главное, безопасно? Сумей быть добрым, а не казаться, сумей быть добрым в моменты и радости, и горя, и победы, и поражения. Трудно? Немыслимо! Но только через это немыслимое можно намыть чистое
золото человеческого характера. Если бы ты попытался помочь Сюзи, пусть даже ничего бы не вышло, Сюзи продолжала бы тебе верить — может быть, больше прежнего. Но тебе было не до доброты. «Я тебе позвоню»,— сказал ты. «Буду ждать»,— девушка поднялась. Настроение твое улучшится, и доброта к тебе вернется. Разве так бывает?' Помни: проходящее время — страна, в которую не возвращаются. Никогда, никаким чудом. Вот и теперь не вернуться тебе к Сюзи того
дня. Варужан Ширакян и не заметил, как догорел закат и горы, объятые совсем недавно туманом, заволокло мглой, не заметил, как сразу похо-чодало. в комнате, а небо украсилось огненными росинками звезд. Через неделю Сюзи позвонит. Условятся о дне встречи, чтобы он мог увидеть ее село, школу, учеников. Село ее Совсем высоко в горах, ближе к звездам. «Эта девушка никогда меня не простит»,— подумал Варужан.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
Эти письма Ширак Ваганян переписал из книги «Геноцид армян» много лет спустя и подклеил их в дневник Мустафы Недима с таким объяснением на полях: «Прости, Мустафа Недим, но это мне кажется очень удачным дополнением к тому, что ты написал».
«Ваше превосходительство господин министр! В сей момент, когда готовится к обсуждению вопрос, касающийся выселения армян, по моим наблюдениям, осуждению подлежат прежде всего генерал-губернаторы.
Имею честь уведомить Ваше превосходительство о зверствах,творимых под прикрытием науки.В 1915 году, в декабре месяце, в городе Ерзнка, по приказу главного врача Третьего военного корпуса Тевфика Салима кровь, взятую у больных сыпным тифом, использовали без обезвреживания для прививок высланным армянам. Подобные опыты обычно проводятся в лабораториях над животными.
Многие люди, подвергшиеся этим опытам, заболели и умерли. Их обманули перед самым выселением — объявили, что это прививки против сыпного тифа.
Организатор этих опытов Гамди Суад, профессор анатомии Оттоманского медицинского училища, опубликовав результаты своих исследований на страницах «Константинопольской военно-медицинской газеты», объявил, что опыты ставились на приговоренных к смерти. Ваш покорнейший слуга может засвидетельствовать, что объекты смертельных опытов профессора не имели за собой иной вины, кроме как быть армянами. Эти факты могут быть подтверждены врачом Рефет-беем, главным врачом центральной больницы города Ерзнка, двумя врачами-армянами, работавшими с ним, а также врачом Села-хетдин-беем — главным врачом Красного Креста города Ерзнка.
Я, Ваш покорный слуга, уведомляю Вас, что параллельно с политическими преступлениями совершаются еще и преступления научные, по коим могу Вас снабдить дополнительными сведениями».
Это было напечатано 23 декабря 1918 года в газете «Туркдье Стамбул». Автор письма—турецкий хирург Гайдар Джемал. Будем помнить это имя. Письмо свое он адресовал министру внутренних дел Турции.
В том же 1918 году 24 декабря, то есть на следующий день, в той же газете другой турецкий врач, Селахетдин, пишет следующее (помянем и его добрым словом):
«В связи с открытым письмом хирурга Гайдара Джемала в министерство внутренних дел я вспомнил несколько фактов, непосредственным очевидцем которых я сам был. Будучи свидетелем событий, происшедших в центральной больнице Ерзнка, я почитаю делом совести рассказать о них.
В 1915 году многих армян, которые с трудом скрывались в Ерзнка, изловили и как подопытных животных поместили в центральную городскую больницу для бактериальных опытов, которые обычно проводятся на кроликах и морских свинках. Так было уничтожено много армян...»
А вот и третье письмо, написанное тем же доктором Селахетдином, но опубликованное в другой газете, «Алемдар», 8 января 1919 года. Помянем же еще раз этого человека добрым словом.
«Если принять во внимание, что правительство никогда не придавало значения совести, чести, нравственности — всему тому, что свято,— нетрудно понять его идею, принесшую столько страданий армянам. В то время никто у правительства не потребовал расплаты за содеянные злодеяния, и все полагали, что они так и останутся безнаказанными.
Именно эта безнаказанность и позволила в Ерзнка совершать над армянами опыты по прививке сыпного тифа. Для подтверждения этого обвинения имеется множество доказательств. Любопытно, что совсем не сведущие в этом вопросе врачи выступали на страницах печати с опровержением обвинений. Это обстоятельство заставило меня взяться за перо. Следует иметь в виду, что есть любители показать себя, которые вещают с кафедр и хватаются за любую сенсацию.
Если знающие и авторитетные личности возьмутся за это дело, истина выплывет наружу. Имеются виновники этого, так же как имеются виновники ссылки, резни, грабежей.
Пусть не волнуются наши врачи — виновники известны. Истина будет установлена не на страницах печати, а в суде».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Снова зазвонил телефон, и в звоне его Варужану почудилась мольба. Посмотрел на часы — пять часов. На сей раз это уж точно Егинэ. Бедняжка совершает последнюю попытку застать его перед тем, как отправляться домой. Может, поднять трубку? Нет, не поднял — хотелось побыть наедине с собой, вникнуть в прожитый день. Только ли в этом причина? Ведь было еще нечто, в чем Варужану не хотелось
себе признаваться. После той ночи в сердце его закрался страх: ему казалось, что он на корабле и вдруг палуба стала ускользать у него из-под ног. Все угрожало стать чересчур серьезным и тревожным. Это не игрушки, дорогой, сказал он сам себе, эта женщина любит тебя... Самолюбию какого мужчины не польстит подобное открытие? Этого вопроса сейчас лучше не задавать. Егинэ знает наизусть целые страницы из твоих произведений и так тонко все чувствует и так безоглядно верит каждой строчке.
В ту ночь Варужан Ширакян стал насмехаться над... Варужаном Ширакяном — ведь он, как никто, знает все его изъяны и слабости. Егинэ насторожилась и до того умно принялась защищать его от него самого. Ее защита показалась ему в какой-то миг блаженной и справедливой. «Сдаюсь, Егинэ,— сказал он.— Ты убедила меня в том, что Варужан Ширакян, оказывается, приличный писатель». Причем это не было слепой защитой'— Егинэ умница, образованна и чувствует литературу каждым нервом.
Почти каждый день — а случалось, и по нескольку раз на день — они беседовали по телефону. О, какие дивные то были беседы! Если б их записать на пленку... Да, Егинэ, телефон и в самом деле, видимо, изобрел человек, который дико тосковал по другому человеку, самому дорогому, и не имел возможности находиться рядом с ним... Да и с самим Варужаном происходит что-то странное: беседы с Егинэ не утомляют его—более того, опустит трубку, займется чем-нибудь и вдруг ощущает, что по лицу его продолжает блуждать мягкий улыбчивый отсвет. Такого давно с ним не было. Потому-то и зародился страх. Одно дело — приятная женщина, другое — любимая. Не переросло бы все в серьезное чувство. Не запутаться бы, не потерять голову в паутине новых страстей и желаний... Если бы он мог полюбить... И тут же испугался этой мысли — ведь любовь свободы не дает, она забирает свободу, а Варужан явился сюда ради освобождения себя. От любви, от ненависти, от вражды, от дружбы. Он не желал ни любить, ни ненавидеть. Возможно ли такое? А Егинэ... Она ничего не требует, просто любит и побеждает своей... слабостью. Побеждает? Егинэ бы удивилась, услышав это слово, у нее бы расширились глаза: разве я похожа на победительницу? О женская слабость, о это ничегонетре-бование!.. Какое это грозное оружие! Если бы женщины только знали! Ведь любовь ктому же забота, ответственность, а Варужану Ширакяну не до новых забот. Он для себя решил, что с него хватит. Егинэ вчера сказала, что каждую ночь пишет ему письма. Спросила: «А ты не напишешь мне письмо?» Это была ее первая просьба, и прозвучала она не как просьба, а как мечта, высказанная вслух. Стало быть, после долгих телефонных бесед еще и письмо? Неужели остается что-то несказанное? Уже сколько лет он никому не писал писем. И вдруг испугался, что однажды ему захочется написать письмо. Егинэ, Егинэ... И вновь зазвонил телефон. На сей раз трезвонил междугородный звонок. Схватил трубку. Арам, конечно,— кому еще быть?
— Значит, так, дядя,— Арам его в шутку дядей величал.— Получили телеграмму от Сэма Ширака. Через две недели твой фирменный американский братец приедет в Ереван. Папа говорит...
- Я приеду накануне. Бабушка как?
— Она вся в других мирах., В последние дни обходится двумя словами: телеграмм нет?
— Бедная бабушка, она так взбудоражена. А на приезд моего отца в телеграмме Сэма намека нет?
- Брат твой пишет, что. приедет с сестрой.
— Значит, без отца.
— Бабушку мы все же обнадеживаем.
Варужан опустил трубку, вышел на улицу, и ноги сами собой повели его к закусочной—хоть раз в день следует подчиняться приказам собственного желудка. На улице было много людей, солнца, птиц. На противоположном тротуаре он увидал знакомую фигуру — Сюзи! Девушка тоже посмотрела в его сторону, заметила его, но продолжала идти своей дорогой. Значит, она снова приехала в город, но даже не позвонила. Может, пригласить ее, вместе пообедать?.. Девушка уже ушла довольно далеко, Варужан не последовал за ней, не окликнул ее. Прохожие ее сейчас разглядывают, и каждый составляет о ней соб ственное мнение, которое сводится к следующему общему знаменателю: вид весьма легкомысленный, одета неряшливо. И мнение это никак не стыкуется ни с сутью ее, ни с жизнью. «Почему вы не позвонили?»-прозвучал отчетливо-жесткий вопрос девушки в чистом, прозрачном воздухе.
В закусочной царил содом.
Блюдо лишь одно, зато людей пруд пруди всяких. Столы буквально осаждались. Знакомый официант с трудом устроил ему ..местечко за одним из столов. Там уже, устроилась крестьянская семья: отец, мать, молоденькая дочка.
— Усаживайтесь,— сказал мужчина.—Мы встаем уж.
Жена и дочка взглянули на Варужана краем глаза, дочка слегка улыбнулась. Муж с женой были до ужаса тощими, а девушка пухленькая. Удивительное дело: кожа да кости породили кровь с молоком. Но как доходяга ел при этом, как работали его челюсти! На тарелке образовалась уже Эйфелева башня, пирамида Хеопса из обглоданных костей, а официант принес ему новую порцию шашлыка. Счастливчик, подумал Варужан, у него, видно, было голодное детство, и потому к зрелости он сохранил нерастраченный аппетит.
— Бери-ка, пока тебе не принесли,— энергично жуя, предложил мужчина.
— Сперва покурю... На рынок что-нибудь привезли?
— Нет,— ответил мужчина,— я тут дом себе приглядел, он мне по нраву. Говорю женке: давай и мы горожанами заделаемся, чем мы хуже других.
— Да, конечно.
— А этот безбожник ни .копейки спустить не хочет, никак о цене не столкуемся. Сам в своих,ереванах дармовой дом от государства получил. Горожане, сукины дети, думают, что у нас, сельчан, денег куры не клюют: весной десятки сеем, осенью сотни жнем.
Пиво тут, как всегда, было холодным,— радостно забулькав, оно потекло Варужану в горло.
Среди толпы закусочной ему было хорошо: вроде и люди рядом, и ты один.
Официант еще одного человека втиснул за их стол.
— Ничего,— сказал Варужан,— наш народ к тесноте привык.
— Так и не решусь ни на что,— продолжал вздыхать крестьянин.
— А из какого села вы собираетесь в горЬд перебраться? Крестьянин произнес какое-то ничего Варужану не говорящее название.
— А это далеко от Барцрашена? — спросил Варужан.
— Которого? — Крестьянин на миг перестал жевать.— А, того самого!.. Да рядышком с нами. Лет за пять в нем ни души не осталось.
Новый сосед по столу, молодой парень, пристально посмотрел на крестьянина.
— А почему? — удивился Варужан.— Ведь до недавнего времени
там еще жили люди.
— Кто?
— Две сестры.
— А, те две вертихвостки? Может, ты приехал одну в жены взять?
Слиняли. Опоздал.
— Куда они делись?
— Господь знает. Сируш,— обернулся он к жене,— про Тигрануи и Астхик спрашивает.
Значит, Тигрануи и Астхик... Вот и имена узнал.
— А,— отозвалась жеца,— ослепнуть их матери. Они как два солнышка были, да сгинули.
— Два солнышка! Еще скажи — две девы Марии! Варужан попытался деликатно возразить:
— А разве легко им было четыре года в безлюдном селе жить?
— В девках засиделись, потому и в селе остались, чтоб мужей захапать. Всё фокусы, ловушка для мужиков.
Парень, которого, казалось, разговор не касается — он спокойно потягивал свое пиво,— вдруг со стуком поставил кружку на стол:
— Послушай, дядя, сельский горожанин, еще слово о сестрах, я тебя двумя пальцами схвачу за шкирку и выкину на улицу — ты ведь весишь меньше велосипеда.
Крестьянин моментально замолк, словно язык проглотил вместо последнего куска мяса. Жена его с мольбой посмотрела на парня, потом на Варужана, а у девушки сделалась пунцовой сдоба щек.
Парень стрельнул глазами в Варужана:
— Нашли с кем беседовать.
— Вы знали сестер? Где они сейчас? Парень грустно ответил:
— Если бы я знал...
Крестьянин наскоро вытер рот носовым платком, сделал знак жене и дочке, и все трое тут же поднялись, почти не притронувшись к новым порциям шашлыка.
— Счастливо оставаться,— произнес крестьянин как-то безадресно.— Мы пойдем, по своим делам, а вы сидите себе.
Ни парень, ни Варужан ничего не сказали в ответ.
— Приехали в город дом купить. Живут возле Барцрашена.
— Окрестные села все мало-помалу пустеют. Так что этот сельский горожанин себя пытался оправдать.
Наверно, подумал Варужан, такие люди, как Тигрануи и Астхик, мешают их совести, будоражат ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72