..
Сэм Ширак встал перед сестрой, глядя на нее холодными глазами:
— Глубокое письмо!.. Скажем прямо: этот человек отрекся от Родины и теперь ищет оправдания...
— Ты это понял? — почти закричала Сюзи, пригвоздив брата взглядом так, словно он был мишенью, в которую ей надлежало целиться.— Этот человек, который почти наш дядя, не от Родины отвернулся, а от армянства твоих Погосов Тучянов!..
Варужан, до того поднявшийся в комнату бабушки, появился в этот момент на верхней площадке деревянной лестницы, при последних словах Сюзи замер, насторожился, вопросительно посмотрел на сидевших за столом родных и, почуяв в воздухе опасность, быстро спустился к ним.
— Только что из Эдинбурга письмо пришло,—предупредил дядя его вопрос.— От Тиграна Ваганяна, который в Англии. Ты знаешь, это старший брат Джорджа.— И попробовал пошутить: — На одном квадратном метре у нас трое говорящих по-английски, все они Ваганяны — и не могут разобраться с письмом четвертого Ваганяна.
— Папа,— хмуро сказал Арам,— оставь пока в покое третьего Ваганяна.
Тигран Ваганян сознательно пропустил мимо ушей бормотание сына.
— Представляешь, Варужан, письмо адресовано твоему деду.
— Деду? — Варужан потянулся было к письму, которое Сюзи держала в руке.
Но Арам его опередил — схватил письмо, с усмешкой посмотрел на Сэма:
— Куда вы без нас годитесь?..
— Новое поколение от скромности не умрет.
— Ты абсолютно прав, Варужан. Хоть чем-то должны мы походить на старшее поколение?
Нервно, нетерпеливо смотрел Тигран Ваганян то на Арама, то на Варужана, но молчал.
— Сейчас, пап, я переведу. За каждое слово не ручаюсь, но в общем смысле будь уверен. Только сам разок прочту...
Отец взглянул на сына почти с мольбой — мол, не тяни.
— Ладно-ладно, пап, попробую сразу. И Сюзи, наверно, поможет. Сюзи съежилась возле печки и грустно смотрела на тлеющие угли.
— «С семилетним опозданием здравствуй, дорогой дядя Ширак,— голос Арама дрогнул.— Правда, я не ответил на твое письмо, но
именно оно перевернуло всю мою душу... До него я жил для себя. Родился в Эфиопии, сейчас гражданин Великобритании, завтра, если пожелаю, перееду в Сингапур, Новую Зеландию или, скажем, в Америку».
— Слышите? — Сэм повернулся к сестре.— Поглядите на этого глубокого армянина! Это не человек — аист, ласточка! Сегодня в Англии, завтра в Сингапуре, Новой Зеландии... А где Родина? Можете вы мне ответить на вопрос? На его картах стерта Родина!
— Пусть прочтет,— одернул племянника Тигран Ваганян.
— «Да, твое письмо все во мне перевернуло. Но все же первый червь, который проник в меня, зашевелился, связан со смертью отца. У меня не выходят из головы слова моей матери: «Армянский язык — единственное, что оставалось у вашего бедного отца, армянский язык — единственный не убитый родственник отца».
— Ну-ка, повтори еще раз, Арам,— попросил Варужан. Арам повторил все слово в слово.
— «Я от себя отгонял подобные картины, но, независимо от себя, видел отца то ночью в церкви, то на кладбище, то в его кабинете, где он вышагивал из угла в угол, разговаривая с собой по-армянски».
Сэм Ширак открыл было рот, чтобы опять прервать Арама, но Тигран Ваганян стрельнул в него таким взглядом, что тот не решился.
— Дальше, Арам...
— «Мое поколение, дядя Ширак, видимо, самое несчастное поколение армян. Наши отцы и деды были детьми Родины, мы — дети чужбины. Отец вспоминал свой Харберд, а мне что вспоминать — страну по имени Чужбина?..»
— Этот человек прирожденный писатель,— сказал Варужан, Арам на миг оторвался от письма, с полупрезрением взглянул на
двоюродного брата, но смолчал, ссориться ему не хотелось, сердце наполнилось печалью и жалостью.
— «Но что было делать нашим отцам? Они были неграмотны, других языков, кроме армянского, не знали. Возможно, мои слова жестоки, но сохранять в себе армянское было для них единственным выходом, чтобы выжить,— выбора у них не было».
— Слышите? — вновь взорвался Сэм Ширак.— Он посягает на наших достойных отцов и дедов, которые кусок хлеба от себя отрывали, но открывали школы, строили церкви, клубы...
— «А с нами произошло другое,— Арам проигнорировал выпад Сэма.— Мы получили образование, тысячью нитей стали связаны с внешним миром. Зачем вводить донорскую кровь, когда в ней нет нужды?»
— Вот уж действительно донорская кровь,— Варужан втянул в легкие дым сигареты.— Дядя, а кто он по профессии, твой тезка?
— Дома чертит,— сказала Сюзи.— В университете профессор.
— «Смерть отца, затем твое письмо. Я уже думал, что не осталось во мне ничего армянского, но...»
Арам вдруг прервал чтение, вскинул глаза на Варужана:
— А в Англии ты был? Варужан недоуменно уставился на него:
— А при чем тут это? Нет, в Англии не был.
— Так я и знал...— и продолжил чтение: — «Однажды пригласили меня в армянский клуб, сказали, что приехал армянский писатель, я не запомнил фамилию. Мне много говорили, что все, кто из Армении, напуганные, осторожные, каждое слово — а за границей особенно — взвешивают, Армению приукрашивают... А этот человек был небрежен, прямодушен, употреблял очень острую пищу,— видимо, у него здоровый желудок. Много ли подобных армян в Армении, дядя Ширак? Если много, значит, страна моего отца будет жить... Слова этого человека пробудили меня, я понял, что я не европеец и, если переселюсь в Америку, не сделаюсь американцем...»
— Поздно понял, дорогой родственник...
Никто не среагировал на слова Сэма, он мог бы говорить и дальше, никто бы его не прервал, даже Арам. Тигран Ваганян попросил у Варужана сигарету, тот протянул ему пачку. Взглянув на дядю виноватыми глазами, потянулась к сигаретам и Сюзи. «Кури»,— разрешил ей дядин взгляд. Пробормотав что-то себе под нос, Сэм встал из-за стола, прошел к камину, опустился в кресло.
— «Слушая этого человека из Армении, я понял лишь одно: быть недовольным можно только с в о е й землей. Краснея от стыда, сознаю: где бы мы ни жили, мы всегда заискивали, лебезили перед коренными жителями. Мне стало жаль самого себя, дядя Ширак, здесь мы имеем право лишь на пресмыкание. Однажды мои коллеги по Кембриджу говорили о своей стране и уж так поносили Англию! Казалось, у каждого в руках хирургический скальпель и каждый сам хочет вскрыть нарыв. Не знаю уж, какой бес в меня вселился, но я решил принять участие в разговоре и высказался в их духе, но не успел я заговорить, как мой английский коллега бросил мне в лицо: «Не нравится Англия? Тогда зачем ты здесь? Уезжай к себе. Загадочный народ армяне: переезжают из страны в страну и всюду недовольны». Я тут же замолк. И в тот день, когда услыхал армянского писателя, понял: недовольным имеешь право быть только собственной страной. Этот человек приехал из своей страны и в свою страну возвратится, а я гражданин государства с непонятным названием Чужбина».
Варужан сказал:
— Я и в Байресе встречал таких потерянных армян. Сейчас я лучше понимаю их боль.
— Можешь назвать хоть одно имя? — почти выкрикнул Сэм, сидевший у печки.
— Могу, Сэм,— мягко, почти ласково произнес Варужан.— Например, мой и твой отец.
— У нашего отца другие обстоятельства, он ведь родился в Армении.
Арам же переводил уже дальше, словно для себя самого:
— «Приехать в Армению? Как на Родину? Но Российская Армения не родина даже для моего деда. Приехать в качестве туриста? Есть места интереснее».
— Как вы не можете понять сути его излияний? — Сэм Ширак пытался говорить спокойно: его родные заблуждаются, и ему следует открыть им глаза.— Для него Армения глухой, непривлекательный, чужой уголок земли, а вы говорите — Мать-Родина...
— Побереги цветные нитки своих нервов, брат мой ковроторговец. Сейчас будет место похлеще — нитки порвутся,— изрек Арам.
Сэм Ширак смотрел на всех несчастным взглядом: странный тут народ — то не смей Армении коснуться, горло за нее перегрызть готовы, а то делаются всепрощающими исусиками.
— «Я попытался найти Армению в нашей колонии. Пустое занятие. Когда нет государства, каждый армянин сам себе государство, со своим парламентом, его главой и, уж разумеется, с министром внешних сношений. Я понял, к слову, что дашнакские шефы оплакивают не потерянную страну, а всего лишь потерянные ими кресла. Ведь они могли бы сегодня его занимать...»
— Лучше не скажешь...— Варужан мысленно зааплодировал.— Я бы напечатал это письмо во всех газетах спюрка.
— Не много ли? Может быть, пощадишь хоть несколько газет? У Сэма нервы начали сдавать, Арам, заметив это, сложил письмо.
— Почему? Читай до конца,— сказал Варужан.
— Читай-читай! — почти выкрикнул Сэм.— А вы связывайте свои надежды с подобными армянами! Грешно их армянами называть!..
— «Союзы, клубы, газеты растут в спюрке как грибы. Ведь кресла жаждут многие — не премьер, так хоть председатель клуба. Число союзов растет, а союза нет. Хорошо по этому поводу сказал тот армянский писатель: в село, где много петухов, утро с опозданием приходит».
— Великолепно,— зааплодировал Варужан. Тигран Ваганян рассмеялся себе под нос.
— Ах эти петухи,— обратилась Сюзи к брату,— каждый на своей крыше кричит, и только он знает точно, когда будет солнце.
В конце письма Тигран Ваганян извинялся перед бабушкой Нунэ за то, что не приедет на ее юбилей, перед дедом Шираком за то, что отвечает на его письмо с семилетним опозданием, и передавал приветы далекой незнакомой Армении. Последние строки заключали в себе жгучую грусть:
— «И когда ваши люди приезжают за границу, пусть они, слушая тех, кто превозносит Армению, разглядятв полутемном уголке восторженного зала и растерянных, безъязыких, таких, как я, которые не знают ни кто они, ни откуда, ни куда и зачем идут...»
Арам сложил вчетверо письмо, вложил в конверт, зажег сигарету. Слова казались лишними — не письмо, а открытая рана, как же можно обсуждать рану?
Варужан встал, ласково опустил руку на плечо Сэма:
— Помнишь песню Артуро — «Боль твоя, родина,— из огня сорочка»?
Сэм Ширак непроизвольно улыбнулся. В камине давно погас огонь.
На другой день после юбилея поздним ночным рейсом улетел в Ташкент Врам Ваганян. Самолет из Еревана в Ташкент бывает лишь раз в, неделю, потому Врам взял обратный билет заблаговременно, прямо в день приезда. Бабушка Нунэ горько вздохнула: «Мать для тебя как кино: прилетел, поглядел и назад».—«Весной все приедем,—попытался успокить мать Врам.— Детей прихвачу, Нину и — сюда».
Врам Ваганян увозил в сердце обиду на знаменитого племянника. Тот не соизволил даже полистать тетрадь Коли и свою книжку не подарил. Арам тетрадь просмотрел — читал, улыбался, один раз вслух рассмеялся, имен семь-восемь зачеркнул, три-четыре прибавил. «Потрясный парень твой Коля,— сказал Арам.— Обязательно присылай его к нам на каникулы». Арам не поленился даже письмо написать — лично Николаю Ваганяну. Несколько книг дал дяде для Коли, и среди них толстый, тяжеленный русско-армянский словарь. «Неужели столько слов на свете?» — отчего-то вздохнул Врам Ваганян. Бабушка Нунэ собрала целый узел подарков снохе и детям. Половина подарков из Халеба отправилась в Самарканд.
Сирарпи часами висела на телефоне — до тех пор, пока ей наконец не удалось связаться с Халебом, с доктором Дальяном. Наговорила на тридцать семь рублей — могла бы говорить и дальше, если бы армя-но-русско-арабоязычные телефонистки по очереди не внушали ей, что нельзя занимать так долго междугородную линию. Сирарпи, задыхаясь от волнения, забегая вперед и сбиваясь, рассказала, как под крылом самолета в московском аэропорту ее уже ждала черная машина, рассказала про Нину, тикин Анушик, ее мужа и, конечно, про Виктора Орлова. «Мы и за вас пили, доктор, и за парона Назарета, тикин Анаис, за Седрака и Андраника, за текеянцев, за всех, за всех,— Сирарпи за столько тысяч километров почувствовала волнение доктора, услышала его беспокойное дыхание, показалось, что горький дым его сигареты разъедает ей горло, глаза.— А день рождения бабушки Нунэ, доктор, это было не застолье, а армянская история... Это так волнующе было...» Наконец доктор Дальян сумел подобрать слова: «Сирарпи, доченька, возвращайся через Халеб, мы все будем счастливы услышать твой рассказ...»—«Посмотрим, доктор. Наверно, так оно и будет, вряд ли бейрутский аэропорт...»
В последующие дни Сирарпи почти не бывала дома, друзья-приятели разрывали ее на части. Она часами бродила по Еревану, по его старым и новым улицам, садилась в метро, ездила от одной до другой уже знакомой-презнакомой станции.
Пыталась каждый день дозвониться до Бейрута. Увы, каждый день один ответ: «Сегодня тоже с Бейрутом нет связи. Попытайтесь завтра, барышня...»
На другой день после юбилея в дом Ваганянов с огромным букетом гвоздик пришла Сюзи. Тигран Ваганян открыл ей дверь, любезно предложил зайти. Молодежи дома не было.
— Я вчера должна была приехать, но не получилось,— сказала Сюзи.
— Жаль, молодежь хорошо повеселилась... Арам и Нуник должны вот-вот появиться.
Поднялись в комнату бабушки Нунэ. А вскоре пришла тикин Анжела, которая с особой ласковостью принялась обхаживать девушку.
Бабушка Нунэ показалась Сюзи удивительно похожей на ее бабушку. Сюзи сварила ей кофе, немножко посидели, поговорили. Фотографии, глядящие со стены, вызывали боль от вида пустых рамок. Сюзи хотелось плакать, но она попыталась пошутить, потом стала хвалить Варужана, Арама, Нуник, Сюзи, даже Сэма. «Арам чудесный парень»,— сказала она, и тикин Анжела при этих словах зарделась, помолодела.
Пока они втроем сидели-беседовали, дверь комнаты бабушки Нунэ то и дело открывалась. Заходили родственницы, соседки. Внизу, на кухне, мыли посуду, вилки-ножи, бокалы, чтобы потом определить, разобраться, где чье и сколько чего перебито. У соседок и родственниц либо был «важный разговор» к тикин Анжеле, либо они забегали на минутку поболтать и тут же исчезали.
Появилась и тикин Ерануи. Вошла, грузно уселась напротив Сюзи и стала откровенно разглядывать девушку с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72