А ссыльные спюрка — твой сородичи, которые в свою очередь породят на белый свет ссыльных. Для бабушки же твоей ее день рождения — это свидание с родными, находящимися в ссылке.
А кто же тогда Погос Тучян? В памяти ожили его колючие мелкие глазки, а в уши вновь полетели его слова-стрелы с ядовитыми наконечниками. Кто такие Погосы Тучяны? Может быть, надзиратели ссыльных?.. Странное дело, Варужану вдруг сделалось жаль Тучяна: жалок тюремный надсмотрщик — он не осознает, что является вдвойне заключенным. И жалок палач, приводящий приговор в исполнение... Вспомнился вздох Тучяна, когда тот повторял простые слова армянской песни: «В Ереван податься, навсегда остаться...»
Спюрк — айсберг. Нам видна лишь верхняя ледяная часть. Ты, Варужан, не спустился даже в глубь боли, страданий собственного отца, не попытался растопить его сорокалетнее молчание... Вспомнился их последний вечер в Байресе. После прощального грустно-веселого ужина ты поднялся в свою комнату сложить бумаги, вещи. И вдруг телефонный звонок. Нехотя взял трубку. Звонил Погос Тучян. «Я в ста метрах от вас, в баре «Санчо», очень хотел бы увидеться, чтобы...» —
«Зачем? Пейте один свое трехцветное вино, я пить не желаю, а нашими разговорами сыт по горло».— «Разве мы разговаривали? Только подкусывали друг друга, а разговор остался...» — «Извините, но я рано утром улетаю».— «Знаю. Неужели вы не поняли, что я умираю из-за Армении?» — «Вы умираете лишь из-за ее карты, парон Тучян».— «Из-за карты тоже».— «Любить карту не столь уж сложно, мечтать и вздыхать — тоже. Сложнее любить страну. Мечта — без изъянов, а реальная страна несовершенна...» — «Мы речь ведем о большой Армении».— «Вас, извините, ваша речь далеко заводит... Разве на карте можно жить? Даже если эта карта «от моря до моря»?.. Любить страну — это труд, забота, соленый пот, самопожертвование... Вы сбежали от трудов-забот, парон Тучян, а теперь.на расстоянии десяти тысяч километров, любите... карту».— «А вы что — эту карту отложили в сторону?» — «Любить эту карту — означает вдесятеро трястись над каждым миллиметром обретенной земли...» Сейчас бы ты рассказал еще Тучяну о сестрах Барцрашена, о карте исторической Армении в комнате на стене, на которую сверху была приколота сегодняшняя Армения, как последний спасенный спеленутый ребенок. Рассказал бы? Тучян бы
понял тебя?
«Я уехал из Еревана, глотая слезы. Много видел дурного, несправедливого».— «А где этого добра нет? Может, скажете, тут царство справедливости?..» — «Здесь не моя страна... Сюда ваши люди фильм привезли армянский, а меня удалили из зала».— «Я бы не удалял. Но ведь вы покинули землю, где делался этот фильм. О чем же тосковать?..» Тучян проглотил обиду и сказал: «Каждый день задаюсь вопросом: ради кого и ради чего я ращу детей армянами?» Почти вопрос твоего отца, Варужан,— такой же наивный и жестокий. Наверно стоило сходить в подвальчик «Санчо», но ты даешь себе этот совет с опозданием на год. Тебе нужно было разглядеть Тучяна до донышка, возможно, и схватку с ним продолжить. Последняя ночь перед отъездом? Великое дело! Не поспал бы ночь. Тебе лететь восемь часов над океаном — в самолете бы отоспался. И потом... сколько минут ты спал
в ту ночь?
Варужан яростно смял пустую пачку из-под сигарет, швырнул ее в ущелье, среди безмолвия природы слышен был даже ее полет и звук ее падения на скалу.
Свершилось бы чудо — раздался бы из ущелья голос Артуро:
Боль твоя, родина,— из огня сорочка...
— Что с тобой? — вышел к нему Арам.— Я уж решил, что ты спустился в ущелье по веревочной лестнице. Вернись в комнату, избавь нас от своего братца.
Варужан повиновался.
— Значит, сестренка, замуж выходишь? — сказал он бодро, в надежде развеять недобрую атмосферу.— Кто твой жених? Познакомила бы, я как-никак старший брат.
— Учитель,— Сюзи смотрела наивно и доверчиво.
— Бежавший из Бейрута учитель, голый-босый,— добавил Арам.— Это слова твоего брата.
Сэм взорвался:
— Почему вы здесь так не любите благополучных людей? Плохо, что ли, иметь деньги? Плохо иметь дом, машину? Или — у самих денег нет, потому ненавидите всех, у кого они есть?
— Продавец ковров в конце концов показал свои зубы,— холодно констатировал Арам.
Все засмеялись.
— Ты переходишь границы, Арам. Перестань обижать моего брата.— И обратился к Сэму: — А вы учителей получше принимайте. Спюрк будет существовать, пока будут армянские учителя. Я одобряю твой выбор, Сюзи, только на свадьбу пригласи.
— Хорошо,— улыбнулась Сюзи.— Мы решили приехать на родину, пожениться в Эчмиадзине.
— Родина! Эчмиадзин! — опять не стерпел Сэм.— Позволь узнать, на какие деньги?
— На мои и Арама,— улыбнулся Варужан.
— Прибавьте и мои сто пять рублей,— добавила Сюзи.— Отдаю свою месячную зарплату. Сэм, на свадьбу твоей сестры приглашаю тебя за свой счет.
— И двухлетней твоей зарплаты не хватит, барышня,— попытался улыбнуться Сэм.— Только билет на самолет две тысячи долларов.
— Ну что ж,— вздохнула Сюзи,— придется свадьбу твоей сестры справлять без тебя.
— Как то есть без меня? — теперь уже Сэм удивился всерьез.
— Давайте спать, уже поздно,— попытался поставить точку Варужан.— Девочкам отдаю спальню, Сэм и Арам будут спать, вернее, не будут спать в кабинете, я уверен, всю ночь будут друг к другу цепляться, а мне вполне достаточно этого диванчика.
При слове «диванчик» Варужан и Сюзи посмотрели в одном направлении, Варужан слегка улыбнулся, Сюзи нахмурилась. Арам заметил это, посмотрел на Варужана и ничего не понял.
— Я пригласила Сюзи на день рождения бабушки,— сказала Сюзи.
— Это же и твоя бабушка, так что ты имеешь полное право. Прими, Сюзи, и мое приглашение. Приедешь?
— И я со своей стороны могу пригласить барышню? — Сэм нерешительно посмотрел на Варужана.—От себя и от Сюзи. Полагаю, что это и наша бабушка.
— А почему «полагаю»?
— В конце концов в семействе Ватанянов воцарилось единодушие,— заключила Сюзи и вдруг вопросительно взглянула на Арама: — Или один воздержавшийся?
— Я — за! Голосую обеими руками!
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Воля бабушки Нунэ, хотя и непонятная домашним, была все же исполнена. А бабушка пожелала, чтобы гости находились сначала в разных комнатах и только тогда, когда ждать будет уже больше не-
кого, вошли все вместе в гостиную. В доме было достаточно комнат для того, чтобы вместить и вдвое больше гостей.
Каждый входящий прежде всего недоуменно смотрел на потолок прихожей: вместо светильника там висел медный колокол. Причем сразу было видно, что не подделка, а старинный, бог весть какого века. Смотрели, удивлялись, но тут же к нему и привыкали, и колокол начинал им казаться уместным и естественным. Родственники и друзья давно друг друга не видели, и тем для разговоров хватало. Одним словом, дом Тиграна Ваганяна гудел, как улей. Каждый новый гость хотел, разумеется, перво-наперво поглядеть на американских внуков бабушки Нунэ. Сэм Ширак и Сюзи находились как бы в магнитном поле всеобщего внимания. Ежеминутно требовалось кому-то пожимать руку, улыбаться. Женщины, как правило, целовали Сюзи, и она вскоре так к этому привыкла, что сама уже подставляла щеку каждой входящей женщине и по-американски улыбалась, обнажая ряд ослепительно белых зубов, причем не искусственных, а собственных. «Вот сколько у нас родственников, Сэм,— то и дело шептала она брату.— Папа с ума бы сошел от радости, если бы был здесь...»
Неделя, проведенная в Армении, дала брату и сестре тысячи впечатлений: люди, разговоры, краски. Было непривычно до головокружения, и неизъяснимая сладостная ложь заключалась во всем этом. Им некогда было словом перемолвиться друг с другом, их просто разрывали на части. Столько у них оказалось племянников и племянниц, двоюродных братьев и сестер, столько новых знакомых, которые тут же становились родными.
За утренним завтраком Сэм пристально посмотрел на сестру и сказал: «Какую большую ошибку мы совершили бы, если бы не приехали». Сестра улыбнулась: ей казалось возможным все, что угодно, кроме этого.
Тигран Ваганян еще раз прошелся по всем комнатам, посмотрел на гостей, видимо, мысленно перечитал их список, лежащий у него в нагрудном кармане, и незаметно подмигнул сыну. В ответ Арам молча улыбнулся и под взглядом гостей, в которых было написано ожидание, торжественно и медленно подошел к колоколу, свисающему с потолка. Взял в руки веревку, капельку помедлил... откуда такое волнение, почему так колотится сердце?.. Оглядел гостей взглядом, в котором таилась и грусть, и радость, подмигнул Сюзи и вдруг резко дернул за веревку. Колокол, видимо, давно уже тосковал по собственному голосу, благородному металлу казалось, что он онемел навеки. Даже ребятишки приумолкли, разговоры, перешептывания оборвались на полуслове, пожилые женщины, все как одна, перекрестились, и в глазах их появились слезы. Колокольный звон разнесся по всему дому, гости, созванные звоном, собрались в прихожей, а Арам все продолжал и продолжал звонить.
— Звон уже до Америки дошел, брат-звонарь,— сказал Сэм, куривший сигарету за сигаретой. Глаза у него слезились. От дыма?..
— Хочу, чтобы он и до Австралии дошел, и до Бейрута, и до Аддис-Абебы,— сказал Арам.— И еще... до соседней улицы, до Самарканда...
— Я убежден, что дойдет, брат...
Тиграм Ваганян, которому выдумка сына еще вчера казалась бредовой, был взволнован и тоже без передышки курил.
В конце концов Арам отпустил веревку. Отпустил и какой-то обессиленный остановился возле колокола, уставившись в пол.
Веревка сделала еще несколько движений в воздухе и замерла. А в прихожей царило прежнее молчание, будто разом опустел пчелиный улей.
— Ну, прошу вас,— сказал Тигран Ваганян.— Заходите, пожалуйста.— И, чуть помолчав, добавил: — Мама сама решала, кто где будет сидеть. Имя каждого написано, лежит на его месте. Дети соберутся в комнатах Арама и Нуник.
Двери гостиной были распахнуты настежь.
И вновь ожил пчелиный улей.
Входили в гостиную радостные, оживленные, с шутками, с продолжением прерванных разговоров. Но каждый входивший, взглянув на праздничный стол, вновь замолкал. На столе тут и там стояли увеличенные фотографии. Варужан сразу заметил фотографию отца. А по правую руку от юбилярши стояли фотографии дядя Сирака, дяди Багдасара... даже фотография Аргама Мугнецяна. «Что это придумала бабушка? — прошептала Мари, сжимая локоть мужа.— А где нам садиться?» — «Прочтем,— ответил Варужан.— Грамотные».
— Садитесь,— раздался голос Тиграна Ваганяна. Потом он зачем-то уточнил: — Там, где стоят фотографии, стулья должны быть пустыми. Так мама захотела.
Варужан посмотрел на Сэма и Сюзи:
— Пошли. Думаю, что мы должны быть рядом.— И направился к фотографии отца.
Так оно и оказалось: имя его значилось возле отцовой фотографии. Мари, Сэм, Сюзи тоже уселись рядом. Как-то растерянно, стараясь не шуметь, разместились и остальные. Возле каждой фотографии стоял бокал красного вина, столовый прибор и даже салфетка, похожая на белый парус.
— Молодец, бабушка,— громко, взволнованно сказал Варужан.— Я всегда знал, что наша бабушка гениальный человек. Вот вам еще одно доказательство. Молодец, бабушка...— И покосился на фото Ар-гама Мугнецяна, перед которым стоял бокал красного вина.
— Да, да,— зашептал Сэм.— Чрезвычайно трогательно. Бабушка мудрая женщина. И вообще армянская женщина — хранительница нации.
Когда все наконец отыскали свои места и расселись, Арам подошел к настенному ковру, центр которого скрывался за шелковой шторкой. Отдернул, ни слова не говоря, шторку, и все повернули голову к ковру. Под шторкой оказалась карта мира, два полушария. В середине карты — да, прямо в середине — горела лампочка и большими буквами было написано: Ереван. От этой точки в разные концы расходились цветные стрелки. А над картой надпись: «Вот где живут и откуда должны были приехать родные бабушки Нунэ...»
Все всё сразу поняли.
— Как это трогательно,— прошептала Сюзи брату.— Как ты это выдерживаешь, Сэм?
— Браво, Арам,— сказал вполголоса Сэм Ширак.— Армения Арама бессмертна. Как хорошо, что мы увидели все своими глазами.
— Все расселись?
Тигран Ваганян задал лишний вопрос. Казалось, свои места заняли даже фотографии. А лица с фотографий улыбались, почти все.
Варужан Ширакян был на двадцать лет старше фотографии отца и являлся ровесником фотографии дяди.
— Много не пей,— прошептала Мари.— Тебе, наверно, быть тамадой. Зря ты вашего председателя не пригласил.
Тяжелым и печальным взглядом посмотрел Варужан на жену, скривился, но ничего не сказал. Жена опять повисла на нем грузом, стараясь удержать, вернуть назад к грубому, реальному, осязаемому и понятному миру. Потом Варужан встал, направился к карте.
— Здорово я придумал, да?
Это сказал Арам, подошедший к нему.
— Здорово, Арам. Просто нет слов...
На первый взгляд могло показаться, что на стене висит карта воздушных путей, на которой показано, с какими городами мира соединен Ереван воздушными линиями. Линии, которые тянулись от Еревана, завершались цветными кольцами, в которых было что-то написано. Прочитал — в каждом кольце имя родственника, проживающего в этом месте. Нашел кольцо над городом Байресом, увидел имя отца, улыбнулся. Молодчина Арам, не забыл даже имя тикин Розет.
— Грустная карта, Арам.
— Это не карта — история.
Й вдруг мягко, тихо, словно из далекой дали, заиграли, запели ду-дуки1, над лестницей открылась дверь, и все увидели бабушку Нунэ. Она была в темно-синем платье и таком же платке, а на лбу радуга из мелких золотых монет. Лицо бледное, будто срисованное со средневековой иконы Богоматери. Значит, и Богоматери было когда-то восемьдесят пять. Бабушка Нунэ одним взглядом, казалось, обняла всех, мягко улыбнулась и сделала шаг вперед. И двое стариков, стоявших по обе руки от нее, тоже шагнули, их шаг был твердый, уверенный.
Варужан быстро вернулся на место, сел и шепнул Сэму:
— Это товарищи деда Ширака, они еще в Карсе дружили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72