— Что-то случилось, Яков Наумович? — быстро спросила Алла Сергеевна.
Кацнельсон ответил:
— Пока ничего не случилось, но, очевидно, случится.
И торопливо вышел из палатки.
В эту ночь никто не спал; не спали люди на переднем крае обороны, не спали в глубоком армейском тылу. Двигались танки и тяжелая артиллерия, грузовые автомашины безостановочно везли боеприпасы.
Везде царило тревожное напряжение, какое бывает лишь перед бурей. И буря разразилась на рассвете, когда в небе еще мерцала Венера и едва-едва начал светлеть и румяниться горизонт.
Вновь содрогнулась земля. Далеко, далеко разнеслись раскаты артиллерийского грома.
Врачи, медсестры и санитары молча стояли у медицинских палаток, беспокойно смотрели в сторону леса. В небе над лесом показались сотни немецких самолетов. Один за другим они пикировали, словно падая на деревья, над чащей леса, но тотчас же снова взмывали вверх и уходили на запад. А с запада все шли и шли новые эскадрильи немецких самолетов... Быть может, с самого начала войны русское небо не видело такого количества самолетов.
С каждой минутой самолетов становилось все больше и больше, казалось, что в воздухе реют тучи саранчи и что железная немецкая саранча закроет собой солнце, уничтожит на земле каждый кустик и каждую травинку, сожжет всякое живое дыхание.
Работники медсанбата, находившиеся в семи километрах от передовой, могли видеть лишь то, что происходило в небе. А в это время на оборону дивизии Геладзе двигались десятки шестидесятитонных «тигров» и «пантер», новые германские самоходные орудия «фердинанд». Горизонт окутался густым дымом, черная дымовая туча стала над лесом.
Вскоре стали прибывать первые автомашины с тяжелоранеными. Врачи и санитары поспешно надели халаты и разошлись по избам и палаткам. Люсик со страхом думала о Тигране и Аргаме, которые находились в этом адском грохоте, в огне и пламени. Но сейчас ее захватила работа. Одна лишь мысль, одна тревога владела ею — быстрее, лучше работать, спасти жизнь человека, лежащего перед ней на операционном столе.
Неужели враг сохранил свою колоссальную военную мощь, неужели после Сталинграда он может вновь прорваться в глубь страны?
Машины привозили все новых и новых раненых.
У Люсик от напряжения и усталости кружилась голова, темнело в глазах, дрожали руки. Она закончила пятую операцию, прислонилась к стене избы и прислушалась к артиллерийскому грохоту. И вдруг до ее слуха дошел властный голос Ляшко:
— Прервать работу, немедленно прервать работу!
Оказалось, что пришел срочный приказ: медсанбату перебазироваться в тыл. Вскоре прибыли машины из санитарной части армии. Неужели снова началось отступление?
В течение пятнадцати — двадцати минут всех раненых, лежавших в палатках и на траве, погрузили в санитарные машины. На грузовики сложили имущество батальона, в кузовы машин взобрались врачи, санитары, бойцы охранного взвода — и машины пошли на восток.
Солнце близилось к закату, горизонт был багрово-красным. Было ли то зарево горящих сел или обычные краски заката? Машина, в которой сидели Люсик, Мария, два санитара и несколько легкораненых бойцов, шла по открытому полю.
— А где Аник? — спросила Люсик.
— Где бы ни была, найдется, не впервые ей,— ответила Вовк.
В этот день Мария впервые забыла о своем горе, не с такой мучительной болью ощущала удар, нанесенный ей судьбой.
— Воздух, воздух! — закричало одновременно несколько голосов. Кто-то принялся изо всех сил стучать кулаком по крыше кабины.
Машина остановилась. Из кузова стали выпрыгивать медицинские работники и легкораненые.
— Быстрее, быстрее, Люся Сергеевна! — кричала Вовк и тащила Люсик за рукав.
Они были уже на земле, когда послышался свист бомбы, от которого у Люсик заледенела кровь.
— Ложись, Люся! — крикнула Мария.
Раздался тяжелый громовой удар. День сразу превратился в ночь, Люсик показалось, что земля раскололась, разверзлась под ней.
— Люся, Люся Сергеевна! — звала ее Вовк.
Она потрясла за плечо Люсик, лежавшую в пыли на обочине дороги, приподняла ее, усадила. Люсик открыла глаза.
— Люся!
Это был голос Вовк, это она трясла Люсик за плечи. Люсик увидела невдалеке язычки беспокойного пламени. Кто зажег этот костер? И снова раздался ужасный свист, и снова прозвучал тяжелый удар грома.
— Пошли, Люся Сергеевна, пошли, все уцелел а у вас, верно, легкая контузия. Это ничего, пройдет... Видите, наша машина горит.
Они зашагали по полю, параллельно дороге. Понемногу Люсик успокоилась, тяжесть, теснившая ей дыхание, стала проходить. Они то и дело останавливались и смотрели на запад.
С востока по дороге и целиной двигались тяжелые танки. С грохотом и лязгом, заглушавшим стрельбу артиллерии, они шли в сторону фронта. Люсик и Вовк остановились, наблюдали стремительное движение стального потока. Грохоча проносились все новые и новые танковые батальоны, мчались тяжелые самоходки с устремленными на запад стволами орудий.
— Почему мы отступаем, Вовк, если у нас такое огромное количество танков?
— У немцев тоже есть танки. Может быть, завтра нам снова прикажут вернуться в Лучки. Обопритесь на мое плечо, Люся.
«Обопритесь на мое плечо,— повторила мысленно Люсик слова Марии Вовк.— Все устают, а ты никогда не знаешь усталости, ты опора для всех, Мария, помощница всем».
Каждый раз, когда над дорогой появлялись вражеские самолеты, люди бежали в поле, ложились в высокую траву. Небо и земля наполнялись оглушительным грохотом.
Держась за руки, шагали Люсик и Вовк. По разговорам шагавших рядом с ними легкораненых они поняли, что на фронте творится что-то ужасное, началось такое сражение, какого до сих пор никто еще не видел. Один раненый возбужденно говорил:
— Да там танков и самолетов больше, чем солдат!.. Другой, раненный в руку, перебивая его, сказал:
— Немец хочет зажать нас внутри дуги и отомстить за Сталинград. И сколько техники бросил, подлюга! Говорят, сам Гитлер перед наступлением приехал на фронт. Я с первых дней войны на фронте, а такого не видел.
Только во второй половине дня Вовк и Люсик нашли свой медсанбат. Не доходя до поселка Прохоровка, в лощине, заросшей ракитником, они увидели белые палатки, вокруг которых так же, как и в Лучках, лежали на земле раненые. Люсик и Мария, ускорив шаги, направились к палаткам. Многие раненые были без сознания. Увидев Люсик и Вовк, санитары поспешно принесли им халаты. Для расспросов не было времени.
А грузовики подвозили все новых и новых тяжелораненых. Люсик приступила к работе. Тревожная мысль не давала ей покоя: успеют ли врачи оказать помощь всем тяжелораненым, не погибают ли, не истекают ли люди кровью, дожидаясь своей очереди на операционном столе? Но вскоре пришла успокоительная весть: из тыловых армейских и фронтовых госпиталей на помощь медсанбату прибыл отряд врачей. Одновременно для перевозки раненых в тыл пришло множество машин.
До поздней ночи Люсик не отходила от операционного стола. В ее глазах сливались лица раненых: светлые, смуглые, молодые, с седыми висками и морщинами на лбу. Одни молчали, стиснув зубы, другие стонали, третьи спрашивали: «Выживу я, доктор, скажите правду?»
В течение дня немецкие самолеты несколько раз бомбили район медсанбата. А к вечеру немецкая авиация совершила массированный налет на Прохоровку.
Узнав, что Вовк и Люсик почти сутки ничего не ели, Кацнельсон заставил их пойти поужинать.
Кацнельсон был полон энергии, отдавал распоряжения, непрестанно поправляя очки.
Вымыв руки, Люсик и Мария вышли из палатки, направились к кухне. Небо было багрово-красным от пожаров — это горели окрестные деревни. Земля содрогалась от беспрерывного орудийного грохота. В Прохоровке горели дома.
— После бомбежки налетели «мессеры», на бреющем полете стреляли по соломенным крышам зажигательными пулями,— сказал Кацнельсон.— Эта бессмысленная разъяренность — признак бессилия Гитлера.
Ночью в медсанбат пришел приказ вновь перебазироваться на восток. На этот раз переезд прошел благополучно. Машины прошли по грейдерной дороге, не подвергавшейся бомбежке с воздуха. Рано утром врачи возобновили свою тяжелую работу.
В глубине леса работники медсанбата чувствовали себя в безопасности, сюда лишь глухо доносились раскаты артиллерийской стрельбы.
Но и здесь днем и ночью врачи не знали отдыха.
Советские войска под натиском противника оставили первую линию обороны. Бои шли теперь на второй линии, а во многих местах — и на третьей. Вновь прибывшие раненые рассказывали, что пехотные войска — и наши и немецкие,— зарывшись в землю, не могут подняться из окопов, воюют только танки и самоходная артиллерия.
А артиллерийская стрельба становилась все громче, все явственней. «Неужели и на этот раз должно начаться большое отступление?» — со страшной
тревогой и мучительной болью спрашивали друг друга люди.
Прошел еще один тяжелый, полный напряжения день.
Фронт медленно перемещался в востоку. Советские армии отступали. Шесть суток уже шло курско-белгородское сражение. На рассвете на седьмой день из палаток медсанбата выбежали врачи и санитары, вышли легкораненые бойцы. Вблизи южной окраины Прохоровки завязалась жестокая схватка двух танковых армий.
Земля в этот день колебалась, как во время разрушительного землетрясения. Тыловики не видели борющихся армий, но они чувствовали и понимали всю огромность сражения.
Первые раненые, доставленные в медсанбат, были танкисты и артиллеристы в сгоревшей одежде, с почерневшими, закопченными лицами. Ни одного не было среди раненых. Шоферы, доставившие первых раненых, рассказали о том, что происходит под Прохоровкой. В бою пехота совершенно не участвует, с обеих сторон столкнулись тысячи и тысячи танков. Один из раненых говорил, что с каждой стороны участвуют в сражении две тысячи танков, другой уверял, что в битве принимают участие около десяти тысяч танков и самоходных орудий. Бронированные машины таранят друг друга, с лязгом разбиваются, горят, охваченные жарким, дымным пламенем. Очень многие доставленные в медсанбат танкисты были в обморочном состоянии, с изуродованными лицами, многие из них оглохли, некоторые были слепы.
Адский грохот продолжался до вечера. Но вести, дошедшие к вечеру в медсанбат, вызвали общее ликование. Наступление немцев было остановлено, советские танки преградили дорогу германскому агрессору.
— Кто является конструктором наших танков Тридцать четыре? Просто стыдно, что до сих пор
мы не знаем имени этого человека! — взволнованно говорил Кацнельсон.
К полуночи постепенно затих грохот боя. По дорогам, лязгая гусеницами, двигались к фронту новые батальоны советских танков, гул их моторов доносился со всех больших и малых дорог.
И все же чувство тревоги не ушло из людских сердец, всю ночь не спали врачи и сестры в медсанбате, ждали новых известий.
Занялась заря. Поднялось яркое, ясное солнце. И с первыми лучами солнца в небе показались большие стаи фашистских самолетов. Они, видимо, направлялись бомбить советские тылы, чтобы помешать продвижению к фронту новых танковых частей. Стремительно проносились над лесом эскадрильи немецких бомбардировщиков.
От последней эскадрильи отделились три самолета, сделали круг над лесом и, пикируя, ринулись вниз. Раздался резкий, раздирающий слух свист падающих бомб, послышался оглушающий грохот разрывов.
Люсик упала, прижалась к земле. Ей казалось, что бомба разорвалась рядом с ней. Когда грохот затих, Люсик подняла голову и увидела, что на том месте, где стояла большая палатка тяжелораненых, колыхалось облако дыма. К разрушенной бомбовым ударом палатке бежал Кацнельсон. Выскочив из укрытия, вслед за ним бежала Мария. В тот момент, когда Люсик поднималась на ноги, чтобы помочь Кацнельсону и Марии, вновь послышался омерзительный воющий свист падающей бомбы. Люсик упала на землю, бомбовые осколки с воем пронеслись над ее головой.
Вдруг стало тихо. Кто-то крикнул резким, высоким голосом:
— Скорей, товарищи, помогите!
Это кричал Ляшко. Люсик стряхнула с себя землю, подбежала к месту катастрофы. Санитары из-под груды земли вытаскивали исковерканные трупы. Обезумевшая, растерянная Люсик смотрела на эту страшную картину.
— Люся Сергеевна! Люся Сергеевна! — надрывно позвал Ляшко.
Люсик подошла к нему.
Иван Кириллович склонился над двумя лежавшими рядом истерзанными трупами.
— Люся Сергеевна, мы потеряли наших лучших! друзей... Они хотели спасти жизнь другим и погибли сами,— прерывающимся голосом проговорил Ляшко.
Он словно согнулся, стал ниже ростом.
Люсик опустилась на землю рядом с мертвым телом Марии Вовк.
Алла Сергеевна, громко плача, наклонилась над ней, целовала ее в мертвые глаза.
Рядом с Вовк лежал Кацнельсон. Лицо его не было повреждено. Казалось, он спал.
Кто-то обнял Люсю Сергеевну,— это была Аник. Где она была до сих пор, откуда явилась именно в эту минуту?
Лицо Аник было мертвенно-бледным, казалось, она похудела, постарела на несколько лет.
— Мария...— прошептала Люсик.
— Знаю, Люся.
— И наш Яков Наумович.
— Да, да,— чуть слышно произнесла Аник.
Для погибших при бомбежке пятнадцати тяжелораненых, Кацнельсона и Марии Вовк была вырыта братская могила. Марию решили похоронить вместе с бойцами. Она ведь делила все их радости и невзгоды.
Ляшко первым бросил горсть земли в братскую могилу.
Аник и Люсик наломали в лесу зеленых ветвей, собрали букеты цветов, положили их на свежий могильный холм.
Семь дней медсанбат простоял в этом лесу, и каждое утро врачи и сестры приносили цветы и зеленые еловые ветви на братскую могилу.
XII
Грохот артиллерии больше не был слышен. Медсанбат получил приказ двигаться на запад.
Днем машины медсанбата проехали по сожженной, разрушенной Прохоровке. Выехав на южную окраину Прохоровки, сотрудники медсанбата увидели в поле сотни черных сожженных танков, разбитые самоходные орудия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101