— А я уж думала, что вы собираетесь ночевать в коридоре. Он ничего не ответил на это, сел. Как хорошо, что обе постели внизу, а то карабкайся. В квадратном проеме окна стояла все
та же чернильная мгла. Да, зря не купил и второй билет, сейчас был бы в купе один.
У порога их старой школы выросла трава — в полметра высотой. Он вчера видел. Ноги его сами понесли почему-то на школьный двор. Когда он учился, школа была поделена на мужскую и женскую. Девчата входили с парадного входа, они, мальчишки, со двора. Теперь — давно уже — в этом здании одна-единственная школа, и все, естественно, входят через парадную дверь, дворовая заколочена. Поросший травой порог вызвал горькие ощущения — уж не поросший ли это травой могильный холм над его усопшим детством? Он нагнулся, принялся рвать траву и вдруг усмехнулся: увидят — что подумают? Нет, никогда не следует возвращаться туда, где ты был счастлив. Не следует. Особенно в минуты печали. Там печаль не рассеивается, а сгущается. Двор теперь заасфальтирован, не то что в прежнее время,— стало быть, и следы его детства тоже остались под асфальтом.
Сентиментальным делаюсь, подумал он; разумеется, должны были заасфальтировать двор, должны были заколотить дверь черного хода. Он потянулся за сигаретами...
— А почему вы со мной не разговариваете? — соседка выглядела обиженным ребенком, у которого отняли любимую игрушку. Сколько же ей лет? — Сперва в коридоре стояли, теперь вот уже сорок минут молчите. Хоть бы книжку перед собой положили — я бы подумала, читаете.— Ну и дела! Да, жаль, что не взял второй билет тоже...— Вы даже не спросили, как меня зовут!
— Спрашиваю,— сказал он машинально.
— Друзья меня зовут Сусик, мама — Сусан, а сама я предпочитаю Сюзи... А бабушка зовет меня Шушан. Во-первых, потому, что это ее имя, а потом, и в метриках, и в паспорте так записано. Когда паспорт меняли, я хотела имя сменить, но бабушка разобиделась, целую неделю сердилась. Не верите? Вы, наверно, не верите и в то, что у меня паспорт есть?
— Верю, верю, во все верю.
— Бабушка — моя самая близкая подружка,— девушка по-детски просияла.— А у вас есть бабушка?..
— Бабушка?.. Это единственное, что у меня есть наверняка...— Он представил сухонькое лицо бабушки Нунэ, тлеющие угольки ее глаз и улыбнулся: — И моя самая близкая подружка — бабушка...— Зачем надо было это говорить? Он ведь не собирался ввязываться в беседу — чуть-чуть почитать бы, и на боковую, а утром распахнется блаженная неизвестность. Украдкой взглянул на девушку: на ней ведь были джинсы, легкая спортивная блуза, а теперь она в простеньком ситцевом платьице. Странно — в джинсах-то ехать удобнее. Девушка тем временем вовсю его разглядывала.— Как мне к вам обращаться? Сюзи? — спросил он.— Вы, наверно, студентка. Учитесь в институте иностранных языков...
— Да, приблизительно так. Одним словом, буду учительницей, хотя... я уже давно учительница... А вы вот не представились.
— Варужан... Вернее, Вачаган Ваганян.
— Так Варужан или Вачаган? Вы что, своего имени точно не знаете?
— Мне просто нравится имя Варужан... А вообще меня зовут
Вачаганом. Дед так назвал — в честь прадеда. Хотите, могу паспорт показать... Вас интересуют и прочие сведения? Рядовой архитектор, проектирую детские сады.— Вспомнил шуточки Арама, про себя улыбнулся.— Вместе с ребятишками авось да подрасту и в один прекрасный день спроектирую школу.
Сюзи слушала его молча и сосредоточенно. На мгновение мысль ее, видимо, отвлеклась, и девушка звонко рассмеялась:
— А я думала, что вы из наших лекторов. Думала, вы обижены на моих друзей — они набились в купе и не слишком почтительно вас приняли...
Да, Варужан и впрямь вспомнил молодого крепыша, который смерил его взглядом с головы до ног и что-то процедил сквозь зубы.
— Особенно мой брат. Как будто вы меня съедите. А вы со мной и поговорить не желаете. А, так это ее брат!
Варужан зажег сигарету. Вагон покачивало, мерный стук колес навевал приятную дрему... Жаль, что его школа уже давным-давно не его школа. Что ждет его в этом захолустном горном городишке, где, говорят, дважды в неделю идет дождь: один длится четыре дня, второй три. Волей-неволей встретится с Андраником Симоняном, своим институтским приятелем,— ведь городок крохотный, так или иначе столкнешься. Андраник подумает: зазнался, забыл старую дружбу. Если б не была вся Армения с пятачок, он уехал бы в глушь и затерялся там среди чужих, незнакомых людей, оберегая свое уединение. Никто бы не стал там спрашивать, как идут дела, не приглашал бы выпить, не рассказывал бы свою многосерийную жизнь... В гостиничном номере он отключит телефон, выставит в коридор телевизор, попросит, чтобы убрали радио...
Монотонный стук колес и впрямь вызывает сладостную дрему, заглушает прочие шумы жизни и даже голоса, звучащие в душе. Хорошо бы жизнь прожить в поезде. А чем, собственно, поезд не дом? Дом. Разве что на колесах. А это ведь великолепно: в оконной раме ежеминутно меняются картины, а если дверь открыть, в коридоре все время будешь видеть новых людей. Ни тебе забот, ни тебе обязанностей: здравствуйте — до свидания. Ночью человек тебе близок, а утром вышел на станции, и все. Увидишь ли когда-нибудь его еще? Один бог ведает.
Ехать бы куда-нибудь к черту на рога — чтоб месяц туда, месяц назад...
За окном незаметно смеркалось, на серовато-синем фоне сменяли друг друга картины. Изредка — село, поселок, а между ними — камни, камни... Одно поле было просто-напросто засеяно ими — мелкими, однотипными. Детский сад камней, подумал он, сиротский приют камней... Нет, камни не дети, они не растут. А если б вдруг,
как дети, выросли? Представил, какой стала бы Армения, и рассмеялся. Сюзи удивленно посмотрела на него и предложила:
— Вы не голодны? Может быть, на стол накрыть? Он не отозвался.
Вот и от незнакомых людей нет спасения. Одна из славных целей всего армянского народа перезнакомиться друг с другом и обменяться адресами и телефонами.
Он с полудня ничего не ел, но совместный ужин означал бы сближение— этого ему не хотелось. К тому же он беспрестанно курил, а курево убивает аппетит.
Девушка повторила свое предложение.
— А может быть, я глухонемой, Сюзи.
— А как же сейчас услышали?
— По губам понял.
— А говорите как?
— Да не говорю я. Ты меня тоже по губам понимаешь... Может быть, мне в коридоре покурить?
— Нет-нет.— Почему она испугалась? И вдруг спросила: — Что, вас никто не провожал?
Ну и божье наказание! Да какое тебе дело, милая барышня, провожали меня или нет, хочу я есть или нет? Разве недостаточно измучен он сочинением ответов, подотчетностью, а теперь еще эта заводная куколка. Хлесткая фраза подкатилась было к горлу, но там и застряла: очень уж юной и беззащитной показалась ему девушка. Он посмотрел на нее и произнес:
— Меня провожали, Сюзи: я сам себя провожал... Хуже, когда тебя никто не встречает, потому что... потому что самому себя встретить невозможно.
Сюзи положила под подушку журнал, который держала в руках.
— Ты читай, читай,— Варужан испугался новых расспросов,— а я в коридор выйду.
— Хорошо, буду читать,— холодно улыбнулась Сюзи и достала из-под подушки журнал.
Отчего ему вдруг вспомнился нью-йоркский аэропорт? Брат, разумеется, телеграфировал, что приедет его встречать в Нью-Йорк. Но когда самолет садился, Варужан вдруг разволновался: а вдруг не приедет, вдруг что-нибудь задержит его? Что тогда ему делать в чужом, незнакомом и непонятном городе? Пытался припомнить несколько английских слов, которые когда-то знал, нащупал в кармане стодолларовую бумажку — больше не обменяли, еще раз оглядел пассажиров — ни одного знакомого лица. А как брат его узнает — по фотографии, которую послал отцу пять лет назад?..
Подкатили трап, открыли двери самолета, и возбужденные пассажиры стали вытекать из его чрева. До чего же удобны металлические хоботы: сразу попадаешь, минуя поле, из самолета в аэропорт. На удивление быстро доставили чемоданы, и он вместе с другими прошел в зал ожидания, где было вавилонское столпотворение. И вдруг над толпой он увидал армянские буквы. На картоне было написано: «варужан, я твой брат». Самого брата не было видно, но Варужан
стал продираться сквозь толпу к армянским буквам. Молодец, Сэм Ширак!..
...Девушка, видимо, обиделась. Она настолько погрузилась в чтение журнала, что создавалось впечатление, будто она не просто читает, а упивается чтением. Точно знаю, мысленно позлорадствовал Варужан, что ты ни слова не воспринимаешь, потому что... думаешь обо
мне.
— Я покурю в коридоре,— и быстро вышел из купе.
Девушка что-то сказала, но хлопнувшая дверь помешала расслышать ее слова. Ну и пусть обижается, пусть прикроет свой нежный ротик, который создан для поцелуев, а не для речей, и пусть не суется туда, куда ее не просят. В коридоре, слава те господи, никого не было. Тем не менее надо бы перекусить — ложиться спать на голодный желудок не признак великого ума. Он еще на перроне заметил, что вагон-ресторан рядом. Надо быстрей идти туда, подумал он, пока она не накрыла на стол и не пригласила поужинать.
...Заказал пива, хлеб, сыр, колбасу. Одним словом, сэндвич. Кстати, это единственная еда, которую он мог себе самостоятельно заказать в американском ресторане. Почему в армянском нет такого слова? А если сказать «сэндвич», что будет — Месроп Маштоц1 обидится?.. Странное дело, пиво оказалось холодным, он выпил с удовольствием и заказал вторую бутылку. Интересно, что сейчас делает Мари? Не следовало бы так расставаться, хотел пару строк написать. Но она пришла, возник разговор... Впрочем, может, так оно и лучше. Очкарик, сидевший за соседним столом, пристально на него смотрел. Ох уж эта привычка разглядывать! Ешь свой бутерброд, пей свой чай — что уставился-то? А может, знакомый? Только бы не это. Подойдет, напомнит о себе; спросит, с какой стати Варужан едет поездом, подробнейше изложит, куда направляется он сам и которая из его дочек поступила в училище связи. Причем, своими силами, а то как же... Со страху не допил вторую бутылку — а жалко: пиво, было холодным, приятным,— оставил на столе деньги, встал. У двери его настиг официант—неужели ошибся, недодал? Ну и позорище.
— За вас уже заплатили,— сказал официант, протянув ему его трешку.
— Кто?
Официант кивнул в сторону очкарика. Тот смотрел на него неотрывно и улыбчиво. Ничего не поделаешь, пришлось улыбнуться в ответ и помахать рукой — мол, тронут... вниманием.
В небольшом пространстве между двумя вагонами стоял грохот, скрежетало железо. В нем вновь заговорило мальчишеское изумление: как вагоны не отрываются друг от друга? Когда находишься на вихляющем, подскакивающем металле, кажется, что оторваться друг от друга вагонам ничего не стоит... Да, а пиво и впрямь что надо... Брат в Нью-Йорке был в восторге от собственной изобретательности: «А здорово я сообразил, верно?»— «Но ты мое имя с маленькой
буквы написал».— «Да? — брат с огорчением взглянул на картон.— Ты уж будь ко мне снисходительным...» А Варужан скривился: «Имя старшего брата и вдруг с маленькой буквы? — И тут же от души рассмеялся: — Да я ведь шучу! Знаешь, как обрадовался, увидев твои буквы. Трясся — а вдруг не приедешь?..» Брат успокоился: «Да я для надежности за два дня из Байреса прибыл... У нас все в порядке: и папа, и Сюзи, и мама...»
Тихонько постучал в дверь купе. «Войдите»,— послышалось изнутри. Там царил полумрак. Сюзи лежала в постели, над головой ее горел ночник, она читала журнал. Он только сейчас заметил: это ведь его журнал! И еще сразу бросилось в глаза: она и ему постель расстелила!
— Спасибо, Сюзи...
Интересно, какой номер журнала? Не июльский? Там его рассказ.
— Пожалуйста,— отозвалась девушка, не отрываясь от чтения. Обиделась. Так оно и лучше, подумал он, завтра, перед тем
как расстаться, помиримся. А сейчас ее обида очень кстати... Все-таки забавно, если она читает именно его рассказ. И подосадовал: зачем лепят фото авторов, кому нужны наши морды?
— И я, пожалуй, лягу,— сказал вроде бы сам себе. Девушка, не отозвавшись, повернулась к стене. Он достал из
сумки сборник польских детективов, пробежал глазами содержание. «Что сказал покойник?» Интригующе: в самом деле — что может сказать покойник? Прочитаю-ка. Зажег свет над своим изголовьем. Запутанный сюжет, наивное стремление разгадать хитроумие преступника — это так затягивает, что не оторвешься. На свете, подумалось ему, есть два удовольствия: холодное пиво и замысловатый детектив. Вспомнил остроту своего американского брата Сэма Ширака: «Мы тут детективы не читаем — мы живем в детективе». Нет, отнюдь не глупым парнем оказался его американский брат... Уже на первой странице в казино Копенгагена был убит знаменитый гангстер (стало быть, он и есть покойник?). Перед смертью он успел кое-что сказать одной случайной женщине, которую спутал со своей сообщницей. На следующей странице неизвестные в масках похищают женщину, и самолет их держит курс на Бразилию.
...Брат хотел было свозить его на несколько дней в Бразилию — не вышло, визу не дали: там случился очередной правительственный переворот. Бог с ней, с Бразилией,— мы последуем туда на самолете захватывающего детектива...
Пробудился от собственного возгласа. В купе было совсем темно. Машинально потянулся включить свет.
— Вам плохо? — спросила девушка.
— Прости, Сюзи, что я разбудил тебя.
— Да я не спала.
Взглянул на часы: два часа ночи.
— Вы во сне все время бормотали. Один раз даже ругнулись. Непонятно, в чей адрес. Наверно, привиделся дурной сон?
— Прости.
— Теперь я знаю все ваши тайны,— она ехидно улыбнулась и тоже зажгла свет над своим изголовьем.
Потом взяла со стола маленькое овальное зеркальце и стала сосредоточенно глядеться в него, после чего принялась подкрашивать веки.
Ну и диковинная порода! Подкрашивать веки в два часа ночи, лежа в постели? Он запамятовал одно: когда возле женщины мужчина, час суток значения не имеет — ей хочется быть красивой
всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72