На самом же деле "истерическое поведение" Николая I основано не на
его нервных переживаниях, а на сознательном историческом подлоге сделанном
М. Зызыкиным. Глава III книги Зызыкина "Допросы декабристов" составлена
так, что читатель может подумать, что Зызыкин пользовался подлинными
историческими материалами. На самом же деле "Допрос Князя Трубецкого,
Допрос К. Ф. Рылеева, Допрос кн. В. М. Голицына - ничто иное как
беллетристические измышления Д. Мережковского. Выдавая клеветнические
измышления Мережковского за подлинные материалы допросов - проф. Зызыкин
совершает подлог, приводя же книги Мережковского целые страницы, и не
оговаривая, что они написаны Мережковским, проф. Зызыкин совершает
литературное воровство - уголовное преступление. Вот с помощью каких
аморальных средств проф. Зызыкин создает впечатление об "истерическом
поведении" Николая I во время первых допросов декабристов. Материал,
напечатанный на стр. 87-107, то есть двадцать страниц, за исключением
нескольких десятков строк, полностью, без всякий изменений, списаны проф.
Зызыкиным из романа Мережковского "14 декабря".
VII
Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал
романизированный пасквиль "Скиф в "Европе", в котором злодею Николаю I
противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена
Русской Интеллигенции - Михаила Бакунина. Роман начинается фразой:
"Император выругался извощичьим ругательством" и продолжается в обычном для
русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу
Николая I.
Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу
Николай I демонстрирует свою реакционность и свою "неинтеллигентность".
"Если явилась необходимость, - говорит он, - арестовать половину России
только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы
арестовал".
Метод "романиста, Гуля" также прост как и методы Герцена,
Мережковского и Зызыкина. Сущность его "заключается в следующем: "на
политических врагов "Ордена необходимо клеветать, не считаясь с
исторической правдой". Изображая ненавистного ему русского "исторического
деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или
произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков
лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как,
например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле: "И идиотический
пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы -
в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с
всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг: - "Дозвольте моему
жениху носить усы. - Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В
невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни
сесть, ни встать..." В таком стиле написано все это унылое и бездарное
подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I.
Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской
газеты "Новое Русское Слово" еврейкой-меньшевичкой, в конспиративных целях
пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая
рецензия, всячески прославляющая Бакунина. "Насколько читатели в общем
знакомы со взглядами Николая Первого, - пишет мадам Шварц, - и со зловещей
ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века,
настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях - русской и
европейской". Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания
"образа" Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает
необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей
действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу
свою заветную мысль, что "Страсть к разрушению, есть в тоже время
творческая страсть".
Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции "роман" Гуля все же
покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них,
известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против
"творческих" методов Романа Гуля.
"Николаю I в нашей литературе не повезло, - пишет известный критик
Г. Адамович в помещенной в "Русской Мысли" рецензии на "Скиф в Европе". -
Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью,
(у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его
врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого,
самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе
этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже
возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего
желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто,
как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для
современников, человек этот был незаурядный, а главное - воодушевленный
истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем
ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против
Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по
Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем
заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора ,
недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы
теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского
"прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не
великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного
величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней
предназначенный, - особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, - пишет Г.
Адамович, - должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же
он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о
"настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое
впечатление".
Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен,
когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не
исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае
отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить,
отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, - или Герцену.
К сожалению большинство современников Маклакова поверило не тем, кто
говорил правду о настоящем царе, а поверило Герцену и Льву Толстому
заклеймившего Николая I несправедливым прозвищем "Николая Палкина."
VIII
Ославленный своими политическими врагами бессердечным деспотом
Николай I очень часто поступал с ними наоборот слишком мягко, не так
сурово, как следовало поступать. О, как много выиграла бы Россия, если
Николай поступил с основателями Ордена Русской Интеллигенции А. Герценом,
М. Бакуниным и В. Белинским и другими политическими бесами его времени с
той непримиримостью с какой Герцен и другие интеллигенты всегда относились
к Николаю I и всем другим врагам революционного движения. "Малейшая
поблажка, малейшая пощада, малейшее сострадание, - писал Герцен в книге "С
того берега", - приводят к прошлому и составляют невидимые цепи. Больше нет
выбора: надо казнить, или миловать и поколебаться в пути. Другого выхода
нет".
Герцен так же как и Бакунин, как и В. Белинский призывает к
беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения существующих форм
жизни. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все верования, разрушить все
предрассудки, поднять руку на прежние идолы, без снисхождения и жалости"
"Страсть к разрушению есть в тоже время - творческая страсть" - вопил
революционный бесноватый Михаил Бакунин. Если бы Николай I попал бы в руки
декабристов или руки Герцена, Бакунина и Белинского они поступили бы с ним
"без всякого снисхождения и жалости" так же, как поступили потомки этих
"гуманистов" с последним русским царем и его семьей - Николаем II. И
считали бы еще в своем бесовском ослеплении, себя не деспотами и тиранами,
а возвышенными идеалистами и гуманистами.
А вспомним, как поступил "деспот" Николай с люто ненавидевшим его
Герценом. Группа студентов Московского университета, близких друзей
Герцена, распевала на одной студенческой вечеринке, следующую "милую "
песенку:
Русский император Но Царю вселенной,
В вечность отошел, Богу высших сил,
Ему оператор Царь
Благословенный
Брюхо пропорол. Грамотку вручил.
Плачет государство, Манифест
читая,
Плачет весь народ, Сжалился
Творец,
Едет к нам на царство Дал нам Николая,
Константин урод. Сукин сын,
подлец.
В роли певца Герцен не выступал, на вечеринке, где пелась песня, не
участвовал, но был единомышленником участников пирушки и полиция давно
знала это, В записке Следственной Комиссии говорится о Герцене: "Молодой
человек пылкого ума, и хотя в пении песен не обнаруживается, но из
переписки его с Огаревым видно, что он смелый вольнодумец, весьма опасный
для общества". Если бы Николай I решил поступить с участниками этой грязной
истории согласно законов, существовавших еще до восшествия его на престол,
то главные зачинщики согласно законов о кощунстве и оскорблении царя должны
были быть казнены, а остальные отправлены на вечную каторгу.
"Тиран" же ознакомившись с делом, как пишет Герцен в "Былое и Думы"
издал следующее "жестокое" повеление:"...Государь, рассмотрев доклад
Комиссии и взяв в особенное внимание молодые годы преступников, постановил
нас под суд не отдавать, а объявил нам, что, по закону, следовало бы нас,
как людей уличенных в оскорблении Его Величества пением возмутительных
песен, лишить живота, а в силу других законов сослать на вечную каторжную
работу, вместо чего Государь, в беспредельном милосердии своем, большую
часть виновных прощает, оставляя их на месте жительства под надзором
полиции, более же виноватых повелевает подвергнуть исправительным мерам,
состоящим в отправлении их на бессрочное время в дальние губернии на
гражданскую службу и под надзор местного начальства".
На долю Герцена выпала "ужасающая кара" - он был назначен чиновником
в Пермь: служил в Вятке и затем во Владимире. Из Владимира Герцен едет без
разрешения в Москву и увозит из нее свою невесту. В начале 1840 года Герцен
получает прощение и возвращается в Москву, из которой по требованию отца
уезжает в Петербург для поступления на службу. Министр внутренних дел граф
Строганов принимает только что окончившего ссылку преступника на службу в
канцелярию министерства. Герцен продолжает клеветать на правительство.
Николай приказывает выслать его обратно в Вятку. Строганов, на рассмотрение
к которому поступило дело, назначает Герцена советником губернского
правления в Новгород, пообещав назначить его через год вице-губернатором. В
июле 1842 года Герцену разрешают вернуться в Москву.
Дождавшись снятия полицейского надзора, Герцен выхлопатывает
заграничный паспорт и немедленно уезжает заграницу. В Европе Герцен входит
в сношения с масоном Луи Бланом, вождями карбонариев, Карлом Марксом и
прочими выучениками масонства. Самым излюбленным занятием Герцена
становится клевета по адресу главного врага революции - Николая I.
IX
Такую же излишнюю снисходительность проявляет Николай I и ко второму
основателю Ордена Русской Интеллигенции - Михаилу Бакунину,
проповедовавшему, что "Страсть к разрушению есть в то же время творческая
страсть", принимавшему активное участие в организованных масонами в разных
странах Европы революциях, мечтавшему о том райском времени, когда "Высоко
и прекрасно взойдет в Москве созвездие революции из моря крови и огня, и
станет путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества."
Косидьер, бывший парижским префектом во время революции 1848 года, сказал
про Бакунина: "В первый день революции это - клад, а на другой день его
надо расстрелять".
За участие в революциях Бакунин дважды (в Саксонии и в Австрии)
приговаривается к смерти. От смертной казни Бакунин спасается только
благодаря тому, что австрийское правительство решило, поскольку он является
русским подданным, выслать его в Россию.
Как же поступил Николай с Бакуниным, который призывал поляков к
восстанию против России и всячески клеветал на него на революционных
митингах и в европейской прессе? За одни только призывы к восстанию поляков
против России, на основании существовавших законов Николай I мог предать
Бакунина полевому суду, который так же как и европейские суды приговорил,
бы Бакунина к смертной казни. Дадим сначала слово Г. Адамовичу уличающего
Г. Гуля в беспардонном вранье по адресу Николая I. "В "Скифе в Европе", -
пишет Г. Адамович, - Николай - человек взбалмошный, гневливый,
ограниченный, словом самодур и "прапорщик" до мозга костей. Но под конец
повествования, там, где факты говорят сами за себя, возникает некоторое
психологическое противоречие: в соответствии с тем представлении о царе,
которое складывается при чтении первых трех четвертей книги, Николай должен
бы доставленного в Россию Бакунина немедленно повесить. Но царь, - правда,
заключив "мерзавца" в крепость, - предложил ему написать свою "исповедь", а
прочтя написанное, сказал: "он умный и хороший малый". Об этом рассказано в
"Былое и Думы" у Герцена так же, как теперь у Гуля. Получается явная
неувязка. Кое в чем Гуль с Герценом расходятся."
Расхождение же заключается в том, что Гуль врет дольше даже, чем
Герцен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201