— Вчера была увертюра.
— Ну что ж, я тебя слушаю,— ответил Варужан с беспомощной покорностью, хотя Сюзи не походила ни на палача, ни на инквизитора.
— Вы меня совсем не припоминаете?.. Нет-нет, до поезда.
— Нет, не припоминаю. Разве мы виделись раньше в Ереване?
— Да, виделись. В редакции. Потом у вас дома. Удивлены?.. Вы меня ненавидите?
— Сюзи!
— Ненавидите. Вы бы меня не выбрали в свои героини, предпочитаете, уж извините, героев послабее, которые вам услужливо подчиняются: делают все, что вы прикажете. А я сильная, я непредсказуемая, и потому вы теряетесь. Не знаете, что я выкину через минуту.
— Этого я уж точно не знаю.
— И потом... Вам нужны слабые герои, чтобы опекать их, защищать, наставлять и чтобы они при этом зачарованно вам внимали. Я же неудобная, я сопротивляюсь.
— Сюзи, но...
— Знаете, почему вы пока еще ко мне терпимы? Изучаете меня, я для вас литературный материал, думаете — покопаюсь, узнаю ее получше, авось пригодится... А я... я всего лишь несчастная, беспомощная девушка с искалеченной биографией...— Сюзи вдруг всхлипнула, и слезы вырвались из-под ее накрашенных век.
Варужан вконец опешил — не ожидал такого перехода. Хотел было погладить ее по голове, успокоить.
— Не смейте меня жалеть! — почти крикнула девушка и вдруг сразу успокоилась, и слезы застыли на ее ресницах.
— Говори, Сюзи, рассказывай.
И она рассказала. На пятом курсе, то есть года три назад, ее стал преследовать один из лекторов. Сначала намеки на свидание, затем откровенные предложения. Видя, что девушка не реагирует, срезал ее на январской сессии. Нет, она не может утверждать, что знала предмет блестяще, но студенты куда слабее ее получили пятерки. Пошла пересдавать, и все, как и следовало ожидать, повторилось. Что делать?..
— И я отправилась к вам в редакцию. В то время я вами зачитывалась. Вы куда-то спешили, но все же выслушали меня. Слушали очень рассеянно, но несколько минут мне тем не менее уделили. Напряглись, когда я назвала вам имя и фамилию того лектора... Потом сказали, что, к сожалению, у вас неотложное дело, и предложили зайти вечером к вам домой, чтобы «поговорить в более спокойной обстановке». Я тут же согласилась, хотя про вас и ходили недобрые слухи, что, мол, вы... А я не верила. Одна девица, которая была от вас без ума, всем вокруг рассказывала, что пришла к вам домой, а вы, мягко говоря, себя дурно вели. Потом-то я узнала, что вы ее просто-напросто выставили вежливо, а женщины этого не прощают. Но это так, к слову.
— Ну, и что дальше? — Что-то вроде бы стало пробуждаться в самой глубине памяти Варужана: подобных признаний он выслушал в редакции немало, но Сюзи так до конца и не вспомнил.
— Я к вам пришла спросить совета, как поступить. Вы обещали подумать, помочь, записали мой домашний телефон, сказали, позвоните... Не позвонили... А телефон в те дни был для меня самым важным предметом на свете. Я подскакивала от каждого звонка, не позволяла подходить к телефону никому из домашних — боялась, что вы, если трубку возьмет кто-нибудь другой, постараетесь избежать со мной прямого разговора. Дома никто ничего не знал... Почему вы не позвонили?
Вопрос прозвучал, как пощечина. А Варужан был в полной растерянности, но в памяти его кое-что уже начало проясняться.
— ...И я с отчаянья решилась—мне так хотелось завершить учебу, вступить в жизнь, найти свое место под солнцем.— Девушка нервно засмеялась.— Этот лектор был холост и имел отдельную квартиру. Он сказал, что примет у меня экзамен. Сами понимаете, в своей спальне... Я совершила еще одну глупость. Я встречалась с одним парнем с нашего курса, он меня вроде бы любил. Так вот перед тем, как идти в спальню лектора сдавать ему экзамен, я... отдалась своему парню. Своему...— она горько рассмеялась.— Он хоть и растерялся, но мой подарок принял... А вы в гостинице почему отказались? Я удивлена... Не изображайте негодования, но единственное, за что я вам благодарна, это за ваше поведение тогда, у вас дома, и вчера, в гостинице.
— Сюзи...
— Я сейчас закончу... Да, пошла к так называемому лектору. Была готова ко всему, покорилась судьбе, тем паче что терять мне вроде бы нечего — свою невинность я подарила человеку, которого любила. Вернее, тогда я думала, что люблю... Прихожу я, значит, к нему, а там для «экзамена» все готово: полутьма, на столе холодное шампанское. Я выпила фужер, чтоб отупеть. Но когда он своими влажными лапами попытался обнять меня за талию, я плюнула, да, плюнула ему прямо в глаза, вырвалась и убежала. На улице мне почему-то очень захотелось позвонить вам, но было поздно, постеснялась... Дня три в институте не появлялась. Лучше бы я вообще там не появлялась. Первое, что я услышала, сразило меня наповал. Мой так называемый любимый растрепался уже всем и каждому о своей постельной победе, решил, что я дешевка, которая хочет подловить в свои сети бедного мальчика. В коридоре, в присутствии ребят, он демонстративно со мной не поздоровался, лишь процедил сквозь зубы, что в жизни не женится па современной девице. Сострил: «Из семнадцатого века привезу невесту...» Одним словом, не пошла я на госэкзамены и диплома, естественно, не получила. Попросила послать меня в село, куда никто не едет. Спасибо, уважили просьбу. И вот я работаю тут уже три года... А почему вы не позвонили?..
Сюзи вроде бы успокоилась, она смотрела на Варужана Ширакяна отнюдь не злобным взглядом. «Жалеет меня,— подумал Варужан.— Эта молодая девушка может преподать мне жизненный урок. И уже
преподала».
— Уверена, что вы и сейчас ничего не вспомнили,— сказала Сюзи мягко и беспомощно.— И это очень больно. Я была не литературной героиней, а живой девушкой, которая обратилась к вам в самую горькую свою минуту. А вы даже не позвонили. Хоть бы просто поинтересовались, как все обошлось, и сказали, что ничем не можете мне помочь:.. Потом я узнала, что вы с моим лектором учились в одной школе и в одно время. Но даже и не в этом причина. Просто вы выслушали меня и тут же забыли. Или не пожелали ввязываться. А героев своих призываете к благородным делам. Будь я вашей героиней, ваш главный герой, под которым вы, конечно, подразумеваете себя, непременно помог бы мне. Она придавила в пепельнице сигарету и засмеялась: — И так получилось, что я стала ненавидеть ваши книги, хотя по сей день читаю все, что вы пишете. Если бы я не пришла тогда к вам,
если бы не было тех двух дней, я бы вас по сей день любила... Жаль... А сейчас вы представляетесь мне одним из своих слабых, инфантильных героев, который сам нуждается в защите.— И вдруг выразительно посмотрела на Варужана: — Вы в мое село приедете?
— Приеду,— с готовностью послушного ученика ответил Варужан.
— Простите, но все, что я вам высказала, мне хотелось высказать именно здесь... Теперь мне интересны только те люди, чья жизнь исписана, а в вашей так много пустых страниц. Я не имею в виду будущего — речь о прожитом. Вы перевернули страницу, а она пустая.
Всю обратную дорогу молчали — каждый был погружен в свое. Когда на стоянке такси расставались, Варужан заглянул в глаза девушки и впервые почувствовал их тепло.
Рухнул на диван в чем был — в одежде, в ботинках — и закрыл глаза. Если бы можно было хоть на несколько минут выключить собственные мысли, ни о чем не думать, ничего не ощущать. Хорошо устроены холодильники: переохладился — автомат отключит. Или стать бы лампой: щелкнул выключателем — выключил. Усмехнулся своим фантазиям. Внутри у него гудел улей, и пчелы трудились над горьким медом. Жужжание отзывалось эхом в его черепной коробке, а прожитый день когтями корябал сердце. Сестры... Сюзи... Не знай он про этих сестер, ему бы легче жилось. А может, труднее?.. Сюзи, Сюзи... Три встречи, и три разные Сюзи... Сегодня, кажется, он видел ее настоящую. В тот день в поезде, слушая ее наивные вопросы, мог ли он предположить, какое потрясение пережила эта хрупкая душа...
Зазвонил телефон. Какие здоровые легкие у здешних телефонов! Вот что значит дышать чистым воздухом. Варужан не двинулся с места, но у телефона, кажется, не было намерения замолкать. Ну, разумеется, это Егинэ — только она так долго не опускает трубку. Прости, Егинэ, нет сил разговарить даже с тобой. Приду в себя — сам позвоню.
Утром он не успел позавтракать, весь день курил. Во рту было горько, подташнивало. Приоткрыть бы глаза и увидеть, что рядом на столе дымится кофе. Уже сваренный кем-то. Кем?.. «Встань,— приказал он себе,— даже жалкая кофейная забота тебя может чуть-чуть развеять. По крайней мере, займет минуты две твоего внимания». Нехотя поднялся, нашел кофейные принадлежности. Положил два куска сахара: пусть будет послаще — нужно нейтрализовать горечь во рту. Включил кипятильник. А теперь надо следить, чтобы не убежал.
И опять зазвонил телефон. Можно было протянуть руку, взять трубку. Нет, кофе убежит. Было всего три гудка, и телефон замолк. Значит, Андраник. Городской голова — ему ждать некогда. И к тому же, наверно, привык, чтобы на его звонки отвечали тут же. Будто на другой стороне экран, и абонент видит, что звонит глава города.
Кофе тем не менее закипел, вспенился и перелился через край. Ладно, стол он потом вытрет. Погрузился в кресло, стоявшее перед открытой дверью балкона, и с наслаждением втянул в себя темно-коричневую жидкость. С не меньшим наслаждением затянулся сигаретным дымом, будто давно не курил. Закашлялся, от дыма защипало глаза, и горы заволокло минутным туманом. Да и не туман вовсе это был — чуди-
Лось, кто-то сверху плеснул кипятком на остывшие осенние камни, и эффект оказался как в финской бане: поднимается туманообразныи пар, прикрывающий наготу гор. Особенно срединной горы, совершенно лысой, на которой и следов растительности нет.
Стало быть, Сюзи приходила к нему четыре года назад, в январе. Попытался мысленно вернуться назад на четыре года, в конец января. Если он Сюзи пригласил домой, значит, Мари в очередной «последний раз» ушла к родителям. И зачем он звал Сюзи домой? Ведь можно было завершить разговор в редакции. Наверно, от спешки. А возможно, ему было приятно летучее присутствие молодой девушки. Да, скорее, второе. Две встречи не так уж мало, да еще при его хорошей памяти на лица — имя забыть может, а лицо припечатывается к памяти. Почему же Сюзи забыл? Сюзи сказала ему сегодня в мертвом селе, что благодарна за тот вечер. Значит, он не позволил себе ничего лишнего. Молодец, Варужан. Видимо, рассказ девушки так его тронул, что все прочие настроения пригасились. Во всех случаях хорошо, что это было именно так... Вроде бы чуть-чуть забрезжил тот день в его памяти. Да?.. Нет, Варужан, ты ничего не вспомнил, и есть ли нужда что-то сочинять задним числом? Это было, когда ты получил приглашение от отца. Письмо пришло перед самым Новым годом, и ты был зол на весь белый свег. Тебе казалось почти оскорбительным, что отец твой не только жив, но еще и шлет приглашение. И еще было вот что: у тебя произошел пренеприятный разговор с Миграном Малумяном. Старый приятель высмеял твою доброту, старания выслушивать людей и помогать им. Он назвал это бессмысленной тратой времени и энергии, запоздалым миссионерством. «Ты очень себе нравишься,— сказал он. Сидели у него дома, он только что прочел свой новый рассказ, который ты раздраконил.— Тебя восхищает, что ты в силах сделать то-то и то-то. Мне рассказывали, что ты звонишь кому надо прямо при просителе и краешком глаз ловишь восторги, написанные на лице просителя. Ясно, что ты для него в этот миг всемогущ, божество, можно сказать». Издевка Малумяна поначалу на тебя не подействовала — он не, раз выдавал подобное. На сей раз ты приписал его желчь неудаче с рассказом. «Пусть будет так — я помогаю людям. И ты помогай — ведь ты не меньше моего себе нравишься». Малумян в бессилии рассмеялся: «А кто я такой, чтоб с моими звонками считались? Для нескольких десятков человек я хороший писатель, и только... А ты... Молодежь от твоих книг без ума, как от джинсов, новых шлягеров, дома они высказывают восторги своим мамам-папам. И этим самым мамам-папам ты как раз и звонишь... К тому же ты редактор журнала, тебя побаиваются».— «Так что мне теперь— не помогать только потому, что я в силах помочь?» — «Это льстит твоему самолюбию. Но не в этом даже дело. А в том, что ты ждешь воздаяния за свое добро — хочешь, чтобы люди в тот же день обо всем узнали, таращились на тебя на улице, и все это пойдет на пользу твоей славе, а имя твое будет увенчано ореолом...»
Он медленными глоточками пил кофе, видимо, давая тебе возможность собраться с мыслями и ответить. Он желал, чтобы ты ответил, желал противодействия с твоей стороны, спора. Ты догадался?
Вряд ли. Был ты в тот день вял и предпочитал не нарушать сладковатой своей полудремы. Видел, что Гаянэ суетится на кухне с обедом,— тебе хотелось есть, ты проголодался...
Вдруг Мигран расхохотался: «Знаешь, что я подумал? Сделай-ка и дома, и в редакции зеркальные стены. Да, да, все четыре. Куда бы ни повернулся, увидишь себя. Может, насытишься?..» — «Не остроумно.— Посмотрел на большой портрет Миграна в золотой раме, над пианино,— К слову сказать, ни одна моя фотография у нас на стене не висит». Мигран машинально взглянул на свой портрет: «Просто к смерти готовлюсь. Раму сменят, и все...» — «И думаешь, что хоронить тебя пойдет весь армянский народ? Собственно, ты ведь свои похороны уже однажды видел во сне. Сам рассказывал — забыл?.. Сколько народу шло за твоим гробом? Наверно, миллионов шесть: вся Советская Армения вкупе с диаспорой».— «Нет, я этот сон не забыл. Только вот числа людей в похоронной процессии не припомню. Надеюсь, ты их пересчитаешь и мне сообщишь».— «Могу и сейчас сказать. Будет весь армянский народ».— «Слова «народ» в моем словаре нет. Это такие, как ты, тянут руку, чтоб он им на бедность любви подал, и вещают от его имени.— Помолчав, вдруг мягко и доверительно спросил: — Послушай, Варужан, а тебя не тяготит, что каждый на улице тебя знает, через одного с тобой здороваются, спрашивают о здоровье?..»
В словах Малумяна было горькое зерно истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72