Он видел совпадение своих собственных наблюдений и мыслей с этой старой книгой, хотя многое в ней казалось наивным.
За окном начали стрелять зенитные пулеметы. Над маленьким украинским городком заныли моторы юнкерсов.
XVII
Немцы вели пулеметный огонь по советским окопам. Светящиеся трассы выли в воздухе, пули, подымая облачка снега и земли, вонзались в насыпь перед окопами.
Давно это стало привычным. Каждую ночь немцы стреляли до рассвета, даже когда в советских окопах не было никакого движения, царила тишина. Как-то товарищи спросили Гамидова, почему немец без передыха стреляет по ночам, и он полушутя, полусердито ответил: «Потому что у него хасьят паршивый. В холодную ночь собака скулит, волк воет, а фашист стреляет, такой у него хасьят».
А зимний ветер всю ночь выл в оврагах, поднимал с земли облака колючей снежной пыли, гнал по полям снег, выравнивал овраги.
Заблудится человек в поле — буран заметет его с головой, следов никаких не оставит, и не найдут человека товарищи.
Лютая военная зима, казалось, выжгла из памяти солдат воспоминание о весенней траве, о летнем солнце.
Прижав к груди автомат, шагал находившийся в боевом охранении Тоноян. Иногда он останавливался, всматривался в снежную муть, стряхивал с себя снег. Усы и брови его побелели, мороз проникал сквозь маскхалат и шинель, леденил тело. Вспоминался ли ему в эту ночь дом, выстроенный им в долине Аракса, запах сусамбара и роз, ласковые глаза Манушак? Все это было далеко, очень далеко, суровый мир войны отдалил от него родной дом.
Сколько в жизни его возникло людей, о существовании которых он раньше не подозревал! И какие люди! Солдат Бурденко, комбат Юрченко, Дементьев! Десятью колхозами может управлять командир полка Дементьев, скалы пробьет и воду достанет, любую целину поднимет! Люди увидят его огромное терпение,
его трудолюбие и, работая рядом с ним, не будут уставать от труда.
Стрельба заглушалась воем ветра, вспышки выстрелов на мгновение делали видимым крутящийся в воздухе снег. Вдруг ракета осветила передовую. Со стороны советского оборонительного рубежа послышался частый пулеметный и автоматный огонь. Очевидно, с советской стороны бойцы ходили в разведку и теперь возвращаются. В таких случаях советские пулеметчики открывают огонь, чтобы подавить стрельбу противника, помочь разведчикам пересечь ничейную землю.
Из тьмы возник Бурденко. Гамидов подал условный сигнал. Бурденко и Тоноян услышали его крик: «Хальт! Хенде хох!» Значит, их товарищ наткнулся не на своих, а на вражеских разведчиков. Бурденко и Тоноян кинулись на выручку товарищу. И вдруг до них явственно дошел отчаянный детский крик: «Я русский, русский».
У ног Эюба -Гамидова в снегу лежал мальчик. Бурденко нагнулся, потряс его за плечи.
— Ранен?
— Я малость намахнул его прикладом,— смущенно сказал Гамидов.
— Ну и герой, хлопчика-то? — рассердился Бурденко.
Мальчика подняли на ноги, но он не мог устоять, сел на снег.
— Наверно, ранен,— сочувственно проговорил Тоноян.
— Пистолет, мой пистолет,— повторял мальчик. И, действительно, на снегу лежал пистолет.
— Ого, немецкий парабеллум,— сказал Гамидов.
— Отдайте пистолет... он мой,— упорно, как в бреду, повторял мальчик.
— Треба его отнести на КП батальона,— сказал Бурденко,— сам-то он зовсим слабый.
— Не говори комбату, что я епо наддал прикладом,— шепотом попросил Гамидов,— неудобно как-то — бил советского пацана.
Нести на КП мальчика взялся Тоноян. Он шел спотыкаясь, ветер слепил его. Руки лежавшего у него на плече парнишки были голые, и Арсен прикрыл их своими ладонями.
Он остановился и, держа мальчика на руках, достал флягу и попробовал влить ему в рот водки. Мальчик сделал глоток, закашлялся.
— Отдайте мой пистолет...
— Выпей еще немного, пистолет у меня, отдам. Арсен снял с себя рукавицы и надел их мальчику
на руки, зашагал быстрее,— он шел по оврагу, где не было ветра.
На КП батальона комбат Малышев поднес к лицу мальчишки коптилку и долго разглядывал его светловолосую голову, полузакрытые глаза, бескровные губы, бледные щеки.
— Вот она война,— сказал комбат.
Малышев приказал вынести мальчика во двор и растереть, снегом: в землянке было тепло, а для обмороженного тепло опасно.
Появилась Аник, засуетилась, захлопотала. Мальчика растерли снегом и внесли в землянку.
Тоноян доложил командиру батальона о подробностях происшествия и ушел. Арсен, правда, позабыл сказать, что заставил мальчика выпить несколько глотков водки. Парнишка был в полубессознательном состоянии, все время стонал. Посовещавшись, военные лекари решили дать ему водки. Мальчик сморщился, отбивался, но его силой заставили выпить.
Вскоре он широко открыл глаза, осмотрелся.
— Товарищ генерал, фашисты устроили из досок танки, я сам видел... Товарищ генерал... Пошел я в разведку и увидел...
Малышев сказал:
— Я не генерал, я капитан. Но мальчик перебил его:
— Я сам капитан... Товарищ генерал, я капитан... Я узнал, что они из досок сделали танки. Товарищ генерал, честное слово, я правду говорю. И этот пистолет я взял у них, дед испугался, но я взял и смылся... Деда могут убить, он прячется в погребе у Карпенко... Пистолет мой, никому не отдам... Мы их можем уничтожить... Артиллерия, огонь! Прямо по хате Корниенко! Там фашистский штаб.
— Послушай, сынок,— обратился Малышев к мальчику,— ты не устраивай представления, лучше скажи, кто ты, из какого села?
— Я капитан-разведчик, смерть и ужас для немецких захватчиков... Товарищ генерал Яснополянский, смерть немецким оккупантам!
Мальчик смолк и растерянно оглянулся, потом, отдавая честь Малышеву, пронзительным детским голоском крикнул:
— Товарищ генерал, разрешите доложить! Товарищ генерал, разрешите доложить!
— Боюсь, что у него воспаление мозговых оболочек,— сказала Аник.
— Э, да он пьян,—вдруг сообразил Малышев.— Мы переборщили с водкой, слишком много ему дали.
Мальчика стали укладывать спать: пусть проспится. Он сопротивлялся, ему казалось, что он попал к фашистам.
— Оставьте меня, подлые фашисты, я ничего не скажу, ничего не скажу!
Удивительным было, что он знает фамилию командира дивизии генерала Яснополянского. Вскоре он уже спал мертвым сном.
XVIII
Малышев по телефону рассказал командиру полка о ночном происшествии. Мальчик еще спал. Его завернули в шубу и положили в сани. По дороге на КП полка он проснулся. Его внесли в землянку командира полка, и человек огромного роста взял в свои ручищи маленькие ладошки мальчика.
— Здравствуй, герой,— сказал великан.
— А вы кто такой? — прошептал паренек.
— Разрешите представиться — подполковник Красной Армии Дементьев. А с кем я имею честь говорить?
Парнишка смутился, но упрямо пробормотал:
— Я расскажу обо всем генералу Яснополянскому.
— Ах, вот как... Значит, мне ты не доверяешь? Ладно, отправим вас, товарищ Дмитрий Степной, к генералу. Готовься, Митя, в дорогу, а пока посиди немножко, передохни и поедешь.
Мальчик совсем уже по-детски растерялся и заплакал.
— Герои не плачут,— пошутил подполковник и добавил: —. Тебе шлет привет твой друг Тигран Иванович...
Тут Митя Степной окончательно понял, что скрывать ему нечего, и сквозь слезы сказал:
— Я все расскажу вам, честное слово. Только маме не говорите. Я вам все расскажу. И пистолет отдайте.
— Ты сперва выпей чаю, поешь. А пистолет свой, пожалуйста, возьми, если хочешь, хоть сейчас.
Паренек, торопясь, обжигая губы, выпил чаю и начал рассказывать.
...Он решил пойти на разведку тайком, иначе домашние не отпустили бы. Тигран Иванович говорил: ты еще мал для таких дел, попадешь в руки врага, начнут тебя мучить, не выдержишь, выдашь тайну. Это неверно, он готов положить руку на стол, молотком вбейте в нее гвоздь,— он умрет, а не пикнет. И он решил перейти линию фронта и пробраться в село Огурцово,— там остался дедушка, папин отец.
Ночью, когда домашние спали, Митя взял кинжал, компас и тихонько вышел из дома. Он захватил с собой простыню, чтобы закутаться в нее, переползая линию фронта,— так обычно делают разведчики. Митя крался переулками, навстречу шли красноармейцы. Он лег в снег, прикрылся простыней. Бойцы прошли, не заметили его. Он встал и побежал. Он знал дорогу на Огурцово: часто ходил туда, то один, то с товарищами. Прошел мимо артиллеристов, миновал село Готище. Там было особенно трудно пробираться: на каждом шагу стояли часовые. Ночь была морозная, безветренная. Вдоль Донца пролегла советская линия обороны. Ползком он забрался в окоп. Наши начали стрелять в сторону противника. По окопу пробежал какой-то боец, Митя чуть не попал ему под ноги. Закутанный в простыню, Митя выбрался из окопа и пополз в сторону немцев.
— Как он не подорвался на минах! — сказал майор Кобуров.
...Он то полз, то шел согнувшись. Фашисты пускали ракеты и изредка стреляли из пулеметов. Он думал, что немцы стреляют в него.
Убьют — и пусть, на то и война! Разведчики каждый день ходят в тыл врага. Митя совсем близко подполз к немецким окопам, он ясно видел пулеметные ахмбразуры, огонь пулеметов проносился над его головой. Потом он увидел пулеметчиков. Их было двое, они стреляли, стреляли, потом разговаривали друг
с другом на немецком языке. Знай он немецкий, он понял бы, о чем они говорят. Окопами прошли еще двое. Они остановились и заговорили. Митя видел их головы в касках. Один, видимо, сердился на другого, а за что, Митя не понял. Потом они ушли. Тогда Митя перебрался через глубокий немецкий окоп, там были деревянные ступеньки, и наконец дошел до первых домов Огурцова, но там он чуть не угодил в лапы врагу. Он шагал во весь рост, запыхавшись, ему хотелось кашлять. Вдруг он заметил, что прямо на него идут фашисты. Снег вовсю хрустел под их сапогами. Митя бросился в кусты — он чуть не попал под ноги немцам, но они прошли мимо, один даже коснулся сапогом Митиной ноги. Наконец он подошел к дому деда и увидел у крыльца двух часовых. Значит, в доме деда жил важный фашист или, может быть, штаб разместился. Поняв, что войти в дом дедушки ему не удастся, он пробрался к дому Карпенко. Никто не откликнулся на стук в дверь, и, всмотревшись, Митя увидел, что окно разбито и в доме никого нет. Тогда он пошел к дому Зеленко. Там ему очень удивились, обрадовались, но и испугались,— спрашивали Митю, где Красная Армия, много ли осталось советских войск? Фашисты объявили, что Красной Армии больше нет. Митя переночевал в доме Зеленко, а утром пробрался к деду. Дед, увидев Митю, заплакал, потом рассердился. «Ах ты, чертенок,— сказал он,— ведь они же могли одной пулей тебя в минуту прихлопать...» А Митя ответил: «Нет, дедушка, не так-то легко прихлопать советского разведчика». И дедушка снова очень рассердился. «Туда же — «разведчик»! С фашистами Красная Армия справиться не может, а этот сопляк строит из себя разведчика...» «Ошибаешься,— сказал Митя,— вот увидишь, как побьют их. От Москвы отогнали, Калинин и многие другие города освободили! Увидишь, дед, еще покажут этому Гитлеру...» А дед: «Ну и пусть, а ты, сопля, не суйся, куда не следует...»
Потом вместе с Витей Зеленко Митя узнал, где установлены орудия врага, где стоят танки, где расположен штаб, с какой стороны село заминировано. У оврага стоят замаскированные орудия и танки. Но эти орудия и танки сделаны из фанеры, стоят для обмана, чтобы наши стреляли по ним, а про настоящие орудия и танки Витя и Митя все разузнали и записали вот на этой бумажке...
Он вынул из-за пазухи помятый лист бумаги и протянул подполковнику Дементьеву.
Развернув бумагу, Дементьев с интересом разглядывал условные знаки, проставленные мальчиками. Внимательно склонились над смятой бумажкой, испещренной детскими каракулями, начальник штаба и комиссар полка. Митя Степной, как настоящий разведчик, давал объяснения, расшифровывал условные значки.
— А где ты нашел пистолет? — вдруг спросил комиссар.
Мальчик продолжал рассказ, и взрослые, суровые люди слушали его, как дети слушают увлекательную сказку.
Вторую ночь он провел с дедом в погребе. А наверху жил начальник немецкой артиллерии, обер-лейтенант. Немцы всю ночь танцевали над головой деда и Мити. Они плясали под губную гармошку. Говорили немцы по-немецки, и Митя с дедом поэтому ничего не понимали. Дед бранился: шум не давал ему слать. Днем пришел Витя Зеленко, и они пошли по селу и узнали все, что им надо было. Дед сказал Мите: «Не попадайся на глаза Матвею Мазину, он предатель, по его доносу повесили больного отца председателя колхоза». Посреди села немцы поставили виселицу и повесили на ней Василия Трофимовича Кошкарева, и мертвое тело его пять дней качалось на ветру.
Вечером дед рано уснул. Вскоре и сверху послышался храп — значит, фашист уснул. Митя решил подняться в комнату, взять бумаги спящего офицера. Он приставил лесенку, ему было очень страшно.
Митя потихоньку приподнял дверцу над головой. Сердце трепетало. Фашист храпел по-прежнему. Митя осторожно выглянул и чуть не задохнулся от ужаса. Испугала его кошка, она, мурлыча, просунула голову в полуоткрытую дверцу и мордочкой потерлась о Митино лицо. Наконец он вошел в комнату. На кровати спал фашист, а на столе валялись бутылки и грязные тарелки. Фитиль лампы был привернут, в комнате стоял полумрак. На стуле возле кровати Митя увидел сумку и пистолет. Бесшумно, на цыпочках, он подошел к стулу, взял пистолет и сумку, вернулся в погрео, тихонько опустил за собой дверцу. Потом он разбудил деда. «Дедушка, я иду к нашим,— сказал Митя, — а ты еще до рассвета выходи из дому и спрячься у соседей, а то тебя убьют».
И Митя рассказал дедушке про то, как украл фашистские бумаги. О пистолете он ничего не сказал. Дедушка совсем растерялся, не смог вымолвить слова. «Ну, будь здоров, дедушка...»
И Митя ушел. Поднялся буран, и на каждом шагу стояли немецкие часовые. В одном месте ему пришлось очень долго лежать без движения, не смея дохнуть: он очень замерз. А когда Митя полз по ничейной земле, немцы заметили его и начали стрелять из пулеметов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101