Замечательно, правда?.. А разве писатель не должен ощущать себя на краю?..»
Сюзи, Сюзи... Какие уроки преподала ему эта хрупкая, беспомощная девушка.
Стучат в дверь? Ах да, анонимный посетитель.
— Заходите.
Варужан его сразу узнал — все та же широкополая шляпа, надвинутая почти на глаза.
— Садитесь.
Сел. Долго не мог определиться руками — то ли на стол их положить, то ли сигарету зажечь. Потом вдруг снял и бросил на стол свою широкополую шляпу. И у него оказался высокий чистый лоб. За-чем он уродует себя этой шляпой? Без нее он гораздо моложе.
— ...Я деверь Егинэ.
Слово «деверь» Варужан вспомнил с явным трудом.
— Знаю. Я сам хотел тебя найти. Тот напористо продолжал:
— Я не для того пришел, чтоб велеть: того не делайте, сего не делайте или же по-моему делайте. Плевать... Я пришел договориться... Надеяться-то на вас можно?..
— Договориться? А о чем нам договариваться?
Незнакомец впервые посмотрел Варужану прямо в глаза. Причем смотрел долго. Сверло, а не взгляд.
— Поговорим напрямик. Говорят, вы писатель. Плевать. Для меня последний писатель Раффи... А что Егинэ в тот день от вас такая растерянная вышла? — И стиснул зубы — ругательство, наверно, удержал.— Это что ж, не снизошли поговорить со мной? — Снова помолчал, потом презрительно махнул рукой: — Плевать, как-нибудь проживем. Самое большее, год дадут. Да нет, наверняка два. Год за удар и еще год ради Андраника Симоняна. Ладно, и это переживем. Я не сахар, тюрьма не горячий чай — не растаю.
— Я с кем надо уже переговорил, зря ты переполошился.— Этот тип больше походил на человека там, возле ущелья, когда прорычал свою фразу и ударил его. Глаза Варужана Ширакяна наполнились презрением. Лучше бы уж напялил опять себе на глаза нелепую шляпу, зарычал, ударил, только бы ушел, ушел поскорее, избавил от своего присутствия. Варужан неожиданно спросил: — Сколько у тебя детей?
Человек покосился на него:
— Что тебе до моих детей? С тобой как с мужчиной потолковать можно?..
Что от него хочет этот захолустный рыцарь?
— Слушай!.. Ни следователю, ни в суде ни звука о Егинэ... Нет-нет, все рассказывай, как было. Я подтвержу. Значит, так: причина драки в том, что утром в шашлычной я тебя задел, оскорбил. Слы-шишь — я! Просто так, мне твоя физиономия не понравилась, и я наговорил лишнего. Мне противны типы в джинсах, которые каждый День бреются,— у нас тут про мои привычки каждая собака знает...
Значит, так, я тебя ночью выследил и застукал возле ущелья. Ну а дальше все, как ты следователю рассказал. Егинэ, значит, в стороне, о ней молчок — ты ее в глаза не видал и слыхом о ней не слыхал. Год мне обеспечен, так что можешь радоваться: за одну оплеуху один год. Хотя нет, два года, ведь ты и с председателем горсовета запанибрата... Есть?
Ах, так вот что он от него хочет!
— В тот же день, когда я с Егинэ приходил, я как раз об этом и собирался тебе сказать, а ты, видать, подумал — пришел в ногах у тебя валяться...
Человек выжидательно смотрел на него, и Варужан Ширакян не выдержал этого взгляда — зажег сигарету. Все в нем перевернулось, и человек, сидевший напротив, показался вдвойне ненавистным.
— Ни следствия не будет, ни суда,— произнес он холодно, с интонацией победителя и спокойствием человека, успевшего уже взвесить свое великодушие.— И нашей этой, встречи не было, можешь спокойно уходить.
И Варужан Ширакян сочувственно посмотрел на Варужана Ширакяна: и насей раз остался в футляре...
— Назовешь Егинэ, шкуру спущу. Не успею до суда, два года спустя с тобой расквитаюсь. Так что ты за два эти года подбей бабки-Куда б ни смылся, от расплаты не уйдешь. Я свое сказал. А вхолостую я не стреляю.
И спокойно, неспешно встал.

ЧАСТЬТРЕТЬЯ
ПУСТЫЕ СТУЛЬЯ НА ДНЕ РОЖДЕНИЯ
...А он, представляете, жив. Он гражданин Советского Союза, Ливана, Америки, Франции, Бразилии...
Он избавился от бед. Он и не глух, и не нем. В какой бы край земного шара ты ни отправился, всюду встретишь его. И он расскажет тебе все, что довелось ему пережить. Расскажет, как удалось ему спастись, когда, был стерт с лица земли почти весь его народ. Расскажет об отце, о деде, о ком-нибудь из пропавших родственников.
Никто больше не желает его выслушивать.Никто не обязан ему верить.Однако если он решит показать тебе свою ладонь или ладонь своего внучонка, ты вынужден будешь поверить ему: на ладони каждого армянина есть шрам, из которого все еще сочится кровь!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Арам свернул ковер и расстелил на полу карту мира, два полу шария рядышком. Присев на корточки, он проводил линии на карте разноцветными карандашами. Все они исходили из Еревана и тянулись далеко-далеко через моря, океаны, страны. Завтра появятся Сэм и Сюзи — решили приехать поездом. Энис-бей прислал из Москвы открытку: «Прости, но я надеюсь на новую встречу... в Стамбуле». Все линии исходили из Еревана, потом расходились, тянулись вдаль, иногда пересекались, потом вновь расходились. Бабушка и этой ночью, наверно, не уснет. Она надела утром новое платье и отправилась со снохой на рынок: «Внучата мои по ереванским фруктам соскучились...» Когда они их ели-то, чтоб соскучиться?.. Эх, бабуль, бабуль...
В точке, где Ереван, приспособить бы на карте крошечную электрическую лампочку, чтоб горела. Придется карту продырявить, чтобы провод не был виден.
От Варужана ни слуху ни духу. Несколько раз ему звонил — безрезультатно. Наверно, телефон отключает. Два дня назад пришлось дать ему телеграмму. До бабушкиного дня рождения осталось всего десять дней... А из Эфиопии и Англии тоже не приедут.
«Приехать на Родину, а тем более на праздник старшей мамы — моя мечта,— написал Джордж Ваганян из Аддис-Абебы,— но обстоятельства сильнее меня. У меня сейчас трое тяжелобольных.— Джордж — врач, работает в частной клинике.— Один при смерти. Каждую минуту во мне есть необходимость. Вы себе представить не можете, как я соскучился по Еревану, по святому Эчмиадзину, хочу на сей раз с семьей приехать, пусть дети проникнутся Родиной. Даст бог, весной приедем... Поцелуйте за меня святую руку матушки Нунэ».
А от другого брата, из Англии, ни ответа ни привета. Письмо бабушке показывать не стали, чтобы не огорчать заранее. А ведь Тигран и Джордж Ваганяны — единственные отпрыски, оставшиеся от четверых братьев деда Ширака,— их приезд так обрадовал бы старушку. На днях еще раз телеграфировали в Эфиопию. «Попытаемся еще раз,— сказал отец.— Может быть, сдвинутся с места». Телеграмму Арам составлял, попросил, чтобы Джордж дал знать брату — может быть, в адресе ошибка или вообще адрес изменился? «За эти дни настал крупным специалистом по составлению телеграмм»,— усмехнулся про себя Арам.
Зазвонил телефон — звонок междугородный.
Арам схватил трубку:
— Варужан, ты откуда?
— С места ссылки.
Арам удивился.
— Понимаешь, сегодня никак, ну никак приехать не сумею. Наверно, завтра или послезавтра. Сэма и Сюзи ты встреть. Они приезжают?
— Приезжают.
— Займи их как-нибудь один день. Приеду, все расскажу.
— А брат твой из Южной Америки в Нью-Йорк приехал, чтобы тебя встретить.
— Так получилось... Вы с Нуник с ними скорее общий язык найдете... Тут такая неожиданность, приеду, расскажу... Как бабушка?
— Надеется, что хоть на ее День рождения прибудешь. Варужан надолго замолчал.
Раздался стук в дверь.
— Подожди минутку, Варужан.
Вскочил, свернул карту, сунул ее под кровать, расстелил на полу ковер и только потом открыл дверь. Это был отец.
— Я с Варужаном говорю, приедет через два дня. Хочешь с ним поговорить?
— Приедет, поговорим.
Схватил трубку. Ту-ту-ту. Отбой. Разъединили. Ну и к лучшему. Обо все главном уже поговорили.
— Просил встретить его брата и сестру.
— Ну и что такого? Они и тебе брат и сестра.
- На четвертушку.
— Всё-то вы на счетных машинах вычисляете,— засмеялся Тигран Ваганян.
Уже давно Арам не видел отца таким оживленным: глаза блестят,
в руке нет сигареты. Минуты две походил по комнате, потом опустился в кресло. Помолчали.
— Дать тебе сигарету? — предложил Арам.
— А ты что — куришь? Арам засмеялся:
— Берегу на черный день.
— Нет, не хочу,— отказался отец.— Мне есть что рассказать.
Неделю назад в школу явилась авторитетная комиссия. Было решено провести в трех десятых классах проверочные письменные работы по основным предметам.
В этих классах сохранялся порядок, заведенный Тиграном Вага-няном. Новый директор, молодой еще человек, отказался от идеи опять смешивать и делить классы. «Пусть остается все как есть,— сказал он.— Попытка не пытка. Ведь эти ученики и случайно могли оказаться, в одном классе». Учителей новый директор тоже не стал трогать с места. Несколько раз запирался с Тиграном Ваганяном и беседовал с ним часами. Слушал, спорил, возражал, соглашался. «Вы полновластный хозяин в своем классе,— сказал он.— Продолжайте работать, как задумали.— Напомнил Ваганяну его фразу: — Воздух .нашей школы противопоказан талантливым легким... Ваши ведь слова?» — «Мои,— признался Ваганян.— Но меня же обвиняют в подрыве школьных основ...»
До подведения итогов третьей четверти еще целый месяц, а тут вдруг комиссия. Инспектора при больших должностях сами определили темы сочинений, задачи по математике, физике и предложили учителям провести письменные работы в обычном порядке. Все длилось неделю, и неделя эта была сверхнапряженной, сам воздух в школе, казалось, наэлектризовался. Пошли кривотолки, оживились учителя из недовольных, нездоровые настроения передались родителям. Кто-то объявил, что комиссия прибыла по личному распоряжению министра. Новый директор сделался раздражительным. Письменные работы вначале были проверены учителями, выставлены оценки, а потом стопки тетрадей собраны, и члены комиссии заперлись в кабинете директора.
Результаты многих поразили. Комиссия в ряде случаев повысила оценки, выставленные учителями, а ведь ждали обратного. В классе Тиграна Ваганяна, объединившем самых способных учеников, не было ни одного отличника, то есть ни одного такого, у кого по всем предметам были бы пятерки. Это по оценкам преподавателей. А по результатам комиссии трое учеников были объявлены отличниками.
Тигран Ваганян упорствовал: «Я не верю слову «отличник». Как один ученик может в равной степени любить и знать все предметы?» Председатель комиссии недоумевал: «Я вас не понимаю. В таком случае кому давать золотую медаль?» — «Золотую медаль?.. Да во всей Армении золотую медаль имеют право получить один-два ученика в год. Да, не больше одного-двух! Это — исключительное явление, таких учеников должна знать вся республика! В моем классе подобных учеников, увы, нет». Председатель комиссии перечислил фамилии, привел в доказательство письменные работы. «Не спорю,— сказал
Тигран Ваганян,— это хорошие ученики. Но каждый из них силен в одном-двух предметах, и я не хочу, чтобы они тратили свои силы, добиваясь отличных оценок по другим предметам. Могут, разумеется, если хотят, но зачем им расходовать вхолостую энергию своей мысли?.. Вот Араик Минасян... Я знаю, что он ненавидит химию и через несколько месяцев все из нее забудет. Стоит ли ему надрывать свои мозги ради оценки? Если он и станет отличником, только за счет языка и литературы, где у него исключительные способности. А если он вызубрит на пятерку химию, это не принесет пользы ни ему, ни школе».
Особенно большой спор вызвал взгляд Тиграна Ваганяна на «неуды». Он предложил выдавать аттестат зрелости даже при неудовлетворительных оценках. «Что значит «неудовлетворительно»? По-моему, в толковый словарь смотреть незачем. Это значит, учащийся прошел предмет, знает его, но неудовлетворительно, не в достаточной мере. И почему, собственно говоря, человек не имеет права знать химию не в достаточной мере, если он займется в жизни совершенно иным? Подобный аттестат исключит случайность в выборе вуза: с истфаком не вышло, идут на географический, с тем не вышло, есть ветеринарный про запас. А пятерка — это свидетельство капитальных знаний молодого человека по данному предмету...»
Слушали его поначалу с усмешками, потом заинтересовались, задумались. «Говорите, золотая медаль?,. Ее получил, к примеру, Владимир Ульянов, и вся Россия узнала об этой медали. И сколько столетий мы еще будем возвращаться к этому факту...» — «Среднее образование всему основа. Без этой основы ни из кого ничего не получится».— «Среднее?.. Мне иногда кажется, что для некоторых это — корень-то один — усредненность, посредственность. И наши школы — хорошие теплицы по .выращиванию посредственностей. Для их роста мы создали подходящий микроклимат. Уже не выгодно быть талантливым — нет воздуха, нет солнца, ты мешаешь массе, именуемой посредственностью. А вы подумали о том, что таким образом мы лишаемся будущих талантов? Разве мы не должны подумать о народе через двадцать, тридцать, пятьдесят лет?..»
— Это почти победа, да, пап?
— Министр сказал, что хочет повидать этого странного Ваганяна. А что во мне странного?
— Он имел в виду честность...
Отец пропустил мимо ушей лестную для себя фразу сына.
— ...Твоя бабушка часами не выходит из своего «музея». Сын понял, что отец больше не хочет говорить о своих делах.
— Значит, издалека приезжают только Сэм, Сюзи и Сирарпи... Тех, что из Армении приедут, я не считаю.
— Еще раз в Самарканд телеграфируй. Если Врам не приедет...
— Приедет, пап, приедет. Отец ему — и вообще никому — не рассказывал о телефонном
разговоре со своим двоюродным братом Ар гамом. Тяжелый был разговор. Рана, которая не знаешь когда и зарубцуется. «Тигран? —
Аргам Мугнецян попытался весьма спокойно изобразить удивление.— Да-да, кажется, припоминаю, был у меня такой родственник». Отец проглотил обиду, по возможности спокойно сообщил ему о юбилее бабушки Нунэ, пригласил. «Тебя приглашает твоя тетя»,— уточнил Тигран. «Ах, тетя? — Аграм Магнецян задохнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72