— Кто из присутствующих Роденбург? — спросил Геладзе.
Роденбург сделал два шага вперед.
— Я очень рад видеть вас здесь, генерал! — сказал Геладзе.— Хотя и с некоторым опозданием, но все же вы пришли.
Роденбург проговорил:
— Вы смеетесь над нашим несчастьем, генерал. Не ответив на упрек, Геладзе продолжал:
— Но признаюсь, не таким я вас себе представлял. Вы старше, чем я думал.
— Да, я уже прожил свой век,— ответил Роденбург. Геладзе сказал:
— Это вы верно изволили заметить. Повернувшись к Гейцу, Геладзе иронически улыбнулся.
— А, генерал-полковник, он же генерал-покойник.
Он громко засмеялся над своей остротой, и ему вторил смех советских командиров. Затем Геладзе сказал Козакову:
— Ну, Александр Алексеевич, отправь их всех в штаб фронта, пусть представятся своему фон Паулюсу. А у нас здесь еще много других дел.
Пленных генералов и офицеров увели.
Тигран уехал на санях в Сталинград.
В этот день инструктор политотдела Орехов писал в своей очередной докладной записке:
«Вчера и сегодня подразделениями дивизии захвачено в плен 2400 немецких бойцов, офицеров и генералов, в числе которых командир 6-го фашистского армейского корпуса генерал-полковник Вальтер Гейц, командир 76-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Иоган фон Роденбург, начальник его штаба полковник Брейдхауз, командир артиллерийского дивизиона подполковник Барман.
Подразделения воинской части в течение дня продолжали очищать от противника улицы Сталинграда: Днепропетровскую, Азовскую, Донецкую, Шаумяновскую, Республиканскую, Коммунистическую и Солнечную...»
XVIII
Бойцы и офицеры дивизии Геладзе на следующий день прочли в сообщениях Совинформбюро имена плененных немецких генералов — Вальтера Гейца и Ио-гана фон Роденбурга.
Старший лейтенант Садыхов вырезал из газеты это сообщение и положил в карман гимнастерки. Он был недоволен тем, что в газете нет всех подробностей пленения Роденбурга. Теперь Садыхова в шутку величали «генерал Гамза Садыхов».
Солдаты и командиры чувствовали и понимали, что все они участники великого, огромного дела. Сейчас советские люди ходили по развалинам Сталинграда во весь рост, не пригибаясь.
Люди спускались к Волге, подолгу смотрели на замерзшую широкую реку, потом смотрели на запад, мысленно видя свой завтрашний далекий и трудный путь.
Теперь стрельба слышалась лишь в северной части города.
Это были последние залпы.
В светлую ночь 2 февраля над Сталинградом воцарилась тишина. Только суровый зимний ветер свистел над разрушенным городом и великой русской рекой.
Сталинградское сражение закончилось.
С утра город был погружен в туман, но чувствовалось, что ожидается ясный, солнечный день.
Всюду царила странная, необычная тишина. Казалось, что нигде уж в мире не грохочут больше орудия.
По пустынным молчаливым улицам Сталинграда шли Козаков и Аршакян. Они останавливались возле развалин особенно больших зданий, на площадях, спускались в подвалы. То и дело встречали они солдат, гревшихся у костров, прислушивались к смеху, шуткам, веселым разговорам.
— Вчера здесь еще был фронт,— сказал Козаков,— а сейчас мы уже в глубочайшем тылу.
— И в самом деле, какой покой! — сказал Аршакян.
— Триста пятьдесят километров до фронта,— произнес Козаков,— совестно даже.
Они взглянули друг на друга и улыбнулись. И Тигран вновь, как и в день прихода в Сталинград, заметил на глазах Козакова слезы.
Город был похож на громадное кладбище, растянувшееся вдоль берега Волги на десятки километров.
Они подошли к центральной площади, откуда виднелась Волга и безграничные просторы Заволжья.
Со всех сторон к центральной площади города шли солдаты. Шли те, кто долгие месяцы сражался среди этих развалин, шли и те, кто недавно пришел на помощь городу-страдальцу с севера и юга.
«Старожилы» показывали пришедшим сгоревшее здание универмага, в подвале которого был взят в плен Паулюс вместе со своим штабом.
— А где дом гвардии сержанта Павлова? — спрашивали пришедшие.— А где стоял штаб генерала Родимцева? А где размещался штаб командарма Чуйкова?
Дыхание тысяч людей клубилось в морозном воздухе. Среди развалин появились женщины, дети в ватниках и платках.
Это возвращались жители Сталинграда...
Тигран и Козаков до полудня бродили по разрушенному городу, потом на санях поехали в медсанбат. Всю дорогу Тигран неотступно думал о городе Вовче, о Минасе Меликяне, об Аргаме, вспоминал семью Бабенко, милого смелого Митю.
— Тариэль Отарович хочет вечером устроить большой пир,— сказал Козаков.— Он дал шуточный приказ, который кончается, как у Ильфа и Петрова: «Парадом командовать буду я!» Приглашаются все дамы из медсанбата и полков. Приказ требует, чтобы была создана дружеская атмосфера, чтобы можно было вспомнить своих матерей, сестер и жен. Пусть оттаят сердца людей... Этот грузинский князь мне нравится.
— Бурный у него все же характер.
— Хитер мужик, то есть князь — не думайте, что прост,— сказал Козаков.— Вот и медсанбат, Тигран Иваныч. Я хочу поздравить Люсю Сергеевну и со Сталинградом и с добрыми вестями о брате.
Направляясь к палаткам медсанбата, Козаков смеясь сказал:
— Геладзе сейчас так же серьезно занят подготовкой к пиру, как обычно к подготовке боя. Видимо, присутствие начальника штаба на командном пункте не так уж необходимо.
XIX
В медсанбате уже знали о предстоящем пире. Женщины готовились к нему. Алла Сергеевна надела свое единственное нарядное платье, изменила прическу, накрасила губы «заграничной» помадой и во всем этом великолепии показалась Люсик.
— Мужчинам всегда нравится женщина, которая нравится женщинам,— сказала она.
В это время в палатку вошли Тигран и Козаков. Алла Сергеевна встретила их радостными возгласами,
ей было приятно, что они видят ее во всей красе. В палатку зашли Мария Вовк и Аник. И в их глазах сияла радость.
— Поздравляю вас, товарищ старший батальонный комиссар! — воскликнула Вовк и обняла Аршакяна.
Молчаливей всех была Люсик.
— Будь я на твоем месте, станцевала бы лезгинку,— сказала ей Алла Сергеевна,— к чему сегодня эта серьезность? Не правда ли, товарищи мужчины? Серьезность, по-моему, просто убивает женщину. Один серьезный день на целый год старит нашу сестру. А ты, Люся, ведь должна думать о том, чтобы подольше быть молодой, береги свою красоту для Тиграна Иваныча.
Тиграну и Козакову не пришлось поговорить с Люсик. Вбежал санитар и сообщил, что Геладзе срочно вызывает к себе Козакова и Аршакяна. Какая разведка дала столь быструю и точную информацию Тариэлю Геладзе о местонахождении Козакова и Аршакяна? Их весело, с шутками проводили до саней. Вечером снова все должны были встретиться на дивизионном празднике.
И они встретились.
В подвале большого завода, называемом «Авиагород», собрались представители всех подразделений дивизии, старшие и средние командиры, старшины, рядовые бойцы, пехотинцы, артиллеристы, разведчики, минометчики, связисты, танкисты, интенданты, врачи, телефонистки, саперы и зенитчики. По приказу генерала были приглашены все ветераны дивизии. В подвале было тепло, и люди с удовольствием снимали с себя шинели, полушубки, ватные телогрейки.
На праздник приехал бывший командир дивизии генерал Яснополянский. Встряхивая своей красно-рыжей шевелюрой, он оглядывал собравшихся, выискивал среди них старых знакомых. Приехал Дементьев, который всего лишь неделю назад распрощался с дивизией. Дементьеву радостно трясли руки, обнимали его.
За длинными столами, сколоченными из досок, заняли места бойцы и командиры.
На двух человек полагалась банка мясных консервов и бутылка водки. Геладзе в начищенных до блеска сапогах, в нарядном кителе, гладко выбритый, оживленно разговаривал с командирами и солдатами и одновременно зорко посматривал, удобно ли расселись, хорошо ли чувствовали себя собравшиеся.
Алла Сергеевна сидела рядом с Аршакяном и о чем-то оживленно ему рассказывала; она так громко смеялась, что все оглядывались на нее. Козаков сел рядом с Люсик. Алла Сергеевна подошла к Люсик и стала о чем-то шептать ей на ухо. Затем плавной, картинной походкой она снова пошла на свое место.
— Убежден, что она сказала вам какой-то несусветный пустяк,— сказал Козаков,— это был лишь повод, чтобы пройтись из одного края роскошного зала в другой и показаться.
Люсик улыбнулась.
— Мужчины любят позлословить, а между тем обвиняют в этом женщин.
— А по совести говоря ведь так? — смеясь сказал Козаков.
Вдруг Геладзе поглядел в сторону двери и крикнул:
— Смирно!
В подвал вошел член Военного Совета армии генерал Луганской. Все поднялись. Но Луганской замахал рукой.
— Я пришел не парад принимать, садитесь, садитесь, товарищи!
Геладзе покраснел.
Луганской сел за стол рядом с Яснополянским и Геладзе. Геладзе налил водки в генеральские стаканы и, обращаясь ко всем присутствовавшим, заговорил:
— Товарищи, по разрешению члена Военного Совета армии, шефа нашей воинской части генерала Максима Егоровича Луганского и по его поручению я приказываю вам,— в голосе его зазвучали грозные начальнические раскаты,— налить стаканы!
Все зашумели, засмеялись, послышался звон стаканов.
— Готовы? — спросил Геладзе, и подвал загудел от ответа двух тысяч человек:
— Готовы, товарищ генерал!
Геладзе посмотрел в дальние углы подвала, перевел взгляд на первые ряды и, высоко поднимая стакан, начал свой первый тост:
— Товарищи, друзья...
Он любил это обращение: «Товарищи, друзья».
Первый тост генерал-тамада предложил за здоровье солдатских матерей и за мать, общую всем солдатам, командирам, генералам,— Советскую Родину.
— Наши матери родили нас, вскормили молоком, лелеяли нас, радовались и плакали из-за нас,— проговорил генерал.— Трудно воевать, нелегкая это работа. Но никто с такой мучительной болью не переживает испытаний войны, как наши матери... И вот наши матери послали нас на жестокую, кровавую войну во имя Родины. Значит, есть любовь, которая сильнее материнской и сыновней любви,— это любовь к Родине! За наших матерей и за нашу Родину-мать! — громко проговорил Геладзе.
Зазвенели стаканы, послышались крики «ура». Особенно дружно кричали в дальнем конце стола, где солдаты, видимо, пили уже не первую чарку.
После первого тоста генерал предоставил слово начальнику штаба дивизии полковнику Козакову. Козаков спокойным громким голосом прочел летопись боевых действий дивизии с первого дня боев до сегодняшнего утра — второго февраля 1943 года.
Не дожидаясь, пока стихнут аплодисменты, взволнованный, он вернулся на свое место.
А тамада предлагал все новые тосты. Тишины в подвале уже не было. Слова генерала сопровождались криками «ура», аплодисментами. Водка делала свое дело — в гвардейских головах зашумело.
Старшины рот и повара подносили все новые подкрепления.
— Не торопитесь, друзья, водки сегодня нам хватит, припасли достаточно,— объявил тамада.
Это сообщение было встречено бурно.
Алла Сергеевна вновь подошла к Козакову и Люсик. Она была действительно красива, единственная женщина, одетая здесь в женское платье. Лицо ее раскраснелось, глаза блестели. Люсик быстро взглянула в сторону генерала. Тариэль Отарович поглядывал на Аллу Сергеевну, любовался ею. Она шепнула Люсик: «Если бы не было Тариэля Геладзе, я бы влюбилась в твоего соседа».
— Видно, мой муж не может развлечь тебя, Алла,— ты непрестанно его оставляешь,— смеясь сказала Люсик.
— Он чудесный, просто чудесный,— ответила Алла Сергеевна,— но ведь он твой!
— Что же сказала наша фея вам по секрету? — спросил Козаков у Люсик, когда Алла Сергеевна отошла.
— О, на этот раз очень важную вещь,— загадочным тоном ответила Люсик.— И прошу вас больше не злословить на ее счет.
В дальних углах подвала шумели сильно выпившие. В правом углу разместились люди из полка Кобурова. Рядом с Кобуровым со счастливым выражением лица молча сидел Мисак Атоян. Тут же, неподалеку от Кобурова, сидели Аник, Мария Вовк, Ухабов.
Ухабов много пил и, казалось, не пьянел. Его ожесточившаяся душа смягчилась в этот вечер. Наклонившись к уху Марии Вовк, он сказал:
— Нашел я тебя, Мария. Больше я не один. Твоя любовь будет моей защитой. Теперь я защищен, Мария, потому что ты любишь меня.
Рядом с Аник сидели Каро, Бурденко, Тоноян, Савин, Гамидов. Аник подумала, что не было в ее жизни более счастливого дня, чем сегодняшний.
И никому в голову не приходило, что командир полка Кобуров чувствует себя обиженным, потому что его полку отвели место в конце стола, далеко от генералов.
Геладзе предлагал все новые тосты, все восторженней становились аплодисменты, все громче шум и крики «ура».
Геладзе подумал, что пора заканчивать пир, дать в заключение слово члену Военного Совета армии Луганскому, а затем высказать последнее пожелание: в будущих боях еще выше держать гвардейское знамя дивизии. Геладзе уже готов был обратиться к Луганскому, но из дальнего угла подвала раздался чей-то зычный, хриплый голос:
— Прошу дать мне слово, товарищ генерал!
Это был Ухабов. Мария Вовк пыталась усадить его на место, но Ухабов хотел говорить...
— Прошу, говорите,— сказал генерал с явным неудовольствием.
Ухабов, покачиваясь, прошел между столами в центральную часть подвала и, держа стакан выше головы, начал свою речь:
— Товарищи, я, лейтенант Ухабов, хочу предложить очень важный тост. Товарищи, я не помню, какой немецкий полководец — не то Людендорф, или то был Гинденбург — кто-то из них сказал: «Дайте мне русскую армию, и я завоюю весь мир». Товарищи, значит, если армию баранов будут вести львы, то эта армия будет непобедима! А если армию львов будут вести бараны? Эта армия будет обречена на разгром. Что было бы с нами, если бы нас не вели наши замечательные генералы? Я пью за здоровье наших полководцев, наших генералов, спасших нашу страну, наш народ! Они, как львы, привели нас к сталинградской победе. Честь и слава вам, товарищи генералы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101