Это были дети работниц Халеба. Когда матери и сестры отправлялись на работу, они оставались на улице, беззащитные и голодные. Полицейские собрали их, отвели в канцелярию каймакама. Там они рассказали, что питаются травой, а когда нет травы, то и землю едят.
Каймакаму я сказал:
— Вы ненавидите армян и, предположим, правы. Но скажите, какое преступление можно приписать этим крошкам? У нас с вами тоже есть дети, и как будет горько, если однажды и на них обрушатся подобные беды. Если вы верующий, ответьте: разве такое угодно Богу и не накажет ли он нас с вами? Кто может- нам засвидетельствовать, что завтра наши дети не окажутся еще в худшем положении? Кайма-кам-бей, отставим политику в сторону, обратимся к своей совести.
Если мы нынче будем сострадать этим невинным душам, завтра найдутся сострадающие и нашим детям. Вы ведь знаете, что по исламской религии эти младенцы — согласно возрасту своему — ни за что не в ответе, они невинны и потому, умерев, попадут сразу в рай. Так как же может человек судить этих невинных, которых сам Господь избавил от ответственности?
— Хорошо говорите, но что я могу сделать?
— Все они между жизнью и смертью, к смерти ближе. Возможно, несколько человек умрет этой же ночью, остальные завтра. С вас никто за них не спросит, если их вы отдадите мне.
— А что вы с ними будете делать?
— Буду стараться по возможности вернуть им жизнь и здоровье, а потом вознесу молитву к Богу: «Боже праведный, когда настанет день справедливости и возмездия, не оставляй меня среди преступников».
— Забирай и делай что хочешь.
Не теряя ни минуты, я выскочил, собрал детей, поблизости имелась полуразрушенная греческая церковь, в ней было одно подходящее помещение, туда я детей и отвел.
Тут же отправил на базар Арменака, велел купить тридцать циновок и несколько мер угля. Часть циновок расстелили на полу, частью завесили окна, чтоб не дуло. Бедняжки так намерзлись, что один семилетний мальчик, потянувшись к огню, обжег себе локоть — ожог прошел только через пятнадцать дней.
В Халебе было несколько беженок-армянок, я велел позвать их и попросил, чтобы они приглядели за детьми. Они с готовностью согласились.
Щедро заплатив городскому врачу, я попросил его, чтобы он лечил ребят по совести. И он таки их хорошо лечил. Одна девочка той же ночью'умерла, остальные— милостью Божьей поправились. Я временно распределил их между христианами, заранее попросив Смбата-эфенди записать их имена, место рождения, происхождение. Он взял в руки бумагу, и вдруг руки у него затряслись и из глаз хлынули слезы: среди несчастных ребятишек оказалась дочка его родного брата».
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
С двадцать первого этажа отеля «Хильтон» как на ладони был виден центр Эдинбурга.
Тигран Ваганян часто любовался городом сверху, часами мог просиживать у окна или на балконе. Если бы не мелькание разнообразных по размерам и окраске автомашин, если бы не свечение броских реклам, могло бы показаться, что ты переселился в восемнадцатый или даже в семнадцатый век: старинная крепость на возвышенности, островерхие крыши готических храмов, дворцы с колоннами, особняки — все это отрывает от безумного двадцатого столетия, от уныния небоскребов из бетона и стекла. Но сегодня Тигран Ваганян очень устал (его лекции в университете длились около шести часов),
сбросив с себя пальто, шляпу, положил на стол папку, полученную внизу корреспонденцию и рухнул в кресло. Хотелось кофе, взглянул на телефон — ничего не стоит заказать, через минуту-другую принесут, однако не сделал никакого движения. В холодильнике все, естественно, холодное: виски, джин, пиво, разные соки.
Рядом стоял телевизор. Нажал на кнопку — дама в очках с улыбающимся, почти счастливым лицом сообщала, какие страшные морозы ожидаются на днях в Англии, Шотландии и в других странах Европы. Вчера жена, позвонившая из Лондона, Дженни, сказала, что там ужасная погода — дождь со снегом, пронизывающий до костей ветер, а небо... «Будто город накрыли черной крышкой туч. А солнце под домашним арестом. Оно, конечно, есть, но на белый свет показаться не может».
А в Эдинбурге солнце нет-нет да показывается. Все-таки заставил себя встать — надо хоть газеты пробежать глазами. Свежий номер «Эдинбург пост», парочка архитекторных журналов, которые он выписывает, открытка. От дочки, Люси. Да, Дженни ведь сказала, что она с приятелями отправилась в горы покататься на лыжах... Он уже соскучился по дому, по своим дочкам. Вчера Дженни произнесла как-то озабоченно: «Ты не удивляешься, Тиг, что Маргрет встречается уже месяц с одним — представляешь, с одним! — парнем? Не было бы серьезных последствий. А то мы с тобой уже, может быть, бабушка и дедушка, только не знаем этого... Парень учится в Кембридже. Отец его — владелец большого магазина неподалеку от Гайд-парка...»
Тигран Ваганян читал лекции по архитектуре Востока, студентов это интересовало — византийская, китайская, арабская, персидская архитектура привлекала их куда больше, чем бетон, стекло и прямые линии, от этого они уже устали. Ему задавали много вопросов, одна девушка стала расспрашивать его о средневековой армянской архитектуре, и он понял, что не так уж она несведуща в этом. Тигран Ваганян ограничился лаконичным ответом — сам знал лишь то, что вычитал в изданиях Миланского университета. Девушка была явно не удовлетворена. Наверно, нужно будет заказать и другие книги: фамилия и имя — Тигран Ваганян — обязывают знать армянскую архитектуру лучше. Может быть, написать в Армению? Да, но там издаются книги на армянском, в крайнем случае на русском языке.
С экрана телевизора улыбалась все та же очкастая дама. Тигран Ваганян переключил программу, и экран тут же заполнился молоденькими полуголыми девушками.
Взял в руки конверт. Из Аддис-Абебы. Значит, от Джорджа. Брат соизволил написать. Молодец доктор. Надо почитать.На хорошеньких мордашках танцующих девушек была одна и та же улыбка. «И улыбку «поставили»,— усмехнулся Тигран Ваганян. Можно было подумать, что счастливее этих девушек нет никого на свете. Среди них, любопытно, есть хоть одна армянка? Почему возник у него этот дурацкий вопрос? Вряд ли тут есть армянки — ни у одной нет печальных глаз. Хорошо хоть глаза не умеют пока «ставить».
Ну и что же пишет брат из Эфиопии? Несколько строк Джордж Ваганян написал о себе: «Дела мои идут неплохо. Видимо, поеду в Америку на переподготовку». Несколько строк о семье: «Левон уже заканчивает колледж, в университет идти наотрез отказывается, увлечен ремонтом машин — точь-в-точь дед». Далее следовали упреки: «Не звонишь, не пишешь. Что — в Лондоне или Эдинбурге нет телефонов? Или работники почтовой связи объявили всеобщую забастовку?..» Тигран Ваганян нахмурился: а я тебе не могу те же самые вопросы задать, мой драгоценный младший братец?.. В последние годы в самом деле появился холодок в их отношениях — каждый погрузился в свои дела-заботы, и не о чем вроде бы стало писать.
Что там он дальше пишет? Взгляд Тиграна Ваганяна заскользил по строчкам, и в конце концов стало ясно, ради чего брат взялся за перо. Джордж сообщал, что из Еревана пришла еще одна телеграмма. «Сам прочитай, высылаю ее тебе». И тут только Тигран заметил в конверте еще одну сложенную вчетверо бумагу. Прочитал: «Дорогой Джордж, все наше семейство еще раз просит тебя присутствовать на юбилее бабушки Нунэ восьмого декабря в семь часов вечера. Твой ответ на первую телеграмму был неясным, мы решили не огорчать бабушку. Она каждый день спрашивает о тебе и ждет. От брата твоего Тиграна ответа нет. Может быть, изменился его лондонский адрес? Ты будешь знать, срочно сообщи, мы ему телеграфируем. Сам тоже передай наше приглашение. Ждем и надеемся. Семья Ваганянов».
Отложил в сторону телеграмму, снял очки. На экране телевизора все еще выплясывали девицы, на улице уже стемнело, и городом завладели яркие неоновые рекламы. «И это тоже красиво»,— подумал Тигран Ваганян.
Что от него хотят родственники из Армении? Лондонский его адрес все тот же, и первую телеграмму он получил. Когда это было? Да недели за две до приезда в Эдинбург. Больше всех воодушевились Люси и Маргрет. Дженни тоже не возражала против поездки. Им троим, особенно девочкам, Армения представлялась таинственной землей, чудом вроде Ледовитого океана, джунглей, летающих тарелок... «Я приглашен в Эдинбург,— сказал Тигран жене.— Ты ведь знаешь, что я уже сказал свое о'кей. И потом...»—«Тебя пригласили всего на месяц, а до восьмого декабря еще есть полтора месяца; кроме того, ты мог бы чуть-чуть сократить командировку.— И, помолчав, Дженни добавила:— Если, конечно, причина только в этом».—«Поедем,— с мягкой настойчивостью стала просить Люси.— В Армении тепло, погреемся хоть несколько дней на солнце».—«А в Армении снег бывает?» — спросила Маргрет. В самом деле, какая там сейчас погода?
Тигран счел необязательным отвечать на первую телеграмму — решил, что из-за обычной вежливости составили список родственников и всем подряд телеграфировали. Но в записной книжке против 7 декабря все же сделал пометку: «Дать в Ереван телеграмму — поздравить Нунэ Ваганян с 85-летием».
Нет, он не забыл, непременно телеграфирует. Но вот новое приглашение. Брат, наверно, готовится лететь. Однажды, много лет назад, Джордж пробыл в Ереване неделю, а вернувшись, написал брату длинное, подробное, письмо.
«У меня с поездкой, к сожалению, сейчас ничего не выходит,— писал дальше брат.— Отправимся туда всем семейством, видимо, весной. В больнице у меня трое тяжелобольных, один при смерти, есть и другие обстоятельства. А ты непременно поезжай. Разве представится лучший случай побывать в Армении?..»
Тигран отложил письмо в сторону — у брата обстоятельства, больные...И зачем надо было бросать курить? Сейчас бы затянулся, дымок стал бы пощипывать глаза, пополз бы в легкие, вызвал кашель и настроил на размышления. Странная страна эта Армения, хочешь от нее избавиться, а она упорно напоминает о своем существовании. Лет семь назад Тигран получил из Армении письмо — писал дядя его отца, Ширак Ваганян. Письмо было написано от руки по-армянски — кое-как нашел переводчика, понял смысл. Это была история рода Ваганя-нов, а не письмо. «От всех моих четверых братьев только вы остались памятью и продолжением — ты и Джордж. Неужели же и мы потеряем друг друга? У меня есть дети, внуки — разве они вам не братья, не сестры? Одного из моих сыновей зовут Тиграном — твой дед был моим самым любимым братом...» Письмо прочитала и Дженни — почему-то очень разволновалась, несколько дней ходила рассеянная, напряженная... Значит, день рождения жены этого самого дедушкиного брата. Восемьдесят пять лет... Да, говорят, в Армении живут долго. А сколько сейчас лет деду Шираку? За девяносто, наверно... Он написал, что у него четверо детей, внуки, большой дом, виноградник... Несколько дней спустя Дженни спросила: «Ты на письмо ответил?» — «Отец бы мой на подобное письмо отвечать не стал». Отец и в самом деле не стал бы отвечать. В Аддис-Абебе жило довольно много армян, но отец держался особняком: ни в церковь не ходил, ни в клуб, детей отдал в американский колледж, об Армении никогда не заговаривал. Мать Тиграна хотя и была армянкой, но с шести лет оказалась в американском приюте, затем в американском колледже и по-армянски разговаривала с сыном, только когда отсутствовал отец. Изредка даже пела армянские песни... Сначала в Англию поехал он, Тигран, изучать архитектуру, потом туда приехал Джордж. Тигран учился на четвертом курсе, когда умер отец. Отцу было всего сорок три года. Тигран Ваганян сейчас на десять лет старше собственного отца... Они полетели с Джорджем в Аддис-Абебу. Тридцатисемилетняя мать постарела в одночасье. Сообщила мальчикам, что отец перед смертью завещал похоронить его на армянском кладбище и чтобы отпевал его армянский священник. Удивились — казалось бы, отец напрочь порвал со всем, армянским, и вдруг... Мать оплакивала мужа по-армянски, причитала над ним по-армянски. Дом заполнился армянами Аддис-Абебы — большинство из них мальчики видели впервые. Сидя возле гроба отца, Тигран Ваганян делал болезненные усилия что-либо понять. «В глубине души своей усопший всегда был армянином,— сказал священник.--Просто слишком много боли видел, боялся вспоминать». Слова священника оказались спичкой, осветившей, хотя и слабо, жизнь отца. Тигран знал: деда, его братьев, сестер, детей убили на глазах у отца. Отцу, которому едва исполнилось пятнадцать лет, чудом удалось скрыться
в горах, присоединиться к каравану изгнанников, добраться до Тер-Зо-ра, отсюда араб-бедуин увез его в Халеб, а дальше уж он попал в Эфиопию... Отец, стало быть, боялся воспоминаний, а ходить в армянскую церковь, клуб означало вернуться в Харберд, где был их дом, дед, бабушка, отец, дяди, весь их род-племя... Молчание отца было попыткой избавиться от преследовавшего его кошмара. Однажды, когда мальчики в очередной раз стали просить его рассказать о детстве, отец хмуро сказал: «Я родился пятнадцатилетним, я никогда не был ребенком. И такое бывает». И вдруг: похороните на армянском кладбище, позовите армянского священника, сообщите всем армянам города, тут есть три дома харбердцев, не забудьте их позвать... «Что вы знаете о своем несчастном отце,— тяжко, ой как тяжко вздохнула мать после похорон, когда все ушли и они остались одни в его осиротелой комнате.— Он, как закрытый тоныр, изнутри себя сжег. Вы не задавали себе вопроса — отчего ваша и наша спальни в разных концах дома? Он каждую ночь, как в бреду, выкрикивал во сне имена погибших родных, иногда, обезумевший, вскакивал, выбегал с закрытыми глазами из комнаты, кричал: наш дом подожгли, наш дом подожгли!.. Ведь у него на глазах всех родных в хацатун2 загнали и там сожгли. Он на дерево залез, в дыму его не заметили, а ночью убежал в горы...» — «И как он все это вынес?» — «Ради вас жил, молчал. Боялся, что турки и сюда доберутся, отыщут армян. Заптие, который их караван в Тер-Зор гнал, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72