Хоть бы уж подготовил меня к этому аду, объяснил, рассказал — я бы тебе поверил... Ты ничего не успел сделать, просто переложил тяжкий груз со своих плеч на мои, а сам ушел. Дед был врачом в первую мировую войну. Энис-бей вдруг отчетливо вспомнил, отец говорил, что в шестнадцатом году, еще до окончания войны, он демобилизовался, вернулся домой и запил. Дед часто сажал его, маленького, на колени и рассказывал, рассказывал ему о войне. Неужели и дед, подобно тем турецким врачам... «Когда вернусь, пороюсь в газетах»,— решил Энис-бей... А зачем они поднялись в комнату Нунэ-ханум? Да, Арам сказал, что скоро её юбилей и созвана вся родня: «С трех материков должны прибыть, из десяти — пятнадцати городов мира. А фотографии всех у бабушки на стене». И ему, Энис-бею, захотелось взглянуть на эту необычную картинную галерею.
Две стены в самом деле были полностью увешаны фотографиями. Впрочем, нет — на одной стене преобладали пустые рамки, только в трех всего рамках были фотографии. Энис-бей с изумлением заметил под пустыми рамками даты и армянские буквы. «Зачем' твоя бабушка повесила на стену пустые рамки?» Арам посмотрел на него колючим взглядом: «Это они для тебя пустые, Энис-бей. Возможно, даже и для меня...А бабушка смотрит и видит в этих пустых рамках родню свою, которую потеряла. Год смерти для всех для них един — год эпидемии, я тебе говорил. А фотографии бабушка повесила те, что у нее имелись. В пустых рамках много детей — их еще не успели ни разу в жизни сфотографировать». Энис-бей нахму-
рился: «Значит, опять мы?..»—«Вопрос этот задай себе,— холодно ответил Арам.— И тем более задай этот вопрос пустым рамкам.— Потом помолчал, помолчал и добавил:— Вот ты все время говоришь: мы, мы... Возможно, я тебя в это «мы» не включаю. И отца твоего не включаю...»—«Мустафу Недима не включаешь, ваших карских соседей не включаешь... Ну и сколько это человек? Раз, два, и обчелся?..»—«Для меня народ не арифметическое число, чтобы складывать, умножать... Для меня Мустафа Недим — твой народ, отец твой, и хотел бы, чтобы ты тоже был им...» Усмехнулся: «Ты мне оказываешь великую честь, Арам-эфенди...— Потом посмотрел на другую стену, здесь пустых рамок не было.— А это кто?..»—«Это потомки пустых рамок, всех их мы пригласили на бабушкин юбилей. Не знаю, приедут ли...»—«Расскажи,
кто есть кто».У Арама не было настроения, он был рассеян, мыслью его, казалось, владела совсем иная забота, но все-таки из вежливости рассказал. Чудаки эти армяне — человека в глаза не видели, а тем не менее считают его родственником, подробности знают: где живет, сколько ему лет, кем работает, сколько у него детей. Нунэ-ханум повесила на стену даже снимок своей подруги по беженству и ее внучки... Всего один род, а раскидан по всему свету. Попробовал в уме сложить города и страны, но сбился. Хоть бы уж собрались они в одной стране, в одном городе. Почему бы им не собраться в Армении? «Родина их дедов — Западная Армения. Ну твоем языке — восточные вилайеты Турции. В Армению приехало примерно триста тысяч человек, но все равно тоскуют они по краю дедов».— «А если Турция скажет: пожалуйте на родину ваших дедов, они приедут?..»—«Им задай этот вопрос, Энис-бей, а перед тем, как задать его, по меньшей мере, должен попросить прощения за содеянное». Энис-бей оставил без внимания это высказывание, потому что ему представился случай — и какой случай!— атаковать, причем не без ехидства: «А как ты расцениваешь то, что твой дядя не в пятнадцатом, а в сорок пятом в Америку смылся, вместо того чтобы вернуться в Армению? А твой младший дядя в шестьдесят третьем со своей родины, из Еревана, в Австралию удрал. За это тоже турки должны прощения просить, Арам-эфенди?»
Арам осекся, онемел, а Энис-бей с довольной усмешкой принялся изучать фотографии Арменака и Сирака Ваганянов. Словно союзников в них нашел. Подумал о Нунэ-ханум, которая в этот момент сидит, наверно, возле огня, греет старые кости. Кто, как не эта женщина, имела бы право на горькие вопросы, а ведь не задала их, не призвала в свидетели своих погибших родственников... У младшего дяди Арама лицо здоровое, улыбчивое. Наверно, сфотографировался в своей Австралии после сытного обеда и жизнью вполне доволен. А старший какой-то надломленный, хотя снялся перед собственным домом, капот машины виднеется. Энис-бей хотел определить марку машины, но не сумел... Чем Нунэ-ханум напомнила ему собственную бабушку? Может, все бабушки друг
на друга похожи?.. Все расспрашивала его о Стамбуле, где; как, она сказала, была только раз, после свадьбы... Потом спросила: а у тебя есть бабушка, милый? Говорит: «Ты бледный, не простыл случайно? Ночами в Ереване холодно, может, возьмешь; Арамов свитер, поносишь?..» Только слова старушки о Карсе смущали его.
«Никогда армянин с турком не могут остаться наедине,— сказал Арам,— вечно приходит и усаживается между ними одна особа: история...» Ну сколько можно?.. Отец, отец, и за что ты обременил меня долгом приехать в эту непонятную страну, жил бы я себе и жил спокойно. Обязательно, что ли, чтобы проникал в меня червь, который Арам именует историей? Что в этой самой истории правда, что ложь? Наверно, жизни не хватит, чтоб найти ответы на эти вопросы.
«Что ж, выходит, мы — нация убийц?..» «Отчего же нация? А Мустафа Недим? В его книге описаны и другие турки, даже губернатор, вали, которые отказались выполнять приказы. Потом турецкие врачи, что писали в министерство. Уверен, что и дед твой был их единомышленником... Еще Надим-бей... из Алеппо, он тоже вел дневник. Еще соседи моего деда в Карсе... Просто мы с тобой на одну и ту же историю смотрим из разных окон... Я все-таки пытаюсь дифференцировать, ты этого не хочешь. Как только сумеешь отделить черное от белого, история встанет на свое место. Отец твой эту межу провести умел. Помнишь, он сказал: я глубоко сожалею о случившемся. Глубоко сожалею!.. Конечно, это крошечная, с паутинку, повязка на два миллиона ран, но за одни только эти слова дед мой поставил бы твоего отца в один ряд с Мустафой Недимом... Однако мы можем не возвра-щатся больше к этой теме».—«Не можем. Ты сам сказал, что мы все время втроем: я, ты и ваша история».-«Наша история, Энис-бей. Эта история должна стать и твоей».
Энис-бея сводили с ума пустые рамки на стене, книгу пресловутого Мустафы Недима он готов был изорвать в клочья, а крохотная старушка, сидящая внизу и так похожая на его собственную бабушку, перевернула вверх дном его душу наивным (да полно — наивным ли?) вопросом: в Карее и теперь еще есть турки?..
В голове стоял туман. Как запутан этот клубок неразрешимых вопросов — не ухватить за нить. Почему вдруг Арам-эфенди вспомнил убитого немецкого ребенка? Он говорил о своем деде, сказал, что тот участник пяти войн. И второй мировой тоже? — спросил Энис-бей. И Арам-эфенди рассказал эту историю с ребенком — вернее, не рассказал, а прочитал и перевел из той же тетради в черной обложке, в которой переписан дневник пресловутого Мус-тафы Недима... Значит, Ширак-эфенди лет двадцать пять мучился — судил сам себя за ту шальную пулю. Ребенок погиб — ну и что с того? Такое ли на войне еще бывает?.. Выпущенная на войне пуля слепа, глуха, "не разбирает, в кого лететь: в ребенка, в солдата... Его, Энис-бея, отец и дед Арама, наверно, поняли бы друг друга лучше...
До гостиницы решили пешком дойти. Название района, в котором жил Арам, вызвало в Энис-бее взволнованный отголосок. Киликия? Название показалось ему знакомым—да, да, в старину так, или вроде этого, называлась одна из южных земель Турции. Прошли по мосту. В ущелье он увидел какое-то грандиозное сооружение — наклоненную бетонную чашу. «Это наше футбольное поле».— «Вы что и стадионы прячете?»— «Землю экономим». Энис-бей хотел посмотреть стадион поближе. Направились туда, даже внутрь зашли. Бетонная чаша была, как оказалось, огромных размеров. «На восемьдесят тысяч зрителей». Стадион в ущелье? Энис-бей удивился. В нем вновь ожил и тяжко вздохнул несостоявшийся архитектор — что там ни говори, а армяне хорошо строят. «Если обзавестись хорошей подзорной трубой, с горы Арарат можно смотреть футбол».— «Пока что с горы Арарат на нас смотрят... ваши ракеты».— «Сладкого разговора у нас не получается, Арам-эфенди».— «А наш разговор не чай, сахаром не подсластишь... Кстати, наша футбольная команда называется «Арарат...» «Арарат»? Энис-бей мысленно усмехнулся, но слова, которые готовы были сорваться с языка, сумел удержать. «Хорошая команда?» — «Играют в зависимости от настроения».
Дома у Арама вдруг вспомнил Матенадаран. Энис-бею не давала покоя та огромная рукопись, которую спасли, разделив пополам, две беженки-армянки. Спросил, не выдумка ли эта история. «Значит, нация ваша была такой религиозной?»—«Эти женщины историю спасали, а сами, может быть, даже читать-писать не умели».—«Было сказано, что это религиозная книга — в ней жизнь Христа, его заповеди... Разве мало крови пролито во имя его?..»—«Немало.— Достал из книжного шкафа книгу в кожаном переплете, принялся читать:— «Бог есть любовь... Молитесь за всех людей, потому что Богу угодно, чтобы все спасены были... Будете милосердны и добры... Возлюбите врагов своих... Не отвечайте злом на зло...»— «И в Коране таких заповедей немало...»— «Знаю, что и та-м есть, однако...— Арам снял с полки другую книгу, полистал, стал читать: — «О правоверные! Если встретите гяуров, убивайте, изничтожайте' их, пока не останутся на свете одни магометане... Неустанно воюйте с ними, и Бог воздаст вам за это... Не желайте с ними породниться... Жилище их нечисто...» Вот и такое в Коране имеется, Энис-бей...» Энис-бей выхватил из рук Арама книгу и принялся ее бессмысленно листать. «Вот уж эта книга на турецком есть, вне всякого сомнения. Уверен, что и дома у вас она есть, и ты читал ее. Если же не читал, прочти по возвращении...»—«Мы же образованные люди, зачем ты придаешь значение каким-то допотопным заповедям?..»— «Для толпы эти заповеди не раз являлись мечом, вынутым из ножен. В частности, в пятнадцатом году...»
В ресторанном зале все продолжались танцы, его тоже пригласили в круг, сперва он жестами пытался дать понять, что танцевать не умеет, но, когда к приглашавшему его парню присоединилась девушка, он счел неудобным отказываться. Поднялся, начал танцевать — и танцевал, надо сказать, отлично. И вдруг
заметил, что круг расступился, оставив его наедине с тоненькой черноглазой девушкой. Мог ли он предположить, что когда-нибудь приедет в Армению и в ереванском ресторане будет танцевать с армянкой...
Несколько растерянный, но улыбающийся вернулся на свое место. В тот же миг официант поставил на его стол серебряное ведерко с шампанским и вазу, полную фруктов. Энис-бей ничего этого не заказывал и взглянул на стол в полном недоумении. Официант украдкой кивнул на угловой стол. За ним сидело человек шесть мужчин, они перехватили его взгляд, улыбнулись ему, помахали рукой. В какой сладостный ад он попал... Официант бесшумно откупорил шампанское, наполнил бокал. Энис-бей, вообще говоря, шампанское не любил, но не выпить было как-то неловко. Посмотрел в сторону того стола, улыбнулся, выпил. Жаль, что нет Арама. Сидит он тут, как глухонемой. Сейчас спросят, кто ты, из какой страны, и что он ответит? Арам бы что-нибудь выдумал. Зря он его отослал.
Незадолго до этого, когда пили за здоровье отцов и дедов, Арам вновь вспомнил убитого немецкого мальчика. «Той пулей я сам в себя выстрелил,— сказал дед Перед смертью.— Свинец ее я на тот свет с собой унесу». Энис-бей с недоверием взглянул на Арама: к чему опять это напоминание, что Арам хочет этим сказать? Однако промолчал. Арам произнес очень задушевные, добрые слова о его отце: «Поверишь ли, Энис-бей, все эти дни мне казалось, что Риза-бей рядом с нами — пьет с нами, слушает нашу беседу, таскает нас за уши, когда мы чересчур распалимся в споре».
Шампанское было холодным, приятным, и Энис-бей выпил еще один бокал. И вдруг почувствовал, как хочется ему напиться, расслабиться, отупеть...
Школа армян, приехавших из Турции,— кому рассказать, не поверят: сорока-пятидесятилетние люди — мужчины, женщины — азбуку учат. Это было единственное место, где Энис-бей не скрыл, кто он и откуда. Ему улыбались, но улыбки были холодны, как зимнее солнце. Или ему казалось? Как сказал тот человек? «В первый раз такое, что турок гость, а я хозяин...» В Гегарде, в церкви, вырубленной в скале, вдруг запела девушка, и Энис-бею почудилось, что голос доносится из другого мира—поют замшелые стены, свет, струящийся в отверстие купола, водаг-соча-щаяся из стен... Все смешалось, все в нем перепуталось... Работающие с ним в клинике два врача-армянина какие-то странные, испуганные люди. Даже имен их не вспомнить,— впрочем, Эние-бей ни разу и не поинтересовался, кто они и что они... Простая арифметика его жизни переходила в высшую математику, и Энис-бей вдруг содрогнулся, как на краю бездны, в которую вот-вот сорвется.
До того как он приехал сюда, ему все было ясно: армяне неблагодарные люди, они не оценили оказанного им гостеприимства— семьсот лет жили в Турции и изменили ей... А если сей-
час встать и заорать на весь зал, что он турок... что будет? Наверно, те же мужчины, что послали ему шампанское, перевернут стол и разобьют эту бутылку о его голову. Картина, которую он себе представил, показалась ему отвратительной. В нем вдруг встрепенулся второй человек — совсем недавно этого второго в нем не было, откуда он взялся?.. Отец, отец, какое наказание придумал ты родному сыну! «До каких пор будете вы помнить пятнадцатый год?» — спросил он Арама. «Пока мы есть, будем помнить,— Арам стал резок,— собери каким-нибудь чудом всех армян, раскиданных по свету, и спроси каждого: что тебе тут делать? Хочешь, подойдем к столам, спросим у каждого, откуда родом его отец, дед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72