Слева дедушка Мамикон, ему девяносто три года.
— А справа?
— Драстамат. Восемьдесят шесть лет.
Вид этой старческой троицы, спускавшейся к ним по деревянным ступенькам, был волнующим, и все встали. Звучала ирреальная музыка, словно открывали дудуки чью-то невероятную тайну, а троица шла сквозь голос дудуков, сквозь тайну, печаль и надежду.
Двое карских мужчин, побратимов деда Ширака, парадно, торжественно, чуть ли не на руках снесли по лестнице жену друга,
один ловко отодвинул кресло, стоявшее во главе стола, другой деликатно помог бабушке Нунэ, и она тяжело опустилась в кресло. Потом они так же тяжело уселись справа и слева от нее.
Все молчали, словно онемев, и только смотрели — куда, что они там видели? Кто знает. Каждый, наверно, углубился в собственную душу, в ее омут, а там темно от воспоминаний, печалей.
За праздничным столом улыбались только фотографии.
— Где Арам? — тихо спросила бабушка Нунэ.
— Я тут, бабушка! — громко выкрикнул Арам, и крик этот, как камень, запущенный в окно, разбил молчание, грусть, горько-сладкие воспоминания.— Где написала, там и сижу. Или неправильно сел?
Люди оживились, засмеялись.
— Умереть мне за вас, спасибо, что пришли.— Бабушка Нунэ широко улыбнулась всем.—Спасибо...—Потом улыбка сползла с ее лица, погасла, она одну за другой разглядывала фотографии.— И за вас мне умереть, хоть и не пришли.— Увидела, что люди все еще на ногах.— Садитесь, что вы стоите? А где глава стола? Арам-джан, где ты? Ведь ты ж глава стола?..
— Я? — Арам удивился и растерялся.— Бабуль, какой из меня глава?
— Так уж мне хочется, милый. И дед твой то же бы сказал. При деде ты ведь у нас всегда тамадой был.
Арам сделал еще одну слабую попытку возразить:
— Но, бабуль...
— Слово Нуник сегодня закон,— из-под густых белых бровей глянул на Арама дедушка Мамикон, самый давний приятель деда Ширака.— Пусть нынче все будет Нуник по сердцу и Шираку по сердцу.
— И сегодня, и каждый божий день,— добавил дедушка Драста-мат.
Значит, еще есть на земле люди, для которых бабушка Нунэ просто Нуник. Варужан улыбнулся и повернулся к Араму.
— Бабушка гениальная женщина,— прошептал он все ту же фразу. Мари завертелась на стуле:
— Арам, конечно, блестящий парень, но... Варужан подмигнул Араму и улыбнулся:
— А ну, покажи себя, брат!
— Это день как легенда,—прошептала Сюзи.-Ах, папа, ах, папа...
— Ну, Арам, бери бразды правления,— сказал Тигран Ваганян.— Итак, друзья, выпьем за тамаду!
Стаканы стукнулись, зазвенели, гостиная стала наполняться улыбками, голосами, теплом, и Арам Ваганян поднялся, подтянутый, серьезный, и сделал знак рукой, прося тишины,— тамада произносит свое первое слово.
-В тот же час в южноамериканском городе Байресе Арменак Ваганян сидел за праздничным столом со своей женой. Было четыре часа ночи, он учел разницу во времени и знал, что именно в этот
час поднимают в Ереване бокалы за его мать. В центре стола стоял праздничный пирог с восемьюдесятью пятью зажженными свечами. В электричестве не было нужды. Тикин Розет выглядела растерянной, озабоченной — давно она не бодрствовала в такой час. А со стены смотрела на них бабушка Нунэ, которая в то время была не бабушкой, а просто Нуник, и рядом с ней сидел молодой и мужественный Ширак. Тикин Розет открыла бутылку шампанского, пробка вылетела легко, но шумно, потом два хрустальных бокала коснулись друг друга, зазвенели.
— Долгих лет жизни нашей маме, Армен...
Арменак Ваганян не отозвался, только долгим грустным взглядом посмотрел на фотографию отца и матери...
Арам сделал знак, чтобы замолчали, но летели секунды, а нужных слов не находилось. На улице стоял бесснежный декабрьский вечер, в окно смотрели голые деревья, и вдруг под яблоней Арам отчетливо увидел деда, который делал дереву прививку. «Что мне сказать, дедушка?» Дед оглянулся, посмотрел на него. Что он сказал? Арам не расслышал. И вдруг, не произнося ни слова, он опорожнил свой бокал. «Браво, брат,— сказал Сэм Ширак,— браво!» Арам не среагировал на поощрение, налил себе еще один бокал. А дед уже ушел. В раме окна дрожали посаженные дедом деревья. Если в этот момент посмотреть в зеркало, увижу не себя, а деда, подумал Арам.
Потом увидел бабушку, которая, сделавшись сплошной улыбкой, не напоминала ему ни о чем, не понукала, не обижалась — просто ждала.
— Первый бокал,— Арам обрел себя, и слова потекли сами,— я прошу поднять за наш род, род Нунэ Мутнецян-Ваганян! — И тут взгляд его упал на пестрый ковер.— За все его семена, рассеянные по карте мира! Да, не весь род сумели мы собрать,— сделал паузу, переводя взгляд с фотографии на фотографию, с пустого стула на пустой стул,--- Не собрался весь род, не соберется никогда, да и не может собраться. Прости меня, бабушка, ты мудрая женщина и знала все наперед, наверно, лучше меня. За нашим столом много пустых стульев не потому, что те, кого нет, менее добры, чем мы, или пожалели свое время, деньги, здоровье... Нет, тысячу раз нет! Просто невозможно им было всем собраться. По судьбе невозможно. По армянской судьбе...
Сюзи мирно плакала. Врам Ваганян незаметно опрокинул в себя стопку водки. Тигран Ваганян сидел задумчивый, Сэм прошептал на ухо Варужану: «Тут такие глубины, а в спюрке лишь слова, слова». Варужан вспомнил Сюзи-Шушан. Ему почудилось, что она говорит устами Арама. Мари вздохнула: «Грустно ты начал, Арам...»
— Армянская судьба... Прошу вас еще раз взглянуть на карту. Только одной фамилии надо было съехаться с трех материков, из семнадцати городов. Я посчитал: всем вместе им пришлось бы пролететь сто девятнадцать тысяч километров... Они не должны были собраться. Произошла бы великая ошибка, если бы они собрались. Прости меня, бабушка, мы ведь с тобой товарищи, ты всегда была моим самым близким товарищем, верно? — Варужан подумал о том, что сказал бы бабушке, видимо, те же самые слова.— Судьба армян? Она
и в том, что мы еще хотим собраться, обмануть хотим судьбу, еще играем с ней в прятки. Еще! А ведь есть народы с подобной судьбой, которые уже оставили намерения собраться. Уже. И давно... Итак, первый бокал поднимем за эту боль, которая, несмотря ни на что, живет в нас. За то горькое сознание, что мы уже никогда не соберемся вместе, одной семьей, одним родом-племенем или одним народом, нацией — какая разница? — не соберемся, но всегда будем этого желать. И мы будем жить, пока живо это желание, осознавая, что оно неосуществимо...
Варужан подумал: а ведь я считал его просто славным парнем. И почему-то снова вспомнилась Сюзи с ее признанием: каждому знакома только одна из моих масок.
— Да, все вместе мы никогда не соберемся, рядышком друг с другом могут стоять лишь фотографии, да и то если появится кто-то, вроде тебя, моя гениальная бабушка, кто принесет и поставит их рядышком.— Помолчал, грубо потер себе лоб и продолжал: — Я знаю, что говорю грустные вещи, а сегодня, если хотите, день исторический. Первый бокал я должен бы был поднять за бабушку, она самый великий человек из всех, кого я знаю, я бы считал справедливым приклеить ее фотографию на общий паспорт нации, если бы нация когда-нибудь получила такой паспорт...
— Молодец! — закричал Сэм Ширак, едва сдерживая рыдания.
Тигран Ваганян ревностно взглянул на сына. Бабушка Нунэ склонила голову, и серебряно-золотая радуга из монет на ее челе тихо зазвенела.
— Бабушка самый великий человек из всех, кого я знаю, потому что она бьется с Судьбой, не соглашается с нею, с историей, с картой мира. Этот праздничный стол — бабушкино поражение: посмотрите еще раз, сколько осталось пустых стульев. А после бабушки пустых стульев будет больше, хотя этого, возможно, не будет видно — мы не будем оставлять пустых стульев, не будем ставить напротив них фотографий неявившихся родных, не будем ставить столовых приборов... За твое поражение, бабушка! Это такое же прекрасное поражение, как при Аварайре...
«Как ты вырос, сынок»,— подумал Тигран Ваганян. «А у меня были такие прекрасные поражения?» — задал себе вопрос Варужан Ширакян. А Сэм Ширак опять повторил: «Молодец, Арам», будто не знал больше никаких других армянских слов.
— Что поделать, может быть, мы ценой таких поражений отстаиваем и будем отстаивать свое право на жизнь... За твое поражение, бабушка, барышня Нуник Мугнецян, тикин Нунэ Ваганян и, наконец, Матерь Всея Армении бабушка Нунэ!..
Побледневший, постаревший у всех на глазах, Арам Ваганян спокойно отодвинул стул и с бокалом вина пошел к бабушке Нунэ. В гостиной царило безмолвие, и Арам шел сквозь это безмолвие, а люди еще слушали отзвуки его слов. Бабушка Нунэ поднялась с места и легко, мелкими шажками засеменила к внуку. И среди все того же безмолвия бабушка и внук обнялись.
Врам Ваганян огрубелыми, заскорузлыми пальцами вытирал слезы.
Видимо, чтобы загнать слезы назад, в себя, Сэм Ширак смотрел на потолок.
Варужан хмуро курил.
А Сюзи в полном замешательстве смотрела вокруг, словно ждала какой-то важный ответ на свой вопрос - чей ответ, какой ответ?..
Мари умиротворенно, неслышно плакала — и над словами Арама,и... да было над чем.
А бабушка и внук все еще стояли обнявшись и могли показаться скульптурой бабушки и внука, хотя красное вино из бокала Арама потихонечку капало бабушке на плечо, а бабушка с несказанной нежностью гладила внука по взмокшей голове и что-то нашептывала.
За этим праздничным столом улыбались лишь фотографии, и лишь у фотографий бокалы были полны красного вина, а неиспользованные салфетки напоминали заблудшие белые паруса в океане.
И про себя расхохотался Варужан Ширакян. Над своими страданиями, сомнениями, недоумениями. Таким это все, показалось пустяково-ничтожным по сравнению с той великой болью, которая сейчас, в этот миг царит в душе бабушки. С изумлением и восхищением посмотрел он на Арама — какие глубокие слова он нашел: «За твое поражение, бабушка». Поражение, понимаете?.. Не стал говорить — ничего мол, бабушка, в следующий раз все соберутся. Не соберутся, сказал, и было бы неверно, если бы собрались...
Арам в конце концов мягко высвободился, из объятий бабушки, посмотрел на стол, улыбнулся, подхватил бабушку под руку, торжественно отвел ее на место, усадил в кресло. Потом быстро возвратился к своему стулу и хозяйским жестом тамады с многолетним опытом сделал знак музыкантам.
— Музыку! Веселую музыку! Такую, чтоб карта мира сотрясалась!
— Кто здесь Нунэ Ваганян?
Вошедший человек, форма которого выдала в нем почтальона, так громко проорал свой вопрос, что танцующие застыли на месте, и музыка оборвалась.
— Кто там пришел? — спросила бабушка Нунэ. Арам подошел к почтальону:
— А в чем дело? Это моя бабушка.
— Нужна она сама и ее паспорт. Важная посылка. Такая важная, что машину дали. Как будто завтрашнего дня не будет. Сказали: именно в этот час должен вручить.
— Нуник, а ну мигом неси бабушкин паспорт. Пройдемте, бабушка там.
— Пируете?
— Ее день рождения.
Почтальон достал бумагу, положил перед бабушкой:
— Тут подпишись, мамаша.— Стал листать паспорт.— Все в порядке, чин чином. А вот посылка.
Арам прочел на посылке обратный адрес: Эдинбург, отель «Хиль тон», Тигран Ваганян.
— Пап,— улыбнулся он отцу,— ты, оказывается, еще и в Эдинбурге живешь, притом в отеле «Хильтон»?
— Это внук деда Левона,— сказал Тигран Ваганян.— Видимо, посылку он прислал вместо себя. И повернулся к матери: — Это Тигран прислал, который в Англии, мам, твой внучатый племянник.
В посылке оказалась перламутровая шкатулка, украшенная дорогими камнями. Нуник быстро открыла крышку:
— И письмо есть. И еще один пакет. Глянем, что там... Письмо представляло собой несколько армянских слов, написанных
будто рукой первоклашки: «Прости, большая мама, очень хотел приехать, но... поздно. Тигран Ваганян».
— Поздно,— грустно повторил Арам.— А может быть, и в самом деле поздно.
Нуник открыла и второй пакет. Там лежал очень красивый браслет и приложена маленькая записка: «Дорогая матушка Нунэ! Если будешь жить меньше ста лет, я очень обижусь. На Новый год я приеду в Ереван, примешь?.. Твой неизвестный сын Петрос Аданалян».
— Кто это? — спросил Арам отца.
— Не знаю. В списках деда я такой фамилии не встречал... Петрос Аданалян... Редкая фамилия, я бы запомнил.
— Бабуль,— защебетала Нуник,— Ты мне этот браслет дашь, ладно? Какая разница, у тебя или у меня? И потом, я тоже Нунэ Ваганян.
— Это тебе, внученька, тебе... Так это внук брата моего Тиграна? Отчего сам-то не приехал? Не хворает? Не написал?..
Арам посмотрел на карту: стрелки из Еревана в Шотландию, в Эдинбург, не было, надо добавить...
В то же самое время в городе Сиднее было шесть утра. Окна только начинали голубеть, и, если бы какому-нибудь прохожему вздумалось заглянуть в окно к Сираку Ваганяну, он бы раскрыл рот от изумления: за праздничным столом сидит вся семья — на столе изобилие закусок, напитков, фруктов, в середине стола — пирог с восемьюдесятью пятью горящими свечками. Семья сидела в торжественном молчании.
Вардан пристально смотрел на отца, который закурил уже вторую сигарету. Сын знал, что отец всю.ночь не сомкнул глаз, все ходил-бродил. Марго не сводила глаз со свечек, ждала, когда ей позволят их задуть, вместо бабушки. А тикин Арпеник спокойными усталыми глазами смотрела на фотографию бабушки Нунэ.
И тут зазвонил будильник.
Сирак Ваганян почему-то подскочил, взглянул на телефон, нет, не он звонит, придавил в пепельнице недокуренную сигарету, поднялся. Остальные тоже встали.
— Сейчас, именно в этот момент,— Сирак Ваганян изо всех
сил старался произносить слова членораздельно, старался, чтобы голос не дрогнул, но он таки предательски дрогнул,— да, в этот момент в Ереване, в нашем доме,—невесело прозвучало словосочетание «в нашем доме»,— пьют за здоровье мамы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72