Спустился в ущелье. Бродил-бродил, вверх, вниз. Хорошо. Ущелье — чудо, каждый шаг открывает новое зрелище. Свадьба кам- ней, шествие камней, война и мир камней. И мировым судьей была при этом речка — голубая ниточка, лежавшая среди камней нежно и как-то беспомощно. Кажется, не будь речки, прибрежные скалы сошлись бы для битвы и земля сотряслась бы от дикого грохота. Но го- . лубая ниточка и разделяла их, и соединяла, примиряла их и отрезвляла, и скалы оставались на месте, как сто лет назад, как тысячу лет назад. Каких только мыслей не рождает природа...
В гостиницу вернулся уже ночью.
Интересно, Сюзи уехала? Нужно ее хоть в гостиницу устроить. По возвращении в Ереван следует найти того, с позволения сказать, лектора. А дальше что? Хватит ли смелости плюнуть ему в лицо и сказать, что он все знает?.. Что бы он сделал, будь он героем собственной книги? Непременно плюнул бы в лицо этому пятикопеечному самцу. Нет, Варужан Ширакян, твоя жизнь — даже не черновик той жизни, которую тебе хотелось бы прожить. «Почему вы не позвонили?» — вновь прозвучал в его ушах безнадежный вопрос Сюзи, и Варужан стал невыносим сам себе. Шум речки в ущелье доносил издали покой и примирение, и Варужану захотелось тоже примириться с собой. Ведь и он скала, рассеченная пополам, и половины стоят друг против друга, полные жажды примирения. Кто бы прошептал ему сейчас на ухо ласковое слово, кто бы поверил ему и простил... Кто бы сказал: ты самый честный человек на свете, самый смелый, самый...
И рука его инстинктивно потянулась к телефонной трубке.
— Егинэ?
— Я тебе столько звонила... Что-нибудь случилось?
— Меня не было в гостинице. Я очень хочу тебя видеть.
— У меня ребенок дома. Только что уснул.
— Ты не придешь... в гостиницу?
— Конечно,— сказала она и замялась, но тут же, словно чего-то испугавшись; добавила: —Приду, если ты хочешь.
— Приходи, не бойся. Нас никто не увидит. Перед выходом позвони, я тебя встречу.
Опустил трубку и сжал голову ладонями. Что ты делаешь? — спросил сам себя. Ты подумал об этой женщине? Как она войдет среди ночи в гостиницу в крохотном городишке, где все друг другу родня? И вновь оправдался: вокруг гостиницы нет жилых домов, они далеко, с десяти вечера и до утра в этом городе "мертвый час, по улицам гуляет только ветер. Кто их увидит! Старик сторож вечно дремлет — можно взять у него ключ (Варужан раза два так уже делал), сказать: иду подышать свежим воздухом, голова разламывается; ты, дедушка, спи, я дверь хорошо закрою, а ключ тихонько тебе в карман положу, ты и не услышишь.
...Егинэ растворилась в пустоте ночного пространства, сделавшись одной из красок темноты. В ночном безмолвии раздавались лишь ее шаги. Проводить себя не позволила. Все закончилось удачно, как и было задумано: сторож не видел ни прихода ее, ни ухода, Егинэ, Егинэ...
О господи, какие дивные это были часы!.. Эта женщина любит его каждой клеточкой своего тела, и как любит! И за что любит? «Ты меня делаешь женщиной,— сказала она.— С мужем это была, всего лишь моя повинность, а тут любовь. Ведь ты и сам видишь...» Это было блаженство, мука, близость и соитие всех клеток, взаимопроникновение, стирающее всякие границы между мужчиной и женщиной. Испытывал ли он раньше такое? Столько чистоты, нежности и вместе с тем столько бурной здоровой страсти... Как она сумела все это в себе сохранить? «После мужа ты в моей жизни второй мужчина. Не веришь? — И вдруг покраснела.— Да нет, что я говорю... Год назад мне голову заморочили— выходи замуж.. Появился один врач, очень симпатичный человек. Несколько раз мы с ним встретились. Он уже собрался дарить мне обручальное кольцо, и тут я сказала: больше не приходи. Я вдруг почувствовала, что изменяю тебе. Прошу тебя, не улыбайся. Ведь когда я вышла замуж, я тебя еще не знала и не любила,— значит, это не было изменой. А вот год назад... Бедняга недоумевал, почему это я решила отступить. Правильно я поступила, верно? А то что бы теперь было? Впрочем, все равно — стоило бы нам встретиться, и было бы все как сейчас...» — «Сколько в тебе нерастраченного сердца, Егинэ, Как ты сумела так себя сохранить?» — «Это ради тебя, любимый. Ведь когда-нибудь мы же должны были встретиться...»
Егинэ, Егинэ...
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Энис-бей открыл окно.
С восьмого этажа гостиницы Арарат был виден еще яснее. Стало быть, его страна совсем рядом. Он попросил Арама оставить его одного до вечера — сослался на то, что устал и хочет отоспаться,— ведь вечером куда-то должны идти.
На деле же он поспал в самолете. Зашел в ванную, умылся, провел ладонью по щекам, утром побрился наспех, кое-как. Нужно еще раз побриться. Достал из черного футляра электробритву «Браун». Напрасно Наташа позвонила Араму. Ему хотелось бы весь первый день бродить по городу без сопровождающих, а лучше даже все три. дня. Перед отъездом позвонил бы Араму, и они бы один раз встретились. Хорошая машинка «Браун» — побрился, с удовольствием погладил чистую, смягчившуюся кожу и показал язык глядящему на него из зеркала красивому молодому человеку. Надо еще сменить рубашку. Арам посоветовал схбдить в Музей современного искусства, в хранилище древних рукописей — он забыл, как это называется по-армянски,
ничего, спросит, найдет. По дороге в гостиницу они остановились, у каменного всадника. Памятник потряс Энис-бея. Конь перевернул копытом чашу, из которой вниз, в бассейн, текла вода. «Это чаша терпения,— объяснил Арам.— Наш народ взялся за меч только тогда, когда она переполнилась». Всадник не сидел в седле, а стоял, упираясь в стремена, готовый нанести удар мечом. Да и постамент не походил на обычный постамент — это была огромная скальная глыба. Но всадник все равно был больше. «Размеры фигуры и постамента не соответствуют друг другу,— сказал Энис-бей.— Или скала должна быть больше, или всадник меньше».— «Скала — наша земля,— возразил Арам.— Давид — великий герой маленькой земли».
Взглянул на часы. В Ереване двенадцать часов. До вечера есть еще часов семь-восемь. Арарат и восхищал и раздражал Энис-бея. Он видел фотографию другой его стороны — две унылые, неинтересные горы. Как может одна и та же гора быть такой разной? «Давид должен был сражаться со своим врагом. Каждый из них имел право на три удара. Враг его, Мера Мелик, трижды промахнулся. Когда доходит очередь Давида поднять меч, перед ним появляется мать врага и просит отказаться от первого удара. Давид уступает. Сестра врага просит его отказаться от второго удара. Давид вновь опускает меч. И только в третий раз подняв меч, разрубает врага пополам...» Арам говорил-говорил и вдруг как-то непонятно оборвал себя. «Все равно ведь прбедил врага»,— сказал Энис-бей. «А если бы он в третий раз промахнулся?..— Арам в задумчивости посмотрел на всадника; видимо, этот вопрос давно его мучил.— Не знаю, может быть, ты будешь смеяться, но я все думаю, верно ли поступил Давид, отказавшись от первых двух ударов...» Энис-бей рассмеялся: «Давай у него спросим, Арам-эфенди».
Нужно спуститься в ресторан — с утра Энис-бей успел выпить лишь чашку чая, а в здешних самолетах почему-то дают лишь минеральную воду — наверно, чтоб лучше переваривать несъеденное.
Арарат его почему-то раздражал,— значит, Армения вот она, под боком, а Энис-бею казалось, за тридевять земель. «Мы с армянами соседи,— вспомнил он слова отца.— Попытайся понять, кто они такие и чего хотят...»
В ресторане почти никого не было, Энис-бей сел у окна, в которое хорошо была видна площадь и, разумеется, опять-таки Арарат. Официант положил перед ним меню — на русском языке и, по-видимому, на армянском. Но тут же понял, что клиент не знает ни того, ни другого. Что-то пробормотал по-армянски и удалился. А немного погодя появился другой. Энис-бей понял, что его спрашивают, говорит ли он по-французски, отрицательно покачал головой и в свою очередь спросил, говорит ли официант по-английски. Теперь официант покачал головой. А по-турецки?.. Зачем он это спросил? Ведь решил не выдавать себя, Однако вопрос вылетел сам собой. И вдруг официант на чистом турецком ответил: «Турецкий знаю. Вы из Турции?» — «Из Греции,— сказал Энис-бей.— А откуда вы знаете турецкий?» — «Мой отец и дед из Бурсы. Дома они часто по-турецки говорили, во мне кое-что осталось».— «А мы долго жили в Стамбуле, я в Стамбуле родился».—
«Отец рассказывал, что Стамбул очень красивый город». Зачем он обманул этого человека? А если бы сказал правду, тот был бы с ним так же любезен и так же приветливо улыбался бы ему?.. «Так что мы почти земляки»,— сказал Энис-бей. Официант кивнул. «Что будете пить? Закуску, разрешите, я сам закажу—наша кухня с греческой очень похожи, и турецкая почти такая же». Энис-бей заказал холодное вино, крепкий кофе. Официант удалился быстро и деловито. Неужели он уже в Армении? Значит, и сидящие в этом зале, и отдыхающие у фонтанов на площади, и Идущие по тротуарам люди — армяне? Внешне они мало чем отличаются от турок. И почему он назвался греком? Греков Энис-бей не любит, греки задевают самолюбие его страны, на всем западном побережье их следы, и следы эти не сотрешь, поскольку они приносят заметную прибыль: возле древнегреческих развалин ежедневный поток туристов. Можно бы, конечно, отказаться от этих прибылей...
Закуски оказались вкусными — острыми, солеными, вино было не очень крепким и очень холодным. Понравилось — заказал еще бутылку. На той стороне площади довольно интересное розовое здание с флагом на башенке — видимо, правительственный дом. В Энис-бее пробудился несостоявшийся архитектор. По площади непрерывным потоком двигались машины. Их было много, но все однотипные. И в Москве то же самое. Шашлык показался Энис-бею лучше, чем он ожидал. Официант принес вторую бутылку вина, налил в бокал. «Налей второй бокал себе,- сказал Энис-бей,— выпьем вместе».— «Я на работе, господин».— «У нас предложить официанту выпить — это оказать ему честь». Официант неуверенно улыбнулся: «Благодарю, но... Скажем, завтра я не работаю. Если желаете, мы могли бы... Ведь мы почти что земляки». И от. этого бесхитростного приглашения его бросило в жар — зачем надо было лгать, скрывать свою национальность? «Посмотрим. Если будет время. Ведь я приехал сюда всего на два-три дня».— «Если разрешите, я позвоню вам».—«Да, конечно»,— произнес он почти машинально, назвал свой номер и переделал имя в Эниос. Официант быстро записал его номер на салфетке, улыбнулся и отошел. А если бы он узнал, что перед ним турок, пригласил бы он его, улыбнулся бы ему? Кофе сразу перенес Энис-бея в Стамбул, он достал из кармана и положил на стол пачку сигарет. И тут вновь появился официант: «Турецкие?— Он убрал грязную посуду.— Они чересчур крепкие. Вы наши пробовали?» — «Я к этим привык».
...Площадь была полна солнца и народа, и Энис-бей смешался с толпой, растворился в людском водовороте. Что ж, побродит по улицам, не заблудится, название гостиницы знает. К тому же это, наверно, центральная площадь, так что заблудиться сложно. На перекрестке переходила улицу вереница ребятишек, шли гуськом. Впереди и сзади шли пожилые женщины, тревожно глядя то направо, то налево и все время что-то внушая ребятам. Поток машин замер. Малыши шли даже несколько торжественно. Из одной машины раздалась турецкая музыка — Энис-бей заулыбался, словно встретил родного человека. Проходящий мимо мог подумать, что Энис-бей не в себе, а тому просто
странной показалась турецкая песня в Ереване. Дети в конце концов дошли до противоположного тротуара, и десятки машин разом сорвались с места... В этом городе, стало быть, у Энис-бея один-единственный знакомый, и лишь этот знакомый знает, кто он есть. Чувство изолированности поначалу показалось Энис-бею приятным, а потом вдруг стало угнетать: если одна из этих машин неожиданно собьет его, как опознают его личность — ведь паспорт остался в гостинице. Женщина-администратор заверила его на чистом английском, что паспорт он может получить вечером. В лице ее не дрогнул ни один мускул, когда она изучала его паспорт, хотя она, конечно, тоже армянка. Именно у нее он и поинтересовался, как найти музей древних рукописей и тот, другой, музей живописи. Женщина на листе бумаги написала что-то по-армянски и сказала: покажете кому-нибудь из прохожих, вам помогут. Энис-бей достал из кармана этот лист, взглянул на незнакомые буквы. Красивые, компактные буквы.
Искусственное озерцо, сад вокруг него. Пошел по аллее. На скамейках сидели в основном старики. Кое-где играли в нарды. Энис-бей посмотрел на возбужденные игрой старческие лица. Числа они называли по-турецки. Удивился. Один из стариков что-то спросил его, он в растерянности пожал плечами — мол, не понимаю. Осеннее солнышко являлось, по-видимому, самым лучшим витамином для старческих костей. Если бы с ним был отец, наверняка не удержался бы, сел играть. Отец любил нарды, играл самозабвенно — волновался, кричал, злился, азартно подкидывал зары.
Вышел на широкую улицу... Тут всюду продавали цветы, а девушки, одетые еще легко, сами тоже походили на цветы, только шагающие.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Позвонил Арам: приезжают Сэм и Сюзи, дней через десять будут в Ереване.Значит, отец не приедет. Варужан еще в Америке понял, что он не приедет никогда. И все-таки в нем теплилась надежда, что на юбилей матери выберется. Итак, они вряд ли уже когда-либо свидятся...
Ковровый магазин отца располагается в центре города, но вид у него жалкий, униженный: он стиснут высотными домами. Все в традициях нашей истории, подумал Варужан. Нас вечно теснили и давили великаны.
«Сэм нашел новое место для магазина, но у меня что-то душа не лежит. Да и потом, он говорит: только женюсь, сразу перееду в Нью-Йорк или Лос-Анджелес...»
Прочел вывеску магазина «Арпачай» — на армянском и испанском.«Ты испанский хорошо знаешь?»«Все слова, которые к коврам относятся, знаю. А другие на что мне? Дома, слава богу, со мной еще по-армянски разговаривают, в церкви и клубе тоже всегда найдется собеседник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72