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать,
И мало горя мне - свободна ли печать
Морочить олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура:
Все это, видите ль, слова, слова, слова...
Иные, лучшие мне дороги права.
Иная, лучшая потребна мне свобода ...
Зависеть от властей, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними!..
Никому Отчета не давать; себе лишь самому
Служить и угождать: для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья -
Вот счастье, вот права!
Уже "...18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что
правители не должны пользоваться законодательной властью по своему
произволу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201