— Темпы воистину американские, хотя южноамериканцы, насколько я их почувствовал, ленивы.
— А зачем медлить, брат?.. И потом, я родом с севера.
— Мы все-таки не слышали вашего авторитетного мнения,— напевая себе под нос какую-то мелодию, сказала Сюзи.— Как-никак вы старший брат...
«А вот она, четвертая Сюзи,— подумал Варужан.— Коллекция масок у этой девушки действительно нескончаемая».
— Тебе решать, Сюзи.
— Да я вот думаю: не много ли двух Сюзи для одного нашего дома?
— Если только это тебя останавливает, то не беда: ни одну из вас по-настоящему не зовут Сюзи,— сказал Варужан, перехватив заговорщицкий взгляд Сюзи, хотел было еще что-то добавить, но его опередил Арам:
— Что, в двух Америках одной подходящей девушки для тебя не нашлось?
Варужана удивили металлические нотки в голосе Арама. А вопрос заключал в себе и холод, и раздражение, и даже злость. Варужан посмотрел на двоюродного брата и прикусил язык: неужели влюбился в Сюзи? Что За магнит в этой девчонке?
— Сэм мне еще в Америке сказал, что хотел бы выбрать себе жену на родине. Что в этом плохого?
— Оставьте родину в покое,— хмуро отрезал Арам.
— Почему, почему, брат? — теперь уже стал горячиться Сэм Ширак.— Тебе она родина, а мне не родина?
Взгляд Сюзи был обращен на кофеварку — кофе должен вот-вот закипеть, подняться, а на губах ее поигрывала усмешка, которую замечал только Варужан.
Арам же решил поставить точку:
— Родина не рынок, где торгуют оптом и в розницу. Думаешь, раз приехал, то непременно должен что-то купить и увезти?
Сэм смотрел на него беспомощно:
— Я не понял твоего намека, брат...
В дверь постучали — наверно, официант: молодец, как раз вовремя.
— И потом, сестренка будущей весной выходит замуж, так ведь, Сюзи? — вопрос был обращен к сестре, а взгляд Сэма Ширака, наивно-беспомощный взгляд,— к другой Сюзи.
Появление официанта несколько разрядило наэлектризованную обстановку, предвещавшую громы и молнии. Официант, человек уже в летах, но энергичный и живой как ртуть, втолкнул столик на колесиках, произнес общее приветствие и принялся за работу. Прежде всего освободил обеденный стол от лишних бумаг, стаканов, пепельницы. Расстелил чистую скатерть. Потом — в темпе мультипликационных фильмов — принялся расставлять закуски, бутылки, вилки-ножи.
— Ну как вам село Сюзи, ее школа? — спросил Варужан.
— Это чудо, маленькая Швейцария,— сказала другая Сюзи.— И как малыши нашу барышню любят...
От глаз Варужана не ускользнуло явное восхищение, с каким Арам смотрит на Сюзи.
— Разве плохо...— опять вмешался Сэм,— она будет преподавать в армянском училище. Я убежден, что, если Сюзи там будет преподавать, каждый армянин отдаст в это училище своего ребенка.
— А село Сюзи в это время возьмет и... исчезнет,— Арам не сводил с Сюзи глаз, она по-хозяйски уставила поднос кофейными чашечками и сейчас с великой осторожностью разливала в них кофе из кофеварки.
— На родине и без того хватает патриотов, Арам...
Варужан смотрел хмуро, ему не хотелось ссор, споров, этот день еще висел тяжелой гирей на его душе, и он испытывал несказанную усталость. Присутствие молодежи в комнате не устраняло его одиночества. Он напоминал себе человека, застрявшего в лифте между этажами: двери не открываются, свет не зажигается, воздуха не хватает, нажимаешь любую кнопку, все без толку, ни вверх, ни вниз, единственная перспектива — обрыв канатов. Если бы не было неловко, оставил бы их, вышел, спустился в ущелье, растворился в его темноте, которой оно заполнено до краев, растянулся бы на постели из высохших трав, смотрел бы на небеса, считал бы звезды. Но последняя фраза Арама вывела его из дремы.
— В Америке ты другую песню поешь, Сэм.
— Я только здесь, здесь все понял. Приехал, увидел и понял. Ты радоваться должен!
Арам вдруг весело рассмеялся:
— Брат твой знаешь что выдал, Варужан? Гоаорит: здесь даже
крохотные детки по-армянски говорят. Я спрашиваю: а по-каковски же им говорить?
Сюзи перед каждым поставила чашечку кофе и спокойно сказала:
— Закроем эту тему. Во-первых, я вообще не собираюсь замуж, а во-вторых, не променяю свое жалкое село даже на две Америки.
Сэм убито посмотрел на Сюзи, потом на Арама, Варужана и нашел наконец союзницу в сестре:
— Видишь, сестренка, красные всем впрыскивают идейный гашиш. Барышня...
— Знаете ли, Сэм,— Сюзи подошла, села возле Варужана, отхлебнула кофе,— что вам сказать?.. Я... не такая уж и барышня.
Арам весело рассмеялся—ее ответ показался ему чрезвычайно остроумным. Сюзи Ваганян заговорщически посмотрела сперва на брата, затем на Сюзи. Сэм, изменившись в лице, поставил на стол кофейную чашку, словно это была тяжесть, которую он был не в силах удержать— ослабли мышцы. Варужан почувствовал неожиданную опасность в воздухе: посмотрел на Сюзи, затем по направлению ее взгляда — на Арама.
— Подобные шутки, барышня, неприличны,— пробормотал в конце концов Сэм Ширак.
Сюзи холодно улыбнулась:
— А говорят, в Америке подобным пустякам не придают значения. Жаль...
— Прекрати, Сюзи! — грубо одернул ее Варужан, угроза прозвучала в его окрике, он увидел, как улыбка стала сползать с лица Арама.— Сюзи...— теперь в его голосе звучала почти мольба.— Не стоит оговаривать себя ради отказа моему брату.
А взгляд Сюзи все еще был обращен к Араму.
— Кофе стынет,— сказала она, потом, придвинувшись вплотную к Варужану, прошептала: — Я знаю, где Егинэ.
Варужан в замешательстве смотрел на Сюзи. Казалось, лифт таки сорвался и низвергся вниз. Все слова растерялись, он просто, не отрывая глаз, смотрел на Сюзи.
— Если месяца через два захотите узнать, спросите.
Арам беспокойно завертелся на месте, потом подошел, уселся по другую руку от Сюзи:
— В компании не шепчутся.
— Это правда, Сюзи?
— Через два месяца... Но вы уже не спросите.
— Выпьем,— вдруг оживился Варужан.— Сэм, Сюзи, ваше здоровье. Вам понравилось место моей ссылки?
— Если бы построить несколько отелей в этом ущелье, вся Америка бы сюда приехала.
— Потому мы и не строим,— сказал Арам.
Он налил шампанского в бокал Сюзи, и глаза их встретились. Глаза Сюзи независимо от нее сияли, но уже в следующий миг она волей погасила в них огонь и легким кивком головы поблагодарила парня. От Варужана не ускользнул этот безмолвный диалог — неужели Арам влюбился с ходу?
— Ваше здоровье,— сказала Сюзи.
— Ваше здоровье,— хмуро пробурчал Арам. Сэм Ширак был в растерянности:
— Я сказал что-то неуместное? Все мы говорим по-армянски, но друг друга не понимаем...
Значит, Сюзи знает, где Егинэ. Они, стало быть, знакомы, причем близко, раз Егинэ доверилась ей. Через два месяца? А почему через два? Захочет ли он увидеть Егинэ через два месяца? Этот вопрос он адресовал себе, а с ответом задержался. А Сэм продолжал горький разговор:
— Что — Армения только ваша родина? Спюрк, значит, ноль? Почему вы не верите в искренность моих чувств?
— Пришел, увидел, полюбил,— Арам залпом выпил шампанское.— Что, Армения — старая дева? И ты оказал ей честь: пришел, увидел, осчастливил? Мы должны упасть перед тобой на колени: благодетель! Родина не старая дева, брат моего брата, а мать! А мать не выбирают! Ты ее и не глядя должен был любить, если это в самом деле твоя родина.
Вилка Сэма с нанизанным на ней аппетитным куском мяса замерла в воздухе, а рот, уже приоткрытый для этого самого куска, так и остался приоткрытым. Да что ты на него прешь? — рассердился про себя Варужан. Куска съесть не дашь, еду заменяешь уроком армянской истории.
— Оставь в покое моего брата, Арам. Сэм решительно опустил вилку:
— Нет, пусть говорит, пусть возьмет эту вилку и расковыряет мою рану. Что он знает о спюрке? Ты-то знаешь, ты видел...
— Спюрк — это ссылка, ссылка...— произнесла сестра, и лицо ее вдруг потемнело, опечалилось.
— Спюрк-ссылка,— повторил Варужан.— Это не твои слова, сестренка, ты их где-то вычитала. Но скажи нашему общему брату, что в ссылке не ругают родной дом, как делает это кое-кто из его окружения. В ссылке дом свой больше любят, потому что тоскуют по нему.
— А ты не увидел, не почувствовал нашу любовь и тоску? Теперь и Варужан опустил вилку и посмотрел на брата тяжело-тяжело:
— Увидел, почувствовал... На одной улице три клуба — и все друг с другом в ссоре; пять радиостанций, использующих одни волны и одно время, чтобы заглушить друг друга; три школы, ученики которых — все армяне—только и ждут случая, чтобы вцепиться друг в друга; три газеты, которые разносят друг друга в пух и прах; отдельные церкви и, уж извини, продажа родины в розницу и оптом: с Араратом желаете или без? От моря до моря желаете или без всякого моря? По типу мая восемнадцатого или ноября двадцатого?.. Пришел, увидел, ужаснулся.
— Спюрк — это, Варужан, литейная,— вполголоса, как бы сама себе сказала Сюзи, будто и не заметив вспышки Варужана.— В спюрке мы как армяне ежедневно что-то утрачиваем. Новый день — новый враг. Ушедший день успел у нас уже что-то унести наше, армянское.
За столом воцарилось тяжелое молчание, и среди этого молчания Варужан вдруг поднялся и вышел на балкон. Яд собственных слов растекся по венам, череп сделался колоколом с вырванным языком, слова заполнили полость колокола, и звон их сделался невыносимым. Спюрк — ссылка. Где он это вычитал? Сестра, во всяком случае, не вычитала, это уж точно,— это фраза, рожденная ее собственными страданиями. Вспомнил тихую, беспомощную школу на окраине Байре-са — как малыши обнимали, целовали его, да не его, Армению, которую и на карте-то не каждый мог показать. Вспомнил девяносточетырехлетнего старика (глупец, не мог имя его запомнить), который вдруг нагнулся и поцеловал ему руку. «Что вы делаете, папаша?» — «Я Армению целую». Затем полость черепа заполнилась голосом Артуро. Господи, как он пел, как пел песни Еревана, Зангезура, Лори — а ведь не видел ни Еревана, ни Зангезура, ни Лори. Когда они пригласили его к своему столу, с каким интересом расспрашивал он об армянских певцах, поэтах. Знал всех по именам, но никого никогда не видел. Матовые глаза Артуро все время были обращены к нему, Варужану. Артуро же очки снял, словно без очков ему было виднее. Он догадывался о каждом движении Варужана: наклоне, повороте. Сказал, что через месяц его будут оперировать в последний раз — надежды мало, но он собирается сражаться с надеждой. «А осенью поеду в Армению. Буду видеть — поеду. Не буду видеть — все равно поеду». Варужан едва удержался от бестактного вопроса: какой смысл, если не будешь видеть?.. А сейчас все понял: Артуро будет стоять на балконе гостиницы «Армения», ему скажут: напротив Арарат — и он увидит, да-да, увидит Арарат; будет ходить по ереванским улицам, впервые слушать вокруг одну армянскую речь — и крик армянский, и смех армянский, и ругань армянскую,— пойдет на рынок, по-армянски поторгуется, отправится на стадион «Раздан», услышит сразу дыхание семидесяти тысяч армян... Спюрк — ссылка, но, если ты в ссылке родился, она может стать повседневной, привычной, будничной. Привыкаешь, как к воздуху в накуренной комнате, а выйдешь на свежий воздух, и голова закружится... Спюрк — это литейная...
Вспомнил, в Байресе в доме одного богатого армянина хозяин познакомил его со своей племянницей, девочкой-подростком. «Наша Анаис — чемпионка по армянскому языку,— сказал хозяин.— Неделю назад мы собрались всей родней и провели легонькое соревнование среди молодежи — кто из них и насколько еще остался армянином. Анаис победила: она наизусть сказала всю армянскую азбуку, ни одной буквы не забыла». Варужан тогда грустно улыбнулся, погладил девочку по русой головке. В этот момент с места вскочил паренек маленького роста, стал в середине зала и продекламировал по-армян-. ски... от единицы до ста. И съязвил: «Что же вы мне премию не дали, сеньор Навакатикян, хотя бы Нобелевскую? Тем более что цифры здесь в большем почете, чем буквы святого Маштоца». Напряженное, побледневшее от волнения лицо этого паренька намертво врезалось Варужану в память, он его и сейчас узнает в тысячной толпе.
В тот вечер многих армян хозяин представлял одной фразой: «Армянского не знает, но истинный патриот». Варужан подумал о том,
что в недалеком будущем эта фраза станет печальной формулой всего спюрка: «Армянского не знает, но истинный патриот».
Опять всплыла в памяти «армянская» улица Байреса. Там все учреждения армянские: и редакции, и клубы, и школы, и церковь. Сказали, что городские власти Байреса скоро в честь армян назовут эту улицу Армения или Арарат. «Правильно сделают,— подумал Варужан.— Лет через тридцать здесь и духу армянского не останется, а на надгробии принято писать имя усопшего». И содрогнулся от собственной злости. В тот день у него было несколько огорчительных бесед.
Спюрк — ссылка, спюрк — литейная... Отец умрет со словами: «Зачем я тут? Что мне тут делать?» — но никто не станет ему искать ответа на этот вопрос, и сам он тоже не нашел ответа. Не искал, чтоб найти. Вопрос — бинт, под бинтом рана, она затянулась, покрылась коркой, но из корки тоже нет-нет да кровь сочится.
Бабушка верит, что соберутся воедино рассеянные по свету семена родословного древа...
Ярость сводного брата, возможно, вызвана горечью рождения в ссылке, это черная нить из пестрого духовного клубка человека, вынужденного ежедневно стелить цветные ковры под ноги чужим людям.
Ссыльные зачастую вцепляются друг в друга без всякой на то причины — наверно, для того лишь, чтоб сила не спала, не бездействовала. А в следующий момент готовы поделиться друг с другом последним куском хлеба... Может, потому там пять радиостанций, три клуба, две церкви?..
Колокол черепа налился свинцом, застыл, затвердел. Нет, Варужан, история — не твой поезд, он повезет тебя совсем в иную сторону. Но — хочешь не хочешь — поезд этот внутри тебя. Твой дед, видимо, был прав, когда говорил, что ты рожден пять тысяч лет назад или, на худой конец, три тысячи, а вовсе не в сорок первом году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72