Дети большого дома
Роман
(перевод с арм.)

КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Наступили сентябрьские дни 1941 года.
Осень окрасила горы и долины Армении. Наполнились светлым соком тяжелые грозди винограда. Горные склоны пожелтели от выжженной, сухой травы. Опустели поля, сжата и убрана пшеница. Рядом с грустным жнивьем широко легли черные полосы осенней вспашки.
С горных вершин и с Севанского озера пришел в осенние долины прохладный ветер.
Враг шел на восток. Почти каждый день в сводках Совинформбюро появлялись новые названия городов, возникали новые направления. Все дальше и дальше двигались немецкие войска, бои шли в тех местах, где, казалось, никогда не быть врагу.
Гродненское и Каунасское направление сменилось Лепельским и Тарнопольским. Завязались танковые бои под Житомиром, Смоленском, Белой Церковью.
Враг занял Смоленск, пали Николаев, Кривой Рог.
На севере советские войска оставили Новгород. На юге враг подошел к Одессе, пали Днепропетровск, Чернигов.
Смертельная опасность нависла над Советской страной.
По полям и ущельям, степям и морским побережьям, с севера, востока и юга двигались к фронту воинские эшелоны; день и ночь не умолкали паровозные гудки.
...Сентябрьской ночью по Араратской долине шел воинский эшелон.
Двери товарных вагонов были полуоткрыты, осенние звезды глядели на спящих солдат.
Под головами солдат лежали вещевые мешки с подвязанными к ним котелками и саперными лопатками. Пилотки и гимнастерки спящих выцвели от жаркого солнца Армении, побелели от соленого солдатского пота. Прохладный ночной ветерок смешивался с запахом сыромятной кожи, смазанных сапог, пота.
Начиналась осенняя заря.
Старший политрук Тигран Аршакян проснулся.
Он смотрел на поля, окутанные сизой дымкой, на белевшие в полумраке цветы хлопчатника, на желтеющие виноградные лозы, на тихие ручьи.
Поля уплывали, уходили назад, словно возвращались в мир, с которым расставались солдаты.
Война! Она и издали казалась страшной! Сколько несбывшихся желаний, сколько дел оборвалось...
Как сильны воспоминания в минуты жизненного перелома!
...Когда-то маленький Тигран увидел плачущую мать. Это было в тот день, когда дашнаки расстреляли его отца. Мать, как орлица, защищала ребенка от опасностей, вырастила его. Он хочет быть таким непреклонным, сильным, как мать! Старые коммунисты, прошедшие тяжелые испытания, приходили за советами к Арусяк Аршакян.
Когда Тиграну было шестнадцать лет, деревенские кулаки подстерегли его в ущелье Манташа и избили. Ночью односельчане отыскали потерявшего сознание Тиграна и принесли домой. Сразу же после выздоровления он поехал делегатом в столицу на съезд комсомола. Провожая сына, мать сказала своей подруге-учительнице: «Он похож на отца, невзгоды закаляют его».
А вот ему улыбается Люсик, дочь учителя Саркиса. Вожатый Тигран встречает ее на пионерских сборах. Они часто видятся на комсомольских собраниях. Потом работа заняла все его время. И вдруг, случайно увидевшись, они заговаривают, долго гуляют по улице Абовяна. После этого они неразлучны. Они поженились.
...В полночь он возвращается с работы домой. После душного дня пришла прохлада, ею дышат политые мостовые и круглые кроны чинар. Шумит вода в чашах фонтанов.
Только сейчас, в теплушке, он понимает, как счастлив был тогда... Вот мать открывает ему дверь. Двадцать лет Тигран не видел такой радости в ее глазах.
Она обняла сына.
— Ты будешь отцом, Тигран.
Волосы Люсик рассыпались по подушке, ее влажный лоб блестит от пота. Она смотрит на Тиграна, протягивает ему руку, шепчет:
— Пожми мне руку, крепко, крепко.
Сегодня ее маленькая худая рука кажется детски беспомощной. За окном сигналит санитарный автомобиль. Люсик увозят в больницу...
Мать успокаивает Тиграна:
— Не волнуйся, не волнуйся, все будет хорошо. ...Тигран продолжает вспоминать. Вот он сидит за
письменным столом, листает свою рукопись «Грибоедов и декабристы в Армении».
Как живой, явился ему Грибоедов. Он невозмутимо спокойно излагает наследнику персидского престола и главнокомандующему войсками Персии Абассу Мирзе условия перемирия. Дрожащими руками гладит бороду Абасс Мирза и вдруг вскакивает, кричит: «Но Персия еще не сокрушена!..»
Близоруко щурясь, Грибоедов спокойно смотрит на пышную длинную бороду, на маленькие глаза Абас-са Мирзы, на его ордена, на рукоять сабли, усыпанную драгоценными камнями, говорит, не повышая голоса:
«Ваше высочество сами поставили себя судьею в собственном деле и предпочли решить его оружием... Замечу только: кто первый начинает войну, никогда не может сказать — чем она кончится... При окончании каждой войны, несправедливо начатой с нами, мы отдаляем наши пределы и вместе с этим неприятеля, который отважился бы переступить их!..»
Сколько раз читал Тигран эти слова Грибоедова! Но когда же утро? Он заметил свет в комнате матери, осторожно приоткрыл дверь. Мать сидела за письменным столом и плакала. Перед ней лежала фотография отца...
Солнце окрасило, вершины Арарата. Опершись плечом о дверь вагона, Тигран продолжает вспоминать ту ереванскую ночь. Тревожась о жене, он заснул только на рассвете. Разбудил его телефонный звонок. Звонил Аргам, брат Люсик. Он сообщил страшную весть — началась война! А через два часа Тигран уЗнал, что у Люсик родился сын.
На плечо Тиграна опустилась тяжелая рука.
— Любуешься, старший политрук? — спросил командир полка Дементьев.— Трудно расставаться, понимаю.
Тигран взглянул на массивные, широкие плечи Дементьева; спокойствие командира полка, его медленная, негромкая речь нравились людям. Тигран знал, что этот плечистый круглолицый человек никогда не повышал голоса: ни споря с равными, ни делая замечания подчиненным. Сослуживцы его прозвали Владимиром Невозмутимым.
— Хороши поля — ничего не скажешь, хороши,— сказал Дементьев и вдохнул утренний воздух.
Вот она, Армения — села, виноградники, поля созревшего хлопка, притихший осенний Араке.
Держась за дверные скобы, Дементьев высунулся из вагона и посмотрел на восток. Красный отсвет упал на его лицо.
— Сейчас взойдет солнце,— сказал он и вдруг оглянулся на Аршакяна.— Оставайся у меня в полку, старший политрук, хорошо будем жить вместе.
— Жить или воевать?
Дементьев слегка поморщился,— слова Тиграна ему не понравились.
— Я говорю жить... Раз уж надел мундир, «жить» для тебя значит «воевать», ну, ясно, и наоборот.
Майор, вглядываясь в полутьму вагона, сказал:
— Хачикян, ты ночью поспал хоть немного? Солдат с автоматом на груди вытянулся перед
командиром:
— Немножко поспал, товарищ майор.
Подошли комиссар полка Шалва Микаберидзе, начальник штаба Кобуров и его заместитель Мисак Атоян.
— Вот и заря,— сказал командир полка,— кто просыпается после рассвета, счастье свое теряет.
Дементьев повернулся в сторону Атояна.
— Что это, Атоян, глаза у тебя, что ли, болят? Почему веки красные?
— Из-за кода,— засмеялся Микаберидзе,— днем и ночью с кодом мучается наш бедняга.
— Из-за этого и сапоги грязные? — замети Дементьев.— Учись у комиссара Микаберидзе, Атоян. Погляди на него: сапоги блестят, выбрит. Хоть сейчас к генералу Галунову: не придерешься. Меньше занимайся кодом.
Код был ключом шифров. С момента прихода в воинскую часть Атоян не расставался с тетрадками кода. Без конца он писал пятизначные цифры, упражнялся в искусстве передачи донесений при помощи шифра. Ему казалось, что одна неверно написанная цифра может послужить причиной поражения в бою.
...Сине-зеленые птицы сидели на проводах и телеграфных изоляторах. Пастушок гнал по сжатому полю овец. Он остановился и смотрел на проходящие вагоны. Пожилой колхозник что-то закричал, приветственно помахал в воздухе шапкой. Слова его не были слышны, но Аршакян знал, что кричал солдатам старый армянский крестьянин:
«Счастливый путь! Если ступите ногой на бесплодное место, пусть вырастет трава, меч ваш да будет остер».
На безымянном полустанке поезд остановился.
К эшелону бежали девушки, женщины с корзинами винограда на плечах.
— Неужели так рано несут на продажу виноград? — удивился командир полка.
Аршакян улыбнулся:
— Армяне не станут брать деньги с отъезжающих на фронт.
Командиры спрыгнули на землю, зашагали вдоль эшелона. Женщины передавали солдатам корзины, наполненные виноградом. Возле одного солдата стояли женщина, девочка, двое мальчиков и наперебой обнимали его, старались погладить его по плечам. Целуя их, он взял на руки самого маленького мальчика. Сколько радости и сколько тоски было в этой короткой встрече!
Подошли командиры.
— Семью встретил, Тоноян? — спросил командир полка.
Тоноян хотел опустить на землю ребенка, чтобы по уставу ответить командиру полка, но тот жестом остановил его.
— Раз такое дело, давайте познакомимся.— Дементьев протянул руку жене солдата, спросил: — Вас как зовут?
— Манушак,— ответил за жену Арсен.
— Манушак? А твое имя, барышня? Вардуш? А твое, молодой человек? А тебя как зовут, малыш?
Младший сын молча прижался к отцу.
— Артуш,— сказал отец.
— Артуш? Красивое имя.
— Итак, куйрик Манушак,— слово «сестра» Дементьев сказал по-армянски,— вместе с вашим мужем мы Гитлеру вот что сделаем.
И майор своими большими руками показал, как они вместе с Тонояном свернут Гитлеру шею.
Дети засмеялись. Манушак улыбнулась. Хорошо, что у ее мужа такой славный, веселый начальник. Маленький Артуш удивленно смотрел на большого Дементьева.
Паровоз засвистел. Манушак и трое ребят кинулись к вагону следом за Тонояном. Ребята бежали за вагоном, махали руками, а Манушак, словно оцепенев, молча смотрела на уходивший эшелон.
II
Эшелоны со стороны Арташата шли к фронту, минуя Ереван. Поэтому на станции Улуханлу собралось много народа. Сюда приехали из Еревана сотни людей в надежде встретить хоть на несколько минут своих близких, едущих на фронт.
Молодая женщина в нарядной соломенной шляпке и в модных босоножках прогуливалась по перрону, оживленно заговаривала с людьми, кивала знакомым. Она то и дело раскрывала сумочку и поглядывала в зеркальце.
Подойдя к группе женщин, сидевших под ивой, она сказала:
— Я жена Партева Сархошева. Может, знаете? А вы, кажется, жена Аршакяна... А это ваш ребенок? Какой славный! Пришел проводить папу, глазастенький... Как его зовут? Ованес? Овик, Овик, папу ждешь?
Ребенок заплакал.
Люсик Аршакян стала успокаивать его. Ей не хотелось говорить с Сархошевой, не до новых знакомств ей было в эти мучительные минуты ожидания.
— Вот ты какой нелюбезный,— проговорила Сархошева и обратилась к сидевшей рядом с Люсиком пожилой женщине: — Вы, кажется, мать Аршакяна?
— Да,— односложно ответила Арусяк и взяла ребенка у невестки.
— Я уже всех знаю. Три раза была в воинской части. Муж обо всех рассказал мне. Ну, вашему-то сыну хорошо, он ведь в политотделе, значит, будет далеко от передовой.
Женщины, сидевшие под ивой, недоуменно переглянулись. Сархошева отошла от них.
А ожидание становилось все томительней, невыносимей.
Жарко палило сентябрьское солнце. Запах угля и шлака смешался со сладким запахом дынь,— их привезли из соседних деревень и грудами свалили у станционного здания. Мухи облепляли дынные корки, валявшиеся на земле.
Люсик глядела на поблескивающие рельсы. Вот сейчас она увидит Тиграна, увидит своего младшего брата Аргама. Хватит ли сил, хватит ли воли казаться спокойной, не расплакаться, не закричать?
К родным Аршакяна подошла высокая женщина лет сорока пяти, она тоже приехала из Еревана, надеясь повидать мужа.
— Говорят, поезд вот-вот придет,— проговорила она.— Ты», сестра Арусяк, верно, устала, дай мне ребенка.
— Поезд, поезд! — закричали мальчишки.
На перроне поднялась суматоха. Ребятишки кинулись по путям навстречу эшелону. Вместе с ними побежала и Сархошева. Поезд замедлил ход. Из вагонов, не дожидаясь остановки, стали выпрыгивать красноармейцы, командиры. Послышались крики, восклицания. Родные обнимались — казалось, многие годы не виделись они друг с другом.
Аргам, брат Люсик, первым заметил родителей, сестру и побежал к ним, неловко ступая тяжелыми солдатскими ботинками. Следом за ним подошел пожилой краснолицый военный, его маленькие светлые усики походили на пятнышки белой масляной краски.
— Женушка, ты здесь, вай, умереть мне за твою душу, Заруи джан, ты здесь! — закричал он.
Он обнял высокую женщину.
Среди стоящих под ивой женщин пожилой военный узнал Арусяк Аршакян:
— Здравствуйте, товарищ Арусяк. Это ребенок Тиграна?
— Ты такой же шальной, как и в молодые годы, Минас,— дружелюбно проговорила Арусяк и добавила, обращаясь к Заруи: — А я и не знала, что твой муж — Минас Меликян.
— Минас не меняется, такой же шальной,— подтвердила Заруи.
— Тигран! — вскрикнула Люсик.
Тигран, сдерживая волнение, стал здороваться с родными и даже пытался шутить. Глядя на него, и Аргам старался казаться спокойнее. Пусть родные не думают, что ему тяжело.
— Овик, устал? Агу, агу, Овик, Овик...— повторял Тигран.
Арусяк с волнением смотрела, как Тигран разговаривает с сыном.
— Не потеряйте друг друга, дети мои. Тигран, присматривай за Аргамом, он моложе тебя, еще неопытный...— просительно сказала мать Люсик тикин Лия.
— Если солдат, значит, уж не маленький,— ответил Тигран.
В эту минуту к ним подошел Каро Хачикян со своей сестрой Тамарой.
Тикин Лия обняла его, поцеловала.
— Больна твоя мать, сынок, не смогла приехать проститься с тобой.
И тикин Лия заплакала. Тамара, сестра Каро, всхлипнула, стала вытирать слезы.
— Это чей сын? — спросил Минас и легонько хлопнул Аргама по затылку.
— Наш,— гордясь сказала тикин Лия.— Он у нас студент.
— Не ваш,— громко объявил Минас,— он сын этого дурня,— и Минас хлопнул себя ладонью по груди,— с этого дня он мой сын. Он с моим Акопом учился, значит, он и мне сын. Позор мне, если с ним что стрясется.— Он повернулся к Арусяк Аршакян и Люсик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101