.. «Дома»,— последовал незамедлительный ответ. Детская душа — волшебная губка, которая все в себя вбирает и пропитывается этим. Сюзи очень рано начала познавать мир, а, мир был домом, в котором мать,' отец, брат. Училась в третьем классе, когда прочитала отцу свое стихотворение. «Это все глупости,— сказал отец,— лучше арифметикой займись, считать учись — складывать, умножать». Брат тогда учился в восьмом классе — он выхватил у нее листок со стихотворением и сжег его над газовой конфоркой. Три дня она не ходила в школу, не разговаривала ни с кем, но и не плакала, не могла.
Росла мало-помалу, душа оставалась той же губкой, вбиравшей, впитывавшей в себя мир. Будь бы воля отца, люди рождались бы с дипломами, должностями, сберкнижками. Девочки — сразу с подходящим женихом. Отец заставлял ее стать экономистом — знакомых нашел, все, по его словам, честь по чести устроил: А она возьми и подай документы в педагогический.
Брат весь в отца — как говорится, яблоко от яблони... Он уже окончил тот же экономический факультет и работал продавцом в обувном магазине. Кичился: «На будущий год место шефа займу». И занял-таки.
Мать — женщина забитая, без собственного голоса. Только наедине с дочкой горевала, обласкивала ее, а при муже была холодна, не подступишься. Душа волей-неволей должна бы огрубеть, задубеть должна бы йожа души, не воспринимать впечатлений и нюансов, а так: ощутить- и забыть, услыхать и забыть, увидать и забыть. Но душа оставалась прежней, и у нее не было иного выхода, как закрыться от людей... Если бы Сюзи рассказала дома все как есть, брат убил бы того сопляка с ее курса, а потом и лектора, отец выгнал бы ее из дому, а мать рыдала бы, проклиная свою судьбу и судьбу своей дочери. Вот в момент какого одиночества уповала она на Варужана ( «Я позвоню...») , верила, ждала... Двадцать три года — это много или мало? Где это она читала — на одном из островов Тихого океана есть насекомые, которые живут всего сутки. Значит, те, что умирают за полночь, могут считать, что прожили долгую жизнь... Двадцать три года... Можно ли это считать прожитой жизнью? Часто Сюзи кажется, что она еще и не начинала жить, а все, что было, лишь бредовый сон, ложь, галлюцинация. Но ведь человек, едва явившись на свет, прожив всего две минуты, уже приобретает прошлое. Если бы он умел говорить, он бы сказал: минуту назад я был голоден. А прожив на свете часок-другой, человек уже надеется на будущее и — ниточка за ниточкой — ткет разноцветный ковер своей, мечты, своих иллюзий. А твои мечты, сказала она себе, остались в колыбели, ни одна из них не наполнилась жизненным соком, не созрела, не дала плодов, они увяли, не успев расцвести, засохли на корню. О золотые колыбели наших грез... Качаются, качаются, взад-вперед, а младенца в них нет. Варужан верно выразился: прошлое человека — подводная часть айсберга, невидимая чужому глазу. Но и человек, и ледяная глыба зиждутся на этой незримой опоре — потому и в силах устоять. А на что ей опереться, чтоб устоять? Варужан невесело пошутил: у тебя столько масок, что тебе уготована вечная молодость, ведь маски морщинами не покрываются, натяни еще парик, тогда и седины не будет... Это был единственный момент, когда Варужан скинул панцирь учтивости и отослал назад теннисный мячик... Надо бы его понять, пощадить... Уроки мудрости преподаются в высшей школе, именуемой Страданием. Чьи это слова? Сама она была примерной ученицей в этой школе, а чему научилась?..
Золотые колыбели наших грез... А что за колыбель без младенца?.. «Напрасно спешишь подписать приговор,— мягко сказал Варужан,— я не так уж прост — не букварь, а клинопись, и ключ к ее расшифровке
тебе не известен». Но разве само по себе быть сложным — это такая уж доблесть? Сложным может быть и негодяй, и предатель. «Если бы можно было загадать желание, которое непременно бы осуществилось, что бы ты пожелала?» — спросил Варужан. «Я опять хочу в Париж»,— сказала одна девушка. «Ты, значит, уже видела Париж?» — спросил ее собеседник. Девушка грустно ответила: «Просто я однажды уже хотела в Париж». Варужан оценил ответ Сюзи и в первый раз от души рассмеялся.
До конца жизни не забудет она старика, которого у нее на глазах сшиб троллейбус. Здесь же минут через пять старик и скончался, но перед тем, как отдать богу душу, успел прохрипеть: «Водитель не виноват! Я не там перешел улицу!.. Водитель не виноват!..» Сложным человеком был этот старик? Был он просто человеком. И ее лицо никакая не маска — под масками прячутся, а оттого, что прячутся, наверно, и стареет, и покрывается морщинами человеческая душа. Сколько лет ее душе?.. Сколько тебе лет, каменный петух? Может, ты окаменел оттого, что не кукарекал?..
Варужан, наверно, уже добрался до своей гостиницы и сейчас, опершись о балконные перила, курит сигарету на своем четвертом этаже и смотрит на темное ущелье, которое является естественным продолжением вот этого самого... Задержался бы ты, Варужан, я бы тебе все-все рассказала. Возможно, рассказала бы. Но ты уехал, потому что человек не ущелье и не может быть ни естественным продолжением другого человека, ни его началом. Если мы через несколько дней опять встретимся, ты увидишь меня в новой маске и в очередной раз растеряешься. А потом тебя утомит этот печальный маскарад, ты махнешь на меня рукой и удалишься...
Поднялась и направилась к редким огонькам села. И с неба ей слышалось сердцебиение звезд.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Перрон оккупировала густая толпа встречающих. Арам и Нуник заняли позицию там, где предполагалось, что остановится восьмой вагон. В руках у Нуник был букет гвоздик, Арам держал в руках что-то вроде плаката, только плотный кусок картона пока был опущен. Надпись на нем, сделанная огромными буквами, гласила: «Сэм, Сюзи, я брат вашего брата».
— Я их сразу узнаю,— сказала Нуник.
— Голубая девица, моя кроткая сестрица...— Арам ласково посмотрел на сестру, кожаное голубое пальто плотно облегало ее талию, и он вдруг пришел в восторг от ее неподдельной радости — как мало нужно женщине, чтобы почувствовать себя счастливой, хотя бы на один день, хотя бы на несколько часов.
— Мне подходит, правда?..
— Ты похожа на статую из синего мрамора. Если б ты еще застегнула на все пуговицы свой милый ротик...
— Это твой подарок,— хитро улыбнулась Нуник.
— Мой?
— Сейчас не стану раскрывать секрета. Только после бабушкиного юбилея.
— Не говори своей будущей невестке, что я способен делать такие подарки.
— А это подарок и моей будущей невестки.
— Не понял.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Электровоз медленно, одышливо подползал к платформе, влача за собой пыльную цепь вагонов. Толпа беспокойно колыхнулась, взметнула волну — одни подались направо, другие — налево.
— Мы правильно стоим? — занервничала Нуник.
— Увидим. Номера на вагонах написаны.
— А бабушка сейчас с балкона смотрит. Не простудится? Арам поднял плакат. Кое-кто удивленно взглянул на него, один ухмыльнулся:
— А что — брат твоего брата не твой брат?..
— Бывает и так,—отозвался Арам, ища глазами восьмой вагон.— Это наша история.
— А-а,— человек разом все понял.
Восьмой вагон остановился достаточно далеко от того места, где они ожидали. Нуник уже бежала к нему, не отрывая глаз от пассажиров, высунувшихся из окна. Арам шел, держа над головой плакат. Это было трогательно и немножко смешно. И вдруг...
— Варужан!.. Варужан!..
Со ступенек восьмого вагона, расталкивая людей, пыталась спрыгнуть молоденькая девушка.
- Сюзи!..— закричала Нуник.— Сюзи!..
Арам с улыбкой смотрел, как они обнялись. В горле у него запершило.
— Я Нуник, Нуник, дочка брата Варужанова отца! То есть двоюродная сестра Варужана! А это Арам, мой брат, то есть и твой брат тоже.
— Сэм, мой брат, еще там. А где Варужан? Арам тоже расцеловался с Сюзи. Она сказала:
— Я сразу увидела свое имя...— Сюзи знала армянские буквы с грехом пополам.— Как ты замечательно придумал... А где Варужан?..
— Его нет в Ереване. Завтра приедет.
— А как бабушка, дядя?
— Арам!.. Нуник!..
Это крикнул Сэм Ширак. Он свесился из окна вагона. Почему не выходит? Арам быстро поднялся в вагон, они обнялись.
— Ты Арам, у меня есть твоя фотография, Варужан дал. А где сам Варужан?..
Зашли в купе. На полу рядком, как солдаты, стояли чемоданы. Три раздутых чемодана.
— Носильщика не вызовем?.. Здесь нет носильщиков?..
— Донесем,— и Арам подхватил два чемодана.— Ого, ты что, из Америки в Армению камни привез?
- Мы всем хорошие подарки привезли... У тебя какой размер воротничка, только правду скажи?.. Арам весело рассмеялся:
— Ты мне что — веревку для виселицы привез?..
— Не понял. Я рубашки привез, разных цветов. Ты какой цвет любишь?.. Есть рубашка, на которой все цвета сразу, последняя мода.
— Пошли, Сэм, сестры ждут.
Сэм Ширак тщательно осмотрел купе:
— Ничего не забыли? Сюзи рассеянная девушка, может сумку забыть, а в сумке тысячу долларов. Бедный ее будущий муж...
Спустились на перрон. Сэм расцеловался с Нуник:
— Какая у меня шармовая сестричка... Арам, джанэс, не взять ли носильщика?
Арам огляделся — редких носильщиков уже давно разобрали, пришлось бы долго ждать.
— Машина близко, через зал пройдем. Сэм Ширак посмотрел расстроенно:
— Почему не пришел мой брат?.. Надеюсь, он здоров?
— Его нет в Ереване. Сообщил, что произошел непредвиденный случай. Завтра приедет.
Один из чемоданов был на колесиках. Нуник выхватила его из рук брата и весело покатила по асфальтированному перрону.
— Пошли,— сказал Арам.— Бабушка уже все глаза проглядела. Купол вокзального зала ожидания резонировал людской гул —
здесь толпились отъезжающие, провожающие, пришлось с трудом продираться сквозь толпу. Впереди шла Нуник, весело волоча «под уздцы» свой чемодан-лошадку. За чемоданом шла Сюзи с букетом гвоздик в одной руке, а другой направляла все тот же чемодан, который то вилял, то застопоривался. Арам украдкой поглядывал на Сэма — Варужан рассказывал, что он занимается с отцом торговлей коврами, не женат, собирается переезжать в Нью-Йорк. Сэм был чем-то озабочен, смотрел направо-налево, время от времени следил за чемоданом на колесиках.
Наконец одолели зал ожидания. Машина и в самом деле стояла прямо около вокзала. Кое-как разместили чемоданы. Только один — на колесиках — упорно отказывался помещаться.
— Осторожно, там есть кое-что бьющееся... Твое авто?
— Дедушка подарил, когда мне исполнилось восемнадцать.
— Значит, машине уже лет восемь. Она в прекрасном состоянии. Сколько у вас стоит машина?
— Смотря какая.
— Эта.
— Кажется, шесть тысяч.
— Недорого. Нуник тоже водит авто?
— Хочет, но я ей не разрешаю. Пусть правит своим будущим мужем.
— А что, здесь женщины не водят авто?..
Сюзи обратила внимание на памятник Давиду Сасунскому.
— Сэм, взгляни, какая прекрасная лошадь!
— Да и всадник неплохой,— звонко рассмеялась Нуник.
— Это полководец Андраник?
— Нет.
— Маршал Баграмян?..
— Давид Сасунский.
— А, правда, правда, у нас в Байресе есть цветная открытка. Можно поближе подъехать? Сюзи, застегнись, простудишься... Папа очень любит этот памятник.
Машина мягко тронулась с места и, описав полукруг по площади, подъехала к памятнику с другой стороны. Вышли. Чаша терпения была полна воды, бассейн был полон воды, а Давид, словно только что заметив подошедших, смотрел теперь на них.
— Здравствуй, Давид.
— Ты знакомого увидала? — оглянулась Сюзи.
— Она с памятником поздоровалась,— объяснил Арам.— Ищет себе такого парня, как Давид.
— Ого! — хитро улыбнулась Сюзи.— Хвалю твой вкус.— А потом пристально, серьезно вгляделась в медные глаза памятника — почудилось, конь вот-вот пролетит-просвистит над ее головой, и всадник словно ожил: заиграли мышцы лица, рук.— Здравствуй, Армения,— прошептала Сюзи.— Надеюсь, у тебя все в порядке?..
— И что — эта чаша наполняет целый бассейн?..
— Да, Сэм, эта чаша терпения. Когда она переполняется, переворачивается. Ты ведь знаешь, мы брались за меч только тогда, когда чаша терпения переполнялась.— И посмотрел на часы: — А теперь переполнилась чаша бабушкиного терпения, поехали.
Опять сели в машину — впереди Сюзи, сзади Сэм и Нуник. Несколько минут ехали молча — следовало осмыслить первые впечатления. Арам размышлял о сюрпризах судьбы — вот они, дети его дяди; двадцать семь лет жил, не зная их, мог бы так жить и дальше, однако встретились, и теперь уж до конца они ему будут братом и сестрой.
— Это Октябрьский проспект,— сказал Арам.— Ведет прямиком к нашей главной площади. С нее мы свернем налево, проедем по мосту Победы, а там уже минут семь до дому.
— Арам, брат, могу я тебя об одном попросить...
— Конечно, Сэм.
— Сначала поедем в Цицернакаберд.
— Бабушка беспокоиться будет, Сэм. Знаешь, как она ждет?..
— Она поймет. Мы обет дали: как только прибудем в Ереван, первым делом отправляемся в Цицернакаберд. Я прошу тебя...
Арам повернулся, посмотрел на незнакомого парня, сидящего возле сестры, который оказался его и ее братом. Перехватил взгляд Нуник, который говорил: не отказывай ему.
— Ну ладно, хотя... Нуник быстро сказала:
— Остановись у ближайшей телефонной будки, я позвоню, скажу, что приехали.
- Хорошо.
Тротуары улицы Баграмяна были покрыты длинной и пестрой ковровой дорожкой из осенних листьев, оголенные ветви деревьев подрагивали от ветра, стоял холодный предзимний вечер, но люди шагали неспешно, и воздух звенел от их голосов.
— Какая красивая осень,— сказала Сюзи.— А это все армяне?.. Арам и Нуник рассмеялись.
— Остановлю машину, спроси. Сюзи обиделась:
— Ты надо мной смеешься?
— Арарат! — вдруг закричал Сэм Ширак.— Сюзи, Арарат!.. Арарат, словно прятавшийся от них раньше, теперь вынырнул
из-за многоэтажных домов, а за ним, казалось, полыхал пожар, и гора бежала от огня к Еревану. Потрясающий закат — синяя гора на оранжевом фоне.
— Здравствуй, Арарат,— прошептала Сюзи.
— Из поезда мы его не видели,— сказал Сэм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72