Через полчаса другие сани с другим возницей везли Тиграна по заснеженному полю. И снова сухая снежная пыль ударяла ему в лицо...
Тиграну стало грустно. Человек часто не может понять причин своей грусти либо веселья. В самом деле, что опечалило Тиграна? В письмах, пришедших из Еревана, были лишь хорошие вести, дома все живы, здоровы, близкие его помнят и любят... А может быть, ему было грустно оттого, что Дементьев не сидел рядом с ним в санях.
Ill
А через пять дней, в предрассветной мгле стрелковые подразделения полка майора Дементьева, рота за ротой, в белых маскировочных халатах, приближались к городку Вовче.
Наступление велось на этот раз без артиллерийской подготовки.
Но даже педант Кобуров не возражал против плана майора Дементьева: совершить ночной удар отдельными группами, одновременно ворваться в город с разных сторон и не пускать в ход артиллерии и минометов. Только на рассвете, если того потребует обстановка, артиллерии было дано указание вести огонь с ближних дистанций.
Точная разведка — половина удачи. А разведка хорошо поработала. Все вражеское расположение было выявлено, огневые точки засечены.
В успех все командиры верили твердо. Верил в успех и начальник штаба полка Кобуров, но все же он испытывал некоторую неудовлетворенность. В подобного рода операциях роль штаба не так уж велика. В такой ночной операции удача в основном зависит от командиров взводов и отделений. Кобуров мечтал о больших сражениях — только в них мог проявиться его полководческий дар. Нынешнее же, разработанное Дементьевым дело скорее походит на партизанский рейд. Мелковато все это для стратега Кобурова.
Майор Дементьев, наоборот, был доволен. Он шел вместе с полком, продвигавшимся вперед небольшими подразделениями. Главным было освободить Вовчу. И если Вовчу удастся освободить ценой малых жертв — значит, план Дементьева хорош.
Дементьев знал лично не только командиров, но и многих рядовых своего полка. Люди понимают, что потери в предстоящем бою неизбежны, любой из них может не дожить до рассвета. Люди знают это — и идут вперед, они преодолевают страх, таящийся в душе. Ведь бесстрашных витязей в жизни не бывает. И Дементьев знает чувство страхаг хотя бойцы и считают своего майора бесстрашным. Это хорошо! Хорошо, когда боец считает, что командир свободен от обычных человеческих слабостей. Настоящий воин тот, кто способен подавить в себе страх и не растеряться, выполняя свой долг. Голова у таких людей всегда ясная. Молочная мгла стояла над зимними полями. Вскоре передовые подразделения приблизились к домам городских окраин.
Дементьев обосновался в непосредственной близости от городских строений. Боевые подразделения в глубокой тишине стали просачиваться в пределы города.
Сердце Дементьева бешено билось. Но кто из людей, окружавших его, мог знать об этом? Он был как всегда молчалив, спокоен. А время шло. Десять минут, пятнадцать, полчаса. И вот в темноте наконец появились бесшумные тени. Белый призрак подошел к Дементьеву и сиплым шепотом доложил:
— Товарищ майор, в части города, называемой «Мельницы», уничтожено боевое охранение противника.
Немного погодя раздался выстрел. Майор поднялся.
— Что такое, значит, не удалось работать без шума? Но вот вновь показалась белая фигура.
— Товарищ майор, на Шебекинской дороге уничтожено боевое охранение противника. Один немец успел выстрелить, но его тотчас схватили.
Майор узнал по голосу Ивчука.
— Было три пулеметных точки и девять человек, точно, как донесла разведка,— добавил Ивчук.
— Это все твоя сестра, Ивчук,— с улыбкой сказал майор.
И, обращаясь то ли к самому себе, то ли к людям, окружавшим его, Дементьев произнес:
— Ну, что же, за дело. Сейчас дадим сигнал к общему штурму. Сигнальте же!
В эту минуту сердце его уже билось ровно, спокойно.
IV
Страшной, недоброй была жизнь в городе Вовче. Днем страшно, по ночам — еще страшнее. Особенно тревожной была жизнь Ивчуков.
— Не спишь, Шура? — сидя в постели, тихо спросила мать.
— Нет, мама, не сплю. Ты что-то хотела сказать?
— Хоть своими глазами видела, но не верится, что Коля приходил домой, поцеловал меня, Мишу на руки взял, тебя по голове погладил. Словно все это сон, проснулась — и нет ничего. Девушка подняла голову.
— Да не мучай себя, мама, нельзя же так.
— Поговори со мной, Шура, страшно мне очень.
— Нельзя так мучить себя, мама.
— Сердцу-то не прикажешь. Я ведь за всех боюсь, Шурочка, и за отца, и за Колю, и за тебя, и за Мишу, за всех вас, моих дорогих.
— Страхом не поможешь, пойми ты.
— Я, Шурочка, не слабая — я завтра же могу взять да в партизаны пойти. Не трусиха я, а вот не могу с собой справиться. У меня словно в глазах пелена темная, иду и дороги не вижу... Так все переменилось, что голова кругом идет. Вот хочу, чтобы ты некрасивой стала. Боюсь я за твою красоту, Шура, в это окаянное время.
— Да спи, мама, спи.
— Не могу я! Сердце ждет, ждет чего-то... то ли плохого, то ли хорошего. А уж той прежней спокойной жизни больше не будет...
Встав с постели, мать иголкой прочистила фитиль, легонько встряхнула лампу, проверяя, есть ли в ней керосин.
— Сейчас подолью керосина,— сказала дочь и встала с постели.
Лампа загорелась ярче. Шура подошла к окну, поправила маскировку. Мать глядела на голые плечи дочери, на ее длинные косы.
Девушка подошла к дверям, прислушалась.
— Думаешь, Коля может прийти? — спросила мать.
— Может.
— Сказал он тебе что-нибудь?
— Ничего не говорил.
— А почему ты думаешь, что придет?
— Не знаю... Мало ли что, ведь должны прийти наши когда-нибудь!
— Должны. А когда — неизвестно. Встретился мне старик Олесь Бабенко, говорит: не отчаивайтесь, Вера Тарасовна, Россия никогда не была побежденной и не будет, не теряйте веры и всем так скажите. Но сколько продлится война, кто спасется, а кто пропадет, говорит, не знаю. Младший сын Веры Тарасовны, Миша, заплакал во сне, проснулся, попросил воды и, напившись, опять заснул.
— Стеснялась я, когда Миша родился,— проговорила Вера Тарасовна.— Вы с Колей уже большими были.
Мать нагнулась, поцеловала голову сына. С улицы донесся вой собаки.
— Мама, а ведь до войны собаки так не выли.
— И я не припомню, чтобы собаки так выли. Спи, Шурочка.
Ночная тишина становилась все более гнетущей от чувства одиночества и бессилия. Шура легла, но уснуть не могла. Почему не пришел брат и его товарищи? Она вспомнила лицо Коли. Он стал какой-то непривычный, взрослый. И голос изменился. Вспомнила товарищей брата: пристально смотревшего грузина и молчаливого смуглого армянина, который словно стеснялся Шуры.
На душе у Шуры после ночного посещения разведчиков стало легче, светлей. Конечно, мрачные мысли и теперь приходили в голову, но они не давили, как прежде. Казалось, что Коля и его товарищи все это время где-то совсем близко от нее.
Услышав неожиданные залпы, мать и дочь с минуту молча прислушивались.
Выстрелы усилились. Прогрохотали близкие и далекие взрывы, послышался крик, затем страшный собачий визг.
— Похоже, что бой, большой бой... Весь город грохочет!
Шура обняла мать, прижалась головой к ее груди.
— Мама...
Дом вздрогнул от сильного взрыва, задребезжали стекла. Мать и дочь упали на пол. Проснулся, заплакал Миша.
За окнами послышался стон, кто-то закричал по-немецки. Залпы постепенно стали стихать, ушли на дальние улицы...
Утром Шура отворила дверь и вышла во двор.
Улица была пуста, но стреляли где-то очень близко. «Неужели город опять останется у фашистов, а наших отбросят?» — подумала девушка и торопливо пошла вверх по улице на выстрелы, не понимая, куда и зачем нет, не понимая, что подвергает себя смертельной опасности.
По улице в ее сторону бежали немецкие солдаты в расстегнутых шинелях. Над головой девушки послышался странный свист. И вдруг страх охватил ее, она повернулась и изо всех сил побежала. Задыхаясь, она бросилась в ворота своего дома, поднялась на крыльцо и оглянулась. В ту же минуту в воротах показались немецкие солдаты, а вслед за ними белые фигуры с черными автоматами в руках. Это были советские бойцы. Оглушительно громко застрочили автоматы. Шуре показалось, что стреляют в нее. Ей стало трудно дышать, словно она ранена в грудь. Но она была совершенно невредима, а у ворот ее дома лежало трое убитых в зеленых шинелях. Один из красноармейцев в белом халате пробежал по двору несколько шагов, оглянулся. Шура, как зачарованная, смотрела на него, и ей казалось, что человек в белом тоже смотрит прямо на нее. Но это длилось лишь мгновение.
Красноармейцы двинулись вниз по улице, а на снегу остались лежать солдаты в зеленых шинелях, один — на спине, двое — уткнувшись лицом в снег.
Отовсюду раздавались выстрелы.
— Мама! — крикнула Шура.
Вера Тарасовна вышла на крыльцо, бросилась к Шуре.
— Смотри,— сказала дочь, указывая на убитых. Бой стих, улицы наполнились людьми. Мальчишки
перекликались, звали друг друга, послышался женский голос: «Митя, Митя, домой беги, наказание с тобой...»
Это старуха Бабенко звала внука.
Шура снова вышла на улицу.
Мальчишки бежали в сторону Мельниц и березовой рощи. Шура пошла за ними. С окраинных дворов видны были артиллерийские орудия, обращенные в сторону Северного Донца, бойцы в белых халатах, командир, глядевший в бинокль.
Неожиданно загрохотали орудия,— из стволов вырывались языки пламени, при каждом выстреле пушки выкатывались из снежной борозды. Ребята жадно следили за тем, как бойцы подносили снаряды к орудиям и как снова и снова орудия грохоча выбрасывали огонь.
— Воздух, воздух! — закричал артиллерист.
Самолеты спикировали на советские батареи. Послышался пронзительный визг воздуха, раздираемого бомбами, раздавались оглушительные взрывы.
Перед глазами Шуры поднялась черная стена, и словно бы с неба посыпались комья снега и земли. Шура бросилась бежать, но чей-то властный голос закричал:
— Не бежать, ложись!
Снова загрохотало... Кто-то приподнял Шуру над землей и с размаху бросил ее в пропасть.
...Она открыла глаза и увидела лицо незнакомой девушки. Где она, кто эта девушка в форме? И тут же она увидела на стене фотографии матери и отца.
— Кто вы? — шепотом спросила Шура.
— Меня зовут Аник.
Шура увидела встревоженное лицо матери, ей улыбнулся Коля, а из-за плеча Коли глядело чье-то смуглое горбоносое лицо с добрыми, сияющими глазами.
Мать нежно спросила:
— Как ты, Шурочка?
Шура взяла руку матери, прижала к своей груди.
— Мама...
Вечером, придя в себя, она узнала обо всем, что с ней случилось. Она была ранена во время бомбежки, ее оперировал военврач по фамилии Ляшко, санитарка, ухаживающая за ней, была армянка — Аник Зулалян, из Колиного полка. Она узнала, что Вовча освобождена, что немцев отогнали на западный берег Донца.
Шура смотрела на санитарку, на брата, на его товарища, улыбавшегося ей, как старой знакомой.
— Если бы вы послушались меня и легли на землю, то не были бы ранены... Помните, как мы стреляли по фашистам в вашем дворе? Вы стояли на крыльце. Помните? — сказал товарищ Коли.
Так вот почему лицо молодого красноармейца казалось Шуре знакомым!
V
Исход боя был решен еще утром,— немцев выбили из города, они отошли на западный берег Северного Донца. День прошел в артиллерийской перестрелке. Немецкие снаряды разрывались в предместьях города — Мельницах и Заводах, на центральных улицах Вовчи. К вечеру огонь прекратился. В воздух то и дело поднимались белые ракеты и освещали склоны высоких холмов, берега реки. На этом участке боев линия фронта прошла по Северному Донцу.
На второй день после освобождения города радиотехники дивизионного клуба организовали для населения показ фильмов. Городские фотографы предлагали бойцам, проходящим по улицам, сняться и послать карточки родным. Завязывались знакомства, и некоторым из них суждено было длиться долгие годы. Из домов доносились звуки пианино, девичий смех, по улицам, возбужденно галдя, носились дети. И тут же время от времени со стороны Донца слышался грохот немецких орудий, раздавались снарядные разрывы. Смерть и жизнь были рядом.
На третий день после освобождения города Аршакян возвращался из батальона в штаб полка, размещенный в конце Харьковской улицы. Стояла глубокая ночь, улицы были пустынны, лишь поскрипывали по снегу сапоги патрулей.
Одежда Тиграна была вымазана окопной глиной, глаза опухли от бессонницы, лицо обросло темной щетиной. Возле штаба Тигран встретил командира комендантского взвода Иваниди.
— Лейтенант, где бы мне передохнуть, прилечь часика на два?
Иваниди весело ответил, что для товарища Арша-кяна припасено хорошее место.
— Есть тут один дедушка, полно у него старинных книг, очень хорошая семья. Как раз по вас квартира.
Они остановились у одноэтажного дома, и Иваниди постучал в ворота.
— Олесь Григорьевич, откройте, это лейтенант Иваниди.
Тигран понял, что веселый, общительный грек за два дня стал хорошим знакомым хозяев этого дома. Ворота отворились.
— Олесь Григорьевич, будем просить вас устроить у себя на ночь старшего политрука. Он, между прочим, тоже большой любитель старинных книг. Не возражаете, Олесь Григорьевич?
— Пожалуйста, пожалуйста, заходите.
Они вошли в комнату. Старуха и молодая женщина
приветливо встретили пришельца.
— Извините, что среди ночи побеспокоил Вас,— сказал Тигран.
— Господи, да никакого тут нет беспокойства,— сказала старуха и, глядя на Тиграна, добавила:— Вся одежда в грязи. Снимайте скорей шинель, сейчас почистим ее. Надя, помоги товарищу военному.
— Может, согреть молока? Наверное, озябли,— предложила молодая женщина.
— Да согрей, чего спрашивать,— вмешался старик. Тигран снял портупею, шинель, сапоги. Старуха
принесла войлочные шлепанцы.
— Наденьте, наденьте шлепанцы, а ваши сапоги мы почистим. Садитесь на диван, отдыхайте. Не стесняйтесь. Из каких вы краев?
Тигран ответил.
— А семья там, в Армении, осталась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101