Однажды полушутя-полусерьезно он спросил: «Бабушка, бог есть?» Она обиделась: «Что тебе сказать, Варужан? Я ни разу его не видала, как он в фаэтоне по небу едет, но, чуть что, за подол его цепляюсь...» Дурацкий он задал тогда вопрос. Потом льстиво спросил: «Кого из внуков ты больше всего любишь?» Думал, она его назовет. Но бабушка долго глядела на него — большого непонятливого глупыша: «Неужто в любви есть больше-меньше?.. Дети что — рис, чтоб перебирать?» Бабушка-бабуля... Ключи от дома в Карсе Араму передала. А если бы в свое время она их отдала ему, стал бы он в Карсе искать дом деда? Вряд ли... Ведь Карс для него тогда был всего лишь утраченной картой, а не страной-камнем-землей-рекой. Хотя он и пережил две тяжелые ночи в этом таком близком и таком далеком городе... «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка...» На нем этой сорочки не было. Вспомнил добавленную Артуро строку: «Любовь моя, Родина,—
из огня сорочка...» Но неужели это только любовь и боль Родины? Каждая любовь и каждая боль — огненная сорочка: тайно печет, жжет тебе нутро, а никто не должен видеть, что ты сгораешь. От боли или любви стисни зубы и молчи, даже улыбайся, потому что снять и выбросить этот огненный шелк означает не жить больше. Любовь Егинэ — огненная сорочка, боль Сюзи — огненная сорочка, дядино упорство и борьба — огненная сорочка, а жизнь бабушки вся, целиком в огненной сорочке прожита. Сейчас Варужану стало ясно, что и дед огненную сорочку носил, и на Араме она... «Что мне тут делать?» — разве этот простенький вопрос отца не огненная сорочка? Ни снять ее не в силах, ни жить с этим огненным вопросом на языке... Есть любовь — жжет, есть боль— жжет. А если нет этого жжения, нет и тебя...
Женщина, сидевшая за круглым столиком, допила наконец свой то ли апельсиновый, то ли абрикосовый сок, положила пачку сигарет в карман пальто, потом достала из сумочки зеркальце, стала прихорашиваться, легким движением поправлять, приглаживать пшеничные волосы. Потом медленно встала и направилась к двери. Старик же, тоже уже выпивший свое вино, сейчас лениво перебирал четки из черного янтаря и, только когда женщина поднялась, взглянул ей в лицо— может, только сейчас и заметил, что кто-то еще сидел за его столом. Сейчас женщина выйдет, шаги ее заскрипят на морозной улице, а потом она истает, растворится, исчезнет в пространстве. Кто она? Что ее заботит? Какая боль или любовь? Этого Варужан Ширакян не узнает никогда.
Жареное мясо, принесенное официанткой, так и осталось нетронутым на тарелке, Варужан съел только кусок хлеба с сыром и несколько маслинок.
Он потерял Егинэ... А разве находил ее? С горечью подумал о том, что она, видимо, единственная женщина, любившая его по-настоящему, ничего не требуя взамен,— любила, и все...
«Почему ты не полюбил Егинэ? — спросила в тот день Сюзи.— Ведь ты сам говорил: я люблю тех, кто любит меня».— «Для Егинэ, Сюзи, я просто писатель, она любит мои книги, хотя не знаю, стоят ли они того».— «Возможно, возможно, я ошибаюсь».— «Чтобы любить, нужно знать человека»— «В таком случае,— Сюзи чуть-чуть поколебалась, говорить или нет, и все-таки сказала,— как же ты, зная себя, можешь себя любить?» Жестокая девчонка Сюзи, откуда такой холодный металл в таком хрупком создании?..
Встал, положил на стол деньги, решил пойти мимо дома Егинэ, может быть, даже заглянуть в библиотеку.
На улице появились люди. Светило солнце, и шел снег. Варужан направился к дому Егинэ. Удобно — и библиотека на той же улице.
В библиотеку заходить не стал. Что он мог сказать, придя туда? На стуле Егинэ сидит та самая девушка — она бы удивилась, что-то заподозрила. Заглянул в окно, читальный зал был полон народу,— возможно, опять там проходил литературный диспут. А что еще зимой делать?..
Вот и дом Егинэ. Взглянул, прошел мимо. Вдруг бы показалась
тикин Седа: «Ну что муж с женой решили? Покупаете?» Нет, к счастью, не показалась.
Навстречу шел человек — в нем Варужан сразу узнал деверя Егинэ, даже имя его пришло на память: Сурен. Больше всего на свете Варужану не хотелось встретить в этом городишке именно его. Может, перейти на противоположный тротуар?.. Но Сурен смотрел на него в упор, конечно же узнал его, они продолжали двигаться навстречу друг другу и одновременно — будто по чьему-то приказу — остановились. Ожидается поединок, подумал Варужан, но перед тем, как скрестить шпаги, следует посмотреть в глаза друг другу.
— Здравствуй,— буркнул Варужан.
— Опять ты? Нет, что ли, от тебя спасения?
— Куда уехала Егинэ? Ты знаешь? Человек посмотрел на него жалким взглядом:
— Если бы я знал...
— Похолодало...— А это к чему? — Оставаться тут больше не стоит...
— Наша погода,— усмехнулся мужчина.— Другой у нас нет, и мы не жалуемся...— Посмотрел на пустую улицу, потом смерил взглядом Варужана с головы до ног.— Подходящий денек, чтоб с тобой потолковать по-другому, но... я слово дал Егинэ.— И вздохнул: — Господи, ежели бы не это слово...
Это был тот самый человек и вместе с тем совершенно другой, надломленный, лопнула в нем какая-то внутренняя пружина. Та же широкополая шляпа, насаженная на самые брови, та же небритость, а человек другой. Простые души не выдерживают боли, ломаются, подумал Варужан. Не гнутся, а именно сразу, сразу ломаются. Пошли рядом.
— Сегодня я тут последний день.
— День твоего приезда должен бы быть последним.
— Так уж вышло,— бессмысленно улыбнулся Варужан. Прошли мимо кафе.
— Давай выпьем по стакану вина,— предложил Варужан. Мужчина чуть оттянул с бровей дурацкую шляпу и придирчиво на него посмотрел:
— С тобой?..
— Мы сядем за разные столы.
И что-то жесткое вдруг разом в обоих растаяло, и они впервые посмотрели друг на друга мягко, примиренно. Наверно, дошло до них наконец, что, несмотря на ненависть, что-то их да объединяет, а именно — Егинэ. И им не хочется расставаться, потому что тогда они расстанутся... с Егинэ.
Заказали по стакану вина. Варужан попробовал — странное, на вкус, пить сразу расхотелось, но и разговаривать у него не было желания, значит, нужно выпить. Сурен опорожнил свой стакан с ходу.
— Ты до сих пор не женат? Почему?
— Пора было жениться, но Арцруна не стало... Отложил, тем более что ни к одной девушке у меня душа не лежала. Куда им всем до Егинэ... Так и остался.
Наверно, он любит Егинэ, пронзила вдруг Варужана догадка, однако это показалось ему невозможным, абсурдным. Опять взглянул в его потемневшие глаза — да-да, ты не ошибся, он ее любит, потому и не женится, потому и старается убрать тебя с дороги. Любит, но, простая душа, страдать не умеет, сломался сразу. И до того сделалось жалко его...
По второму стакану пить им не хотелось. «Мне ехать»,— сказал Варужан. Встали, простились у дверей кафе. Пожатие руки было холодным, почти враждебным. Вдруг из-за поворота вышла бы Егинэ и увидела их рядом, вот бы изумилась...
Дошел до гостиницы и быстро, почти бегом поднялся к себе в номер. Запихать барахло в чемодан было делом нескольких минут. С письменного стола собрал книги, бумаги. Пачка чистой бумаги, которую он с собой привез, стала тоньше всего листов на пятнадцать. Уложил бумагу в портфель, а потом вновь вынул, положил на стол — вдруг пригодится тому, кто поселится тут после него... Взял в руки, полистал тетрадь Егинэ...
Когда все уже было уложено и можно было спускаться вниз, он вдруг ощутил непривычную слабость в мышцах, ноги были как из теста. Сел в кресло, вобрал голову в ладони. И гостиничный номер вдруг наполнился голосами, лицами, радостью, сомнениями. Мозг Варужана устал от размышлений, рука потянулась к телефону — надо хоть попрощаться с Андраником. «Варужан? — Андраник с ходу на него набросился.— Слушай, какое потрясающее письмо написал ты Теруняну! Неделю уже ты у нас притча во языцех». Варужан сказал, что ездил в Ереван на бабушкин юбилей, а теперь вот уезжает окончательно! «За все спасибо тебе, Андраник. А ты меня за все прости».— «Два дня назад Терунян пошел, разыскал твою жительницу подвала. Один пошел. Вчера со мной очень кисло разговаривал. Потом говорит: даю тебе неделю, чтоб эту женщину переселить из ее склепа... Что ты ему за письмо такое написал? Говорит: я это письмо на двадцать талантливых рассказов не променяю. Он волновался, даже сигарету выкурил. Вот и польза от тебя — бедный мой секретарь три месяца как курить бросил...» Варужан улыбнулся — на душе сделалось тепло, приятно... «Передай Теруняну — я рад, что ошибся: честно говоря, подозревал, что он, не читая, направит письмо, скажем, тебе». Андраник засмеялся: «Стало быть, на старого друга ты уже и не надеялся, так?..»— «Я ведь видел подписанные тобою бумаги. Очень за тебя огорчился».— «Тебе что? — вздохнул Андраник.— Пришел, увидел, впечатлился, а ручка всегда под рукой. А ты знаешь, сколько народу в городе нуждается в человеческом жилье?..»— «Пятнадцать лет можно водить человека за нос? Город маленький, сходил бы сам, посмотрел, как она живет. А что такого? Заодно и впечатлился бы. Или пока нет установок впечатляться?..» Андраник долго молчал, потом сказал: «Через час приду к тебе, сейчас у меня совещание...» — «Через час я уже доеду до Ехекнадзора. Ладно, Андраник, неважно — в Ереване повидаемся. Прости за все»,— и сразу по,сле этих слов положил трубку.
Гостиничный номер все еще был полон голосов.
Песня бабушки, крик души Тиграна Ваганяна, звонкий голос Сирарпи, то веселый, то грустный, голоса обеих Сюзи, Арама, Сэма, двоюродного братика из Самарканда Коли Ваганова, живущего в Байресе, за тридевять земель, Артуро и Егинэ... Без конца Егинэ... Беги, приказал Варужан себе, беги, ты этого не выдержишь. К тому же вдруг Андраник возьмет отложит свое важное совещание и явится... До Еревана путь долгий, голоса все равно с тобой поедут, да и вообще теперь они с тобою будут всегда, потому что и любовь, и боль — огненная сорочка...
— Гони,-— сказал Варужан водителю.—- Нигде останавливаться не будем.
— А я разве не того же хочу? — обрадовался, а может, чуть-чуть обиделся водитель.
Что делал бедный парень весь этот день, Варужан так и не спросил.
И все же у развилины, ведущей к селу Сюзи, велел водителю на минутку остановиться. Вышел из машины, походил несколько минут на снегу.
— Вы что, себя плохо чувствуете? — спросил водитель. Варужан не ответил и вообще за всю дорогу не произнес больше ни. слова. «Вместо меня он сам обиделся»,— мысленно пробурчал водитель.
Итак, Варужан Ширакян, срок твоей ссылки закончился. Но ты не возвращаешься. Куда возвращаться? В себя? Не помнишь, кто тебе сказал: ты не свободен даже в момент бурной любви, душа твоя — бутылка, из которой не выпущен джинн? Вытащи пробку, Варужан... Тебе хотелось иметь собственный Хорвира? Ты его получил. Теперь пора из Хорвира вылезать на свет божий. Вылезешь, потому что... потому что наверху — пустые стулья бабушкиного юбилея.
Сейчас отправишься домой — Мари знает, что ты приедешь, и ждет тебя. Сядете за стол, давно рядышком не сидели, ты будешь больше молчать, Мари говорить, и со стороны покажется, что за ужином сидят супруги, живущие мирно и дружно. Потом ты скажешь, что устал, откинешься в кресле, да так и задремлешь, а тетрадь Егинэ забудешь на письменном столе. Ты будешь спать, а Мари будет выходить, заходить и вдруг заметит тетрадь, прочтет, расплачется, а когда ты проснешься, чтобы перейти из кресла на кровать, не вытерпит, скажет: «У тебя новая любовь? И ты, конечно, на сто процентов уверен, что эта захолустная мадам Бовари десять лет непрерывно любила тебя и ждала? Это мышеловка, дорогой, обычная женская мышеловка для таких самовлюбленных мышей, как ты. Извини, но я свой пол лучше знаю».
Выпад жены ты выслушаешь спокойно, ни один мускул не дрогнет на твоем лице, потом достанешь из кармана и протянешь Мари прощальное письмо Егинэ. И его прочтет Мари и усмехнется: «Я же говорю, ловушка. Не сегодня-завтра у нее будет, ребенок, которого она родит неизвестно от кого, а твой адрес ей прекрасно известен». И эти слова выслушаешь ты с олимпийским спокойствием, потом потушишь свет, повернешься на бок и скажешь — иди, мне надо выспаться, завтра много дел. Утром встанешь в обычное время, осто-
рожно, бесшумно, чтобы не разбудить Мари, пойдешь к ванной, а в прихожей наткнешься на Мари, и глаза у нее будут красные, воспаленные. Ты поймешь, что она провела бессонную ночь. Она же мягко скажет: «Прости за вчерашнее, я была несправедлива, просто очень хотела удержать тебя. Ты свободен и поступай как знаешь...» Ты, ласково улыбнувшись ей, произнесешь: «Я, наверно, немножко задержусь, Мари. Сама понимаешь, первый день, а там скопилась уйма дел...» На работу отправишься пешком и соскучившимися глазами будешь смотреть на ереванские улицы, на людей, на дома, на машины. И нарочно удлинишь себе дорогу, сворачивая на случайные улицы — кого ты там будешь искать?
Ты знаешь, что на одной из сотен городских улиц, в маленькой теплой квартире одного из домов, в этот миг причесывается перед зеркалом только что поднявшаяся с постели удивительная женщина, которая внесла смятение в твою жизнь и твою душу. Сколько лет придется кружить тебе по Еревану, чтобы в один прекрасный день вновь ее случайно встретить? Нет, Варужан, не встретишь ты ее, не будешь ты ее искать. Только спустя годы в трудные минуты жизни ты вдруг непонятно для окружающих улыбнешься, потому что вспомнишь ту, которая любит тебя и живет в той же толчее миллионного города, что и ты. Улыбнешься, но тут же темная тень скользнет по лицу — ведь единственную женщину, которая тебя любит, увидеть ты как раз и не можешь. Люди не поймут и твоей внезапной печали, да и не будут стараться понять. Чужая печаль людей не волнует (в отличие от чужой радости). Печаль люди великодушно оставят тебе, а уж радостью, будь любезен, поделись.
Но это все после. А завтра утром ты дойдешь в конце концов до редакции, с шумом и приветственными криками соберутся сотрудники, твой зам захочет открыть шампанское, ты против этого возразишь, просто посидите в твоем кабинете, посмеетесь, тебе расскажут новые анекдоты, спросят тебя — кончил ли ты роман или хотя бы начал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72