"
"Хочу верить, что так, и верю, - сказал Государь, более мягко, - у
тебя нет недостатка ни в благородных побуждениях, ни в чувствах, но тебе не
достает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты
возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть за то, что она
сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть
здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для
глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы
он не был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени. Нужно
соединение всех высших духовных сил государства в одной великой передовой
идее; нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к
поднятию самоуправления в народе и чувства чести в обществе. Пусть все
благонамеренные, способные люди объединяться вокруг меня, пусть в меня
уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их и гидра
будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих
усилиях - победа, в согласии благородных сердец - спасение. Что же до тебя,
Пушкин, ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой
государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу
певца народной славы, на котором лежит высокое призвание - воспламенять
души вечными добродетелями и ради великих подвигов! Теперь... можешь идти!
Где бы ты ни поселился, - ибо выбор зависит от тебя, - помни, что я сказал,
и как с тобой поступил, служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для
современников и для потомства, пиши со всей полнотой вдохновения и
совершенной свободой, ибо цензором твоим - буду я".
Такова была сущность Пушкинского рассказа. Наиболее значительные
места, запечатлевшиеся в моей памяти я привел почти дословно".
Комментируя приведенный выше отрывок из воспоминаний гр.
Струтынского В. Ходасевич пишет: "Было бы рискованно вполне полагаться на
дословный текст Струтынского, но из этого не следует, что мы имеем дело с
вымыслом и что общий смысл и общий ход беседы передан неверно. Отметим, что
на буквальную точность записи не претендует и сам автор, подчеркивающий,
что наиболее значительные места приведены им почти буквально. Вполне
возможно, что они даже были записаны Струтынским вскоре после беседы с
Пушкиным: биограф и друг Струтынского, в свое время небезызвестный славист
А. Киркор, рассказывает, что у Струтынского была необычайная память и что
кроме того незадолго до смерти он сжег несколько томов своих дневников и
заметок. Может быть, среди них находились и более точно воспроизведенные,
сделанные по свежим воспоминаниям отрывки из беседы с Пушкиным,
впоследствии послужившие материалом для данной записи, в которой излишняя
стройность и законченность составляют, конечно; не достоинство, а
недостаток. "...Повторяю еще раз,-заканчивает Б. Ходасевич свои
комментарии, - запись нуждается в детальном изучении, которое одно позволит
установить истинную степень ее достоверности. Но во всяком случае просто
отбросить ее, как апокриф, нет никаких оснований. В заключение отметим еще
одно обстоятельство, говорящее в пользу автора. Пушкин умер в 1837 г.
Смерть его произвела много шуму не только Е России, но и заграницей.
Казалось бы, если бы Струтынский был только хвастуном и выдумщиком, пишущим
на основании слухов и чужих слов - он поспешил бы при первой возможности
выступить со своим рассказом, если не к русской печати, то заграничной. Он
этого не сделал и своему повествованию о знакомстве с Пушкиным отвел место
лишь в общих своих мемуарах, публикация которых состоялась лишь много лет
спустя".
III
"Москва, - свидетельствует современник Пушкина С. Шевырев, - приняла
его с восторгом: везде его носили на руках. Приезд поэта оставил событие в
жизни нашего общества". Но всеобщий восторг сменился скоро потоками гнусной
клеветы, как только в масонских кругах общества стал известен
консервативный характер мировоззрения возмужавшего Пушкина. Вольтерьянцы и
масоны не простили Пушкину, что он повернулся спиной к масонским идеям о
усовершенствовании России революционным путем, ни того что он с симпатией
высказался о духовном облике подавителя восстания декабристов - Николае I.
Поняв, что в лице Пушкина они приобретают опасного врага,
вольтерьянцы и масоны прибегают к своему излюбленному приему политической
борьбы - к клевете. В ход пускаются сплетни о том, что Пушкин купил
расположение Николая I ценой пресмыкательства, подхалимства и шпионажа.
Когда Пушкин написал "Стансы" А. Ф. Воейков сочинил на него
следующую эпиграмму:
Я прежде вольность проповедал,
Царей с народом звал на суд,
Но только царских щей отведал,
И стал придворный лизоблюд.
В одном из своих писем П. Вяземскому Пушкин сообщает: "Алексей
Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц,
(которые были бы очень мне пригодились благодаря крепсу) и ко мне уже
являются троюродные братцы за местами и милостями царскими".
На распущенные клеветнические слухи Пушкин ответил замечательным
стихотворением "Друзьям". Вот оно:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, НАДЕЖДАМИ, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит,
Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Подал - и с вами я друзья.
Во мне почтил он вдохновенье.
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленьи,
Ему хвалу не воспою?
Я льстец? Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: "Презирай народ,
Гнети природы голос нежный!"
Он скажет: "Просвещенья плод -
Страстей и воли дух мятежный!"
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до
самого убийства Пушкина. Историки и пушкинисты из числа членов Ордена Р. И.
всегда изображают дело так, что преследования исходили будто бьют Николая
I.
Эту масонскую версию надо отвергнуть, как противоречащую фактам.
Отношения между Николаем I и Пушкиным, не дают нам никаких оснований
заподозрить Николая Первого в том, чтобы у него было желание преследовать
гениального поэта и желать его гибели. В предисловии к работе С. Франка
"Пушкин, как политический мыслитель". П. Струве верно пишет, что: "Между
великим поэтом и царем было огромное расстояние в смысле образованности
культуры вообще: Пушкин именно в эту эпоху был уже человеком большой,
самостоятельно приобретенной культуры, чем Николай I никогда не был. С
другой стороны, как человек огромной действенной воли, Николай I
превосходил Пушкина в других отношениях: ему присуща была необычайная
самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои обязанности и задачи
Монарха он не только понимал, но и переживал. КАК ПОДЛИННОЕ СЛУЖЕНИЕ. Во
многом Николай I и Пушкин, как конкретные и эмпирические индивидуальности,
друг друга не могли понять и не понимали. Но в то же время они друг друга,
как люди, по всем ДОСТОВЕРНЫМ ПРИЗНАКАМ И СВИДЕТЕЛЬСТВАМ, любили и еще
более ценили. Для этого было много оснований. Николай I непосредственно
ощущал величие пушкинского гения. Не надо забывать, что Николай I по
собственному, СОЗНАТЕЛЬНОМУ РЕШЕНИЮ, приобщил на равных правах с другими
образованными русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и
в силу этого поставленного его предшественником в исключительно
неблагоприятные условия Пушкина к русской культурной жизни и даже, как
казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно
привилегированное положение. Тягостные стороны этой привилегированности
были весьма ощутимы для Пушкина, но для Государя прямо непонятны. Что поэта
бесили нравы и приемы полиции, считавшей своим правом и своей обязанностью
во все вторгаться, было более чем естественно - этими вещами не меньше
страстного и подчас несдержанного в личных и общественных отношениях
Пушкина, возмущался кроткий и тихий Жуковский. Но от этого возмущения до
отрицательной оценки фигуры самого Николая I было весьма далеко. Поэт
хорошо знал, что Николай I был - со своей точки зрения самодержавного, т.е.
неограниченного, монарха, - до мозга костей проникнут сознанием не только
ПРАВА и силы патриархальной монархической власти, но и ее ОБЯЗАННОСТЕЙ".
"Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он себя показал в
1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по
случаю холеры народ пасть перед собой на колени. (См. письмо Пушкина к
Осиповой от 29 июня 1831 г.). Для автора знаменитых "Стансов" Николай I был
Царь "суровый и могучий". (19 октября 1836 г.). И свое отношение к Пушкину
Николай I также рассматривал под этим углом зрения".
IV
Хорошее отношение к Николаю I Пушкин сохранил на протяжении всей
своей жизни. Вернувшемуся после коронации в Петербурге Николаю I Бенкендорф
писал: "Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем Величестве с
благодарностью и величайшей преданностью". Через несколько месяцев
Бенкендорф снова пишет: "После свидания со мною Пушкин в Английском клубе с
восторгом говорил о В. В. и побудил лиц обедавших с ним, пить за В. В." В
октябре 1827 года, фон Кок, чиновник III отделения сообщает: "Поэт Пушкин
ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит
Государя".
"Вы говорите мне об успехе "Бориса Годунова", - пишет Пушкин Е. М.
Хитрово в феврале 1831 г. - по правде я не могу этому верить. Успех
совершенно не входил в мои расчеты, когда я писал его. Это было в 1825 году
- и потребовалась смерть Александра, и неожиданное благоволение ко мне
нынешнего Императора, ЕГО ШИРОКИЙ И СВОБОДНЫЙ ВЗГЛЯД НА ВЕЩИ, чтобы моя
трагедия могла выйти в свет".
"Из газет я узнал новое назначение Гнедича, - пишет Пушкин в феврале
1831 г. - Оно делает честь Государю, которого ИСКРЕННЕ ЛЮБЛЮ и за которого
всегда радуюсь, когда он поступает прямо по-царски". В том же году он
сообщает П. В. Нащокину: "Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь
в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и
любезен. Того и гляди, попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко
мне с распростертыми объятиями" И, некоторое время спустя, пишет снова ему:
"Царь (между нами) взял меня на службу, т.е. дал жалование и позволил
рыться в архивах для составления истории Петра I. Дай Бог здравия Царю". В
1832 г. поэт получил, как личный подарок Николая I "Полное Собрание Законов
Российской Империи".
28 февраля 1834 году Пушкин записывает в дневник: "Государь позволил
мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с Его замечаниями (очень
дельными)... 6 марта имеется запись ..."Царь дал мне взаймы 20.000, на
напечатание Пугачева. Спасибо".
Пушкин, не любивший Александра I, не только уважал, но и любил Имп.
Николая I. Рассердившись раз на Царя (из-за прошения об отставке) Пушкин
пишет жене "долго на него сердиться не умею". 24 апреля 1834 г. он пишет ей
же: "Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз, и пожурил за
меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в
камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: добра
от добра не ищут". И ей же 16 июня 1834 года: "на ТОГО я перестал
сердиться, потому, что не Он виноват в свинстве, его окружающих..."
Струве совершенно верно пишет, что "можно было бы привести еще
длинный ряд случаев не только покровительственного, но и прямо любовного
внимания Николая I к Пушкину". "Словом все факты говорят о том
взаимоотношении этих двух больших людей, наложивших каждый свою печать на
целую эпоху, которое я изобразил выше. Вокруг этого взаимоотношения - под
диктовку политической тенденции и неискоренимой страсти к злоречивым
измышлениям - сплелось целое кружево глупых вымыслов, низких
заподозреваний, мерзких домыслов и гнусных клевет. Строй политических идей
даже зрелого Пушкина был во многом не похож на политическое мировоззрение
Николая I, но тем значительнее выступает непререкаемая взаимная личная
связь между ними, основанная одинаково и на их человеческих чувствах, и на
их государственном смысле. Они оба любили Россию и ценили ее исторический
образ".
Николай Первый ценил ум и талант Пушкина, доброжелательно относился
к нему как к крупному, своеобразному человеку, снисходительно смотрел на
противоречащие придворному этикету выходки Пушкина, не раз защищал его от
разного рода неприятностей, материально помогал ему. Вот несколько фактов
подтверждающих это. После разговора с Пушкиным в Чудовом монастыре Николай
I, - как сообщает П. И. Бартенев, - "подозвал к себе Блудова и сказал ему:
"Знаешь, что нынче говорил с умнейшим человеком в России?"
На вопросительное недоумение Блудова, Николай Павлович назвал
Пушкина". (П. И. Бартенев. Русский Архив. 1865 г.).
Когда против Пушкина масонскими кругами, злыми за измену Пушкина
масонским "идеалам", было поднято обвинение в том, что он является автором
порнографической "Гаврилиады" Николай I приказал передать Пушкину
следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201