Не стала спрашивать, принести или нет,— засеменила на кухню. Спокойно, спокойно, Варужан, подбодрил он себя. Эта женщина — жизнь. Внезапная и беззащитная. Сейчас выпьешь холодного пива, и в голове прояснится. Посмотрел на портрет мужа Егинэ. Показалось, что и он на него смотрит. Взгляд был пронизывающим. Думал ли покойный, что однажды жена встретится с самым опасным для него человеком, а сам он — безответная бумага, заточенная под стекло в черной раме,— будет взирать со стены?
Егинэ вошла в комнату с тяжелым подносом.
— Этот портрет мешает мне,— сказал он. Егинэ печально на него посмотрела:
— Пересядь сюда. А хочешь, я выключу свет? Достаточно свечки.
— Прости, Егинэ, прости.
Быстро, нервно налил рюмку коньяка, выпил. Потом налил пива, ощутив, какое оно холодное.
— А мне? — спросила Егинэ.
Он молча наполнил рюмки и смущенно улыбнулся ей. Выпили без слов — они обоим показались лишними и бессмысленными.
— ...А то письмо... Прости, я не видела другого способа... Я работаю в библиотеке на месте той женщины. Чудесный челове! . Несчастный.— Варужан вдруг заметил, что Егинэ скосила взгляд к портрету. «Чудесный человек, несчастный...» Кому адресованы эти слова? — Может быть, ты сумеешь ей помочь?
Кому? Потер лоб, сам невольно покосился на стену с портретом, но в дрожащем свете свечи была видна лишь черная рама. Кому он должен помочь? А, автору письма, женщине...
— Об этом потом, Егинэ.
...И потекли часы, полные ласк, тишины, слов, телесного трепета, магнитной тяги. И так всю ночь — пока не заголубело в окнах.
В какой-то момент он ощутил знакомый аромат, исходящий от тела Егинэ. Что это было — запах цветка, засушенного и забытого в книге?
Шелест разбуженной памяти? Игра воображения?.. И вдруг: «Мы однажды уже виделись... Вы получили новую квартиру в Аване. И вот после вашего вечера в университете мы туда отправились...» Кто это сказал? Слова звенели у него в ушах, и он вновь погрузил свою голову в волосы женщины, и вновь металл потянулся к магниту. Да, до боли знакомый запах. Тело его вспомнило. Ни сердце, ни мозг не вспомнили, а тело вспомнило. Аромат кожи Егинэ был знаком ему. Так не забудешь непривычного запаха редкого одеколона, которым душился всего один
раз.Потом, уже в гостинице, в полумгле своего номера на четвертом этаже, он попытается осмыслить свершившееся, которое шло вразрез со всеми законами логики и в любом, наиромантическом романе выглядело бы надуманным: Он вспомнит слова Егинэ, свои собственные слова и в ужасе схватится за голову. Он вспомнит слова свои, продиктованные на сей раз не только выпитым.
Все перемешалось, все полетело к чертям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Буквы были латинские, слова армянские. Некоторым армянским буквам нет аналогов в латыни, и потому отдельные слова пришлось расшифровывать. И смех и грех. Телеграмма лежала на обеденном столе, на подсвечнике.
Когда Сирак Ваганян, возвратившись с работы, вошел в гостиную, сын и дочь его сидели молча и несколько торжественно.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Жена, тикин Арпик, указала ему взглядом на телеграмму. Сирак Ваганян взял телеграмму в руки, прочитал: «Восьмого декабря маме восемьдесят пять лет. Она всех вас хочет видеть за праздничным столом. Телеграфируйте, когда приедете. Тигран Ваганян».
Еще раз прочел телеграмму и положил ее на прежнее место, на
подсвечник.
— Думают, я уж и это забыл,— сказал он.— Я собирался письмо написать, подарок послать. Значит, решили маму обрадовать? Молодец
Тигран.
— А правда хорошо бы, пап. А? — заверещала четырнадцатилетняя Марго.
— Конечно, дочка.
Сирак Ваганян почувствовал в воздухе, опасность и испытующе посмотрел на жену, на сына. Вардан уставился в одну точку, лицо Ар-пик походило на маску. Почувствовал, что между матерью и сыном уже состоялся разговор, причем не из легких.
— Тебе что-нибудь дать, папа? — вскочила с места Марго.
— Виски. Без содовой.— И заговорил, не обращаясь вроде бы ни к жене, ни к сыну: — Нужно подумать над хорошим подарком для мамы. Чтоб не ерунду какую-нибудь... Шутка ли — восемьдесят пять...
Вардан хмуро сказал:
— Бабушка вроде бы не подарка ждет.
— Есть хорошие шали из австралийской шерсти,— сказала Арпик.— Чулки... Мама мерзлячка — помнишь, сколько пар чулок надевала в июльскую жару?
Марго поставила перед отцом золотистую рюмку с виски.
— Вы и меня с собой возьмете, да, пап?
— Ты пьешь таблетки, которые прописал господин Смбат? Марго была еще ребенком и слова отца восприняла по-детски:
— Пап, у нас ведь еще полтора месяца! За это время пять раз можно и простудиться, и вылечиться.
Вардан же давно уже был не ребенок и потому уставился в одну точку. В нем все перевернулось. Вначале он несказанно обрадовался: если в честь бабушкиного юбилея собираются закатить пир горой, значит, в Армении все по-прежнему. Попытался представить лицо бабушки Нунэ. Фотографии-то были, большой портрет в овальной раме висел в гостиной, но портрет — еще не бабушка: бумага, краска, глянец. А ему хотелось живую бабушку представить с ее печально-веселыми глазами. В Ереване ему все хотелось ее морщины сосчитать. Однажды даже серьезно так попросил: «Бабуль, посиди спокойно, я твои морщинки сосчитаю». Бабушка улыбнулась. «Не улыбайся, а то морщин меньше становится». Интересно, подумал Вардан, а которая морщинка из-за меня? Ведь бабушка говорила, что каждая из-за кого-нибудь родного. Нет, сосчитать не удалось. «Пока ты считаешь, у бабушки на лице новые морщины образуются»,— сказал Арам, двоюродный брат. Бабушка грустно взглянула на них, а Вардан рассердился: «Ты не грусти, бабусь, а то морщин больше становится». И сколько же новых морщин прибавилось за это время на бабушкином лице?
Сирак Ваганян пил неспешными глоточками виски — время выигрывал, чтобы все обдумать. Беда с Варданом: чем старше, тем дальше от отца. Марго-то совсем еще дитя: мать прикрикнет, она и замолкнет. У Вардана же трудный возраст— петушится, кипятится. Нрав тяжелый — точь-в-точь дед. Виски освежило Сирака Ваганяна, сняло дневную усталость. День сегодня выдался удачный: мистер Дэвис сказал, что доволен им и, по-видимому, вскоре пошлет его по делам фирмы в Японию. Так вот поди и скажи мистеру Дэвису — нет, я еду в Армению на день рождения матери. Расхохочется. Нужно купить новую машину. Им вчетвером тесно в стареньком «фольксвагене». Может быть, как раз приобрести японскую «тойоту»? Конечно, очень бы хотелось повидать мать, брата, Варужана. То, что Варужан пишет, он всерьез не воспринимал, а, кажется, зря — Варужан стал приличным писателем. В тот день в церкви он увидел в руках армянской девушки книгу Варужана. Хвастливо произнес: «Хорошо пишет мой племянник?» Сам он почти ничего не читал из написанного им — разве что кое-какие газетные публикации. У Сирака и в Ереване времени не было, а уж тут... «Разве вы не господин Сирак Ваганян?» — с недоверием взглянула на него девушка.
— Значит, так, Арпик. Другим тоже нужны подарки. Купишь Араму и Нуник джинсы. Варужану самописку, непременно «паркер», он писатель, ему пригодится... И давай поживее. В Ереван едет один знакомый на будущей неделе. Он не откажет, возьмет посылку.
— Джинсы и самописки есть и в Ереване,— сказал Вардан.
— Так что им — кенгуру послать? Или кенгуру в Армении тоже есть?
Сын посмотрел на отца с хмурым отчуждением:
— Они нас видеть хотят.
— И я хочу их видеть.
— Знаю,— усмехнулся сын.— Хочешь, но не можешь. Знаю наперед все, что ты мне скажешь: работы много, отпуска не дадут, это не Армения — там скажешь, еду к матери на день рождения, и тот, кому скажешь, это поймет... Знаю, что билет на самолет стоит тысячу сто долларов, а если мы полетим вчетвером, значит, не уложимся и в четыре тысячи... Продолжать?..
С ума с ним сойдешь, подумал отец, с ним уже разговаривать невозможно. А замолчит —еще страшнее. Как перед взрывом.
Вардан встал с кресла, исподлобья взглянул на бабушкин портрет.
— Ну, так я один поеду, пап. Время у меня есть. К тому же мое время не деньги, а школа не бизнес, так что убытки будут не велики.
— Ты? — удивился отец.— Как это ты, интересно знать, поедешь?..
— Ты хотел спросить не «как», а «на что»? Ты ведь это имел в виду? В долг возьму. Хотя бы у тебя, папа. Согласен на любые проценты. На каникулах поработаю, верну.
Сирак Ваганян захохотал, это был истерический смех, все перемешалось в этом смехе: издевка, горечь, изумление.
— Поработаешь на каникулах! — Нет, ведь он совсем не то хотел сказать.— И сколько ты за два месяца заработаешь — триста долларов?
— Займу у кого-нибудь, но тебе отдам.
Вардан, хлопнув дверью, вышел. За братом вышла и Марго. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Только бабушка Нунэ все улыбалась со стены из своего овального окошка.
— Ты бы помягче с ним,— робко произнесла тикин Арпеник.— От него всего ждать можно.
И тут Сирак Ваганян дал волю своему гневу:
— Ты погляди на этого щенка! Буду работать, долг верну, проценты большие обещает! Компаньон! Хочет со мной контракт заключить!.. Куда он катится?.. В Ереване он позволил бы себе так разговаривать с
отцом?
— В Ереване бы не позволил,— сказала тикин Арпеник со слезами в голосе.— Да и ты бы с ним в Ереване в таком тоне не говорил.
Супруг не понял, отчего у нее дрожал голос, или не захотел понять — так было удобнее.
— Что мы с ним через два года делать будем?
— А у нас и дочь подрастает. И она скоро характер свой показывать начнет. У соседа, Майкла, дочка ведь сбежала из дому.
— Почему?
— Три ночи дома не ночевала. Отец осмелился культурно так спросить, где она была. Этого было достаточно. «Я свободный человек»,— сказала она, хлопнула дверью и исчезла. Уже неделю ищут, сегодня в
полицию заявили.
Сирак Ваганян хмуро смотрел на жену. Его дети так не поступят,
его дети — армяне. Хотел обмануть себя, но тут же горько ухмыльнулся — не слепой, видит, что кругом творится.
И зачем только они эту телеграмму дали? Разозлился из далека-далека в десять тысяч километров Сирак Ваганян на старшего брата. Можно подумать, он, Сирак, в Талине живет — усадил семью в машину и через час в Ереване.
— Сирак, послушай меня,— жена смотрела на него с мольбой,— может быть, ты все же поедешь... с Варданом... Машину на следующий год сменим... Мама обрадуется.
Он холодно оборвал жену:
— Я должен ехать в Японию по делам фирмы.
— Когда?
— Мистер Дэвис сегодня сказал, недели через две.
— Недели через две... Ну что ж, съездишь, вернешься, еще и время останется... А может быть, Вардана одного послать? Взрослый парень. Они его в Москве встретят.
Муж с женой переглянулись... Ты что, не понимаешь, что если он уедет, так насовсем? — говорил взгляд мужа. Мать это и сама знала: уехал — не воротишь. Но она выход искала. Отец же искал всякую причину для отказа.
В гостиную вбежала взволнованная Марго:
— Папа, мама! Вардан в своей комнате плачет! Все вверх дном перевернул и плачет. Магнитофон скинул на пол, разбил вдребезги.
— Какой магнитофон?
Жена со злостью и удивлением посмотрела на мужа: твой сын плачет, а ты... Да пусть провалятся в тартарары все твои магнитофоны! Вслух она не произнесла этого, но муж безошибочно прочел обвинение в ее взгляде. Тикин Арпеник вскочила, побежала в комнату сына — на второй этаж.
— И ты поднимись, пап,— попросила Марго.— Вардана так жалко.
— Ты иди, я попозже,— сказал отец.
Вардан, лежа на животе и уткнувшись лицом в подушку, рыдал. У матери сердце заныло от жалости.
— Успокойся, Вардан,— сама заплакала,— успокойся, что-нибудь придумаем, не плачь, я уговорю отца...
— И я хочу в Ереван,— робко улыбнулась Марго.— Я по бабушке соскучилась. И имена своих подруг уже забыла...
Вошел Сирак Ваганян, встал у изголовья кровати Вардана:
— Мужчина, а плачешь?
Вардан приподнялся, сел, кулаком вытер слезы, посмотрел на отца и ничего не сказал.
Марго подошла к отцу, обняла его:
— И я хочу в Ереван, и меня отправьте с Варданом.
— Тебя только там не хватало! — Сирак Ваганян грубо оттолкнул дочку.
Сестра подошла к брату, прижалась к нему головой и тоже принялась рыдать.
— Молчать! — гаркнул отец.
Вардан посмотрел на отца откровенно враждебным взглядом:
— Мы твои дети, но не твои ботинки, господин отец. И не лимонные деревья — вырыл, привез. Хоть бы ведро земли прихватил. Лимон всегда с землей перевозят.
— Про лимон я уже слышал!
— Слышать — еще не значит понимать... А ты... ты даже и не лимонное дерево.
Мать попыталась вмешаться, она уже не знала, что делать:
— Вардан, как ты разговариваешь с отцом!
— Это мужской разговор, мам. И потом... ведь вы, мам, привезли нас в свободную страну. Значит, мы свободны? Почему же отец не выдерживает этой свободы? Или он желает свободы лишь для себя? В Армении ты бурчал, что, мол, нет свободы. А здесь ты ее нашел? Тебя избрали австралийским президентом или хотя бы мэром Сиднея?
— Отец твой день и ночь на нас всех работает. Чего вам не хватает? Что — хуже других живем? Лишая себя многого, отец отдал и тебя, и Марго в армянскую школу — а ведь мог и в английскую, бесплатную,
отдать.
— Я хочу жить хуже других, не иметь того, что имею.— Вардану не хотелось причинять боль матери, однако...— В Армении мы вроде бы голые-босые не ходили. И школа там была бесплатная, как ты помнишь...
Сирак Ваганян сделал над собой усилие и сбавил тон: — Не ты ли сам был недоволен в этой твоей... Армении? Сын смотрел на него отчужденно. Ухмыльнулся:
— В моей Армении! Вот тут ты высказался поразительно точно. В моей Армении! Да, в моей Армении я кое-чем был недоволен, причем больше, чем ты.
— Вот видишь?
— Быть недовольным имеет право тот, кто любит.
— Значит, я Армению не люблю? — взорвался опять отец.
— Любишь. Тем более здесь, на расстоянии в двадцать тысяч километров. Раз в месяц ходишь в церковь, состоишь в церковном правлении. Мне смешно. С каких пор ты стал верующим? Почему в Эчмиадзин не ездил?.. Раз в неделю ешь шашлык в ресторане «Арарат»... Если ты так Армению любишь, что же ты ее оставил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72