Когда Люсик надела форму, Маруся Вовк с восхищением воскликнула:
— Вы как будто всю жизнь военное носили! Красавицам всякая одежда идет, а вот мне, например, никакая.
— Зачем так говорить, Маруся, вы такая хорошая!
— Конечно, конечно, хорошая, всем я нравлюсь, но никто не сватается.
Вдруг могучий протяжный грохот объял землю и небо. Люсик стало страшно. Но на лице Марии появилась веселая улыбка.
— Наши «катюши» бьют,— сказала она,— пойдем
посмотрим.
Они вышли из палатки. Западная часть неба, холмы на правом берегу Дона были освещены мерцающим боевым огнем.
— Мой брат сейчас там,— проговорила Люсик.
— Там немцы,— сказала Вовк,— а ваш брат с теми, кто бьет фашистов.
Всю ночь орудийный грохот пугал Люсик, и только на рассвете она уснула. Утром началась ее фронтовая жизнь. Она сделала свою первую операцию. Высокий молчаливый доктор несколько раз во время операции давал ей короткие указания; когда операция была закончена, он сказал: «Ну, значит, начинаем работать». Люсик поняла, что он ею доволен.
Днем Люсик вызвал начальника штаба дивизии. В маленькой палатке командира медсанбата ее улыбаясь встретил огромного роста полковник.
— Не помните меня? Я Дементьев.
— Майор?
— Сейчас полковник.
Через полчаса ко всему любопытная Маруся под каким-то предлогом вошла в палатку и увидела сидящими друг против друга нахмуренного Дементьева и плачущую Люсю Сергеевну. На столике лежали два конверта. На одном было написано: «Минасу Меликяну от Акопа Меликяна». На другом: «Аргаму Вардуни от Акопа Меликяна».
«Эти письма уж никогда не дойдут до адресатов»,— подумала Маруся.
— Пойдемте обедать с нами, товарищ полковник,
идемте, Люся Сергеевна,— сказала Маруся Вовк.
В палатку поспешно вошла медсестра.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться.
Главный хирург вызывает доктора Аршакян, прибыли
новые раненые.
Вызывают Люсик! Она поднялась и вопросительно посмотрела на Дементьева. Полковник протянул ей РУку.
— Желаю вам мужества. Сегодня же сообщу Тиграну, что вы здесь.
Люсик быстро пошла в хирургическую палату. На столах лежали два раненых бойца, их окружили сестры. Ляшко молча указал ей на один из операционных столов. Воздух в палатке был насыщен тяжелым, дурным запахом.
Люсик подошла к операционному столу.
— Вы будете меня оперировать? — невнятно спросил боец, и беспомощные, полные надежды, тревоги и боли глаза его глянули ей в лицо.
— Да, я,— проговорила она.
IX
— Гони в хозяйство Кобурова,— приказал водителю полковник Дементьев, разместив в маленьком тесном «виллисе» свое огромное тело.
Командир дивизии дважды говорил Дементьеву, что он не должен отлучаться из штаба. Но Дементьева тянуло в полки, в окопы и на огневые позиции артиллерии, хотелось видеть людей переднего края. Пожимая руку бойца, глядя ему в глаза, одновременно проверяешь крепость его духа, его душевные силы. Сидя в штабе, всего этого не знаешь, не видишь, не чувствуешь. По докладным запискам и донесениям, по картам, испещренным красно-синими карандашами, можно узнать, где и как размещены огневые средства и живая сила, но, глядя на карту, не узнаешь, о чем думают, о чем тревожатся, на что надеются бойцы — всего этого карты, донесения и докладные записки не скажут. Уже больше месяца, как Дементьев был назначен начальником штаба дивизии, но каждый час какой-то голос звал его в полки, в батальоны, роты, какая-то сила толкала его из штабного блиндажа на передовую.
Водитель заметил, что полковник мрачен. Обычно он в дороге разговаривал с водителем, шутил. Полковник сохранял спокойствие даже в самые тяжелые дни, когда казалось, что немцы вот-вот перейдут Дон, загонят советскую силу в прибрежные болота.
«Виллис» спустился к Дону, проехал по понтонному мосту до южной окраины Клетской, где размещалось «хозяйство Кобурова». Машина поднялась на холмик на западном берегу Дона. Полковник велел водителю остановиться. Сойдя с «виллиса», он стал оглядывать Арчадинские топи, Дон, спокойно плескавшийся у берега.
Словно бы впервые так ясно увидел Дементьев эту «долину смерти». Он поднес к глазам бинокль. Виднелись развалины хуторов: Подпешенское, Орловское и Казиновский. Болота были покрыты снегом, заросли камыша казались седыми. В камышах были укрыты минометы и артиллерийские орудия, стрелковые батальоны и кавалерийские эскадроны.
Арчадинские болота и топи! Тысячи людей, обороняя их, пожертвовали своей жизнью. А сколько крови пролил враг, чтобы завладеть ими!
Три месяца подряд, день и ночь, шли здесь жестокие, кровавые бои...
Полковник оглянулся на водителя.
— Можно ли когда-нибудь позабыть эти болота?
— Нет, товарищ полковник. Три месяца мы здесь в огне и в воде сидели; каждый день нам за год зачтется.
— Да, каждый день, верно ты говоришь, а может быть, даже каждый час.
Полковник подошел к машине.
— Поехали, Владимир Петрович.
Водитель загордился: полковник назвал его по имени и отчеству.
— Как тебе показались новые врачи наши, ты ведь их вез, Владимир Петрович? — с деловитой, наигранной серьезностью спросил полковник.
— Как вам сказать, товарищ полковник. Одна вроде посерьезней, зато у другой есть армейская закалка, но, видать, малость с норовом. Я в женщинах, товарищ полковник, не сильный специалист.
— Хитришь! Видно, что специалист, сразу их раскусил. Эту дорогу больше не обстреливают?
— Со вчерашнего дня бьет только по передовой. Долго будем в обороне, товарищ полковник? Бойцы шутят, что к зиме нужно теплые избы ставить, а то ветер на Дону очень уж холодный!
Полковник прищурившись посмотрел на водителя,— тот выдумал, что бойцы собрались на Дону избы строить,— наоборот, все они чувствовали, что скоро должны начаться большие боевые дела. Боец часто словно бы нюхом чует, какая будет завтра военная погода, и его солдатский нюх бывает надежнее многих предвидений штабных стратегов.
— А, скажем, если бы ты был здесь командующим, какой бы нам приказ дал?
— Знаете, товарищ полковник, когда ошибается человек, который баранку крутит, так пассажир себе нос расшибает, а от генеральской ошибки тысячи погибнуть могут.
— Не хитри, отвечай прямо.
— Я раньше должен разузнать, товарищ полковник, сколько у нас силы, сколько танков, орудий, минометов, сколько резерва дадите, сколько «катюш»... насчет авиации. Если это все разузнаю, да еще и о немецкой силе, тогда и скажу вам свое решение. А долгое ожидание здесь, товарищ полковник, мне
не нравится. Сколько народу положили за эту Клетскую! Теперь сидим, загораем. А Совинформбюро каждый день одно сообщает, я уже наизусть выучил: «Наши войска в течение вчерашнего дня вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло»,— вот и все. Каждый день одна петрушка. Полковник сказал:
— А кто виноват? Мы с тобой сами и пишем эти
сообщения. Вот продвинься отсюда в южные степи —
и сейчас же напишут, что воинская часть полковника
Геладзе перешла в наступление к югу от Клетской...
А ну, постой здесь, стой!
Полковник выпрыгнул из «виллиса» и быстро пошел по снегу в сторону артиллерийской батареи, стоявшей под береговым откосом. Зеленые стволы орудий глядели на юг.
— Кто командир расчета? — сердито спросил он.
— Я, лейтенант Колесников, товарищ полковник.
— Кто командир батареи?
— Старший лейтенант Садыхов.
— Почему орудия не замаскированы, стволы не побелены? Деревья и кусты все в белом, а вы думаете, весна? Влеплю я вам вместе с вашим Садыховым!
— Разрешите доложить. Поехали в штаб за олифой, товарищ полковник, орудия только сегодня прибыли.
— Немедленно замаскировать! Какие у вас тут объекты?
Лейтенант раскрыл планшет. Наводчики, заряжающие, подносчики с интересом слушали разговор.
— А что ж это нам, всю зиму тут зимовать придется, товарищ полковник? — сделав шаг вперед, спросил невысокого роста боец.
— А ты чего бы желал?
— Я много чего желаю, товарищ полковник, много чего. Возможно, что мне метр земли достанется в удел, но мне этого мало.
Дементьев с интересом глядел на красноармейца.
— Вижу, жадный ты,— пошутил он,— малым не довольствуешься.
— Мои родные остались в Житомире, товарищ полковник. Но я не только о них думаю. Работаю на совесть, награды даже получил. А за три с половиной месяца я добрался от одной ямы до второй. Сегодня ребята посчитали, что в день мы продвигаемся на запад в среднем на два метра тридцать три сантиметра. Если так пойдет...
— Каждый сантиметр здесь засчитывается за километр,— сказал полковник.— Ты знаешь, как вода встречает плотину: скапливается, скапливается, накопит силу и ломает преграду, хлынет волной — ее уж не остановишь. Посмотри вот на ту равнину. Когда по ней потечет наша сила, кто ее остановит?
— А когда ж это прорвем мы плотину? Вон зима, а зимой вода плотину не рвет.
— Прорвем, когда прикажут. Наша сила сильнее реки, сильнее воды, сильнее зимы! Лейтенант, чтобы к завтрашнему утру орудия были замаскированы!
X
Дементьев добрался до командного пункта полка Кобурова в сумерках. «Стосковался я по своему полку,— подумал Дементьев,— ничего с собой поделать не могу, не выдерживаю в штабе...»
Командир полка Кобуров и начальник штаба Атоян пили чай из жестяных кружек.
— Привет стратегам,— громко сказал полковник,
стремительно отворяя дверь блиндажа.
— Владимир Михайлович! — обрадовался Кобуров.
Атоян вытянулся, поправил тихонько ремень,
потом шапку.
— Стратегические планы разрабатываете? — спросил полковник, указывая на карту, расстеленную на столе.— «Брусиловский прорыв» готовишь? Но ты мне лучше скажи, Кобуров, каких делов наделал командир первой роты твоего второго батальона? Он, видно, тоже возмечтал о «брусиловском прорыве».
— Все мечтают, товарищ полковник. Он буйный парень, но по-настоящему храбрый.
— Сегодня же надо передать дело этого храбреца в трибунал,— сказал полковник,— он должен ответить за кровь погибших, и пусть больше не совершает подвигов, равных преступлению. Позовите его сюда!
Связной побежал за проштрафившимся лейтенантом Ухабовым. Полковник велел телефонисту соединить его с командиром дивизии. С первых же слов разговора Дементьев почувствовал, что «князь» взбешен.
— Я говорю из хозяйства Кобурова, товарищ шестьдесят седьмой, да, да, из моего подшефного хозяйства. Этим я как раз сейчас займусь. А потом? Потом побуду в ямочках, пойду в гости к детям и вернусь ночью. Видел эту тетку, видел... Настроение у нее было тяжелое, сказал ей правду. Но когда пришли и вызвали в прачечную, сразу же пошла и начала работать. Да, да, буду с ним строг, я не снисходительный отец, нет, понимаю, понимаю.
— А мы ничего не поняли,— сказал Кобуров, когда Дементьев положил трубку.
— Князь злой, как тигр,— сказал Дементьев,— не дай бог вашему лейтенанту сейчас попасть к нему в руки.
К имени командира дивизии Тариэля Геладзе прочно пристал шутливый титул князя. Подчиненные называли его князем за глаза, а армейское и фронтовое начальство и в глаза. Сын гурийского крестьянина, отец которого провел много лет в царских тюрьмах за участие в бунтах против помещиков, лишь посмеивался, когда его величали князем.
— Как тигр, злой,— повторил Дементьев,— да, на
делал делов ваш Ухабов. Верно сказано, что легче
мертвого лечить, чем дурака учить.
В блиндаж вошел небольшого роста лейтенант с толстой, крепкой шеей и с курносым лицом.
— Ухабов? — спросил полковник.
— Так точно! Лейтенант Ухабов прибыл по вашему приказанию, товарищ полковник! — молодецки вытягиваясь, отрапортовал лейтенант.
Дементьев усмехнулся.
— Видишь? Посторонний человек может подумать, что ты дисциплинированный, сознательный командир. Послушай, Ухабов, кто тебе приказал поднять роту, выйти из окопов, перейти в контратаку?
— Фрицевская дерзость распалила меня, товарищ полковник, не выдержал.
— Не выдержал,— сказал Дементьев,— весь советский народ выдерживает, вся армия выдерживает, а вот Ухабов не выдержал, а? Сколько людей потерял, Ухабов?
— Трое убитых, пятеро раненых, а у фрицев тринадцать трупов осталось.
— Меня сейчас немецкие трупы не интересуют,
да никто их и не считал,— сердито сказал полковник.
Майор Атоян и подполковник Кобу ров втайне сочувствовали лейтенанту. Не сдержался парень, вот и наглупил сгоряча.
Дементьев заметил их сочувственное отношение к проштрафившемуся.
— Ты все хочешь пощеголять своим геройством, Ухабов, а от тебя никто этого не требует.
— Душа моя требует, сердце мое требует, товарищ полковник.
Лейтенант произнес эти слова с неподдельным волнением.
— Откуда ты родом?
— Из Ростова, товарищ полковник.
— Где ты работал до войны?
— Работал на трамвае, вожатым.
— На трамвае? — Полковник задумался.— Сколько людей задавил?
Лейтенант молчал.
— Могу поспорить, что изо всех трамвайщиков
Ростова больше всех аварий наделал он. Эх, Ухабов,
Ухабов,— силы у тебя много, а ума не хватает. Это
большая беда. С болью говорю, пойми. Мне трудно
тебя наказывать, но приходится, прощать не имею
права. Отдай оружие... Атоян, вызовите бойцов комендантского взвода — взять Ухабова под арест. Утром
отправите его под конвоем в трибунал.
Атоян принял от Ухабова пистолет и отправился за бойцами-конвоирами. Полковник по телефону сообщил прокурору дивизии о происшедшем.
С автоматами на груди вошли в блиндаж бойцы комендантского взвода Хачикян и Савин. Полковник подошел к ним.
— Здравствуйте, орлы, как воюете?
Савин и Хачикян обрадовались, увидев бывшего командира полка. Полковник их обнял.
— Долго мы будем тут сидеть, а, ребята, как вы думаете? — спросил Дементьев.
— Мы вас хотели спросить, товарищ полковник,— сказал Савин.
— О чем?
— Об этом самом.
— А вы, не спрашивая, сами начинайте наступать, чего стесняться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101