Генерал заметил Аник.
— Это та самая контуженная?
— Она, товарищ генерал,— ответил Дементьев. Генерал подозвал к себе санитарку.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, товарищ генерал.
— Не страшно?
— Привыкаем.
Генерал усмехнулся, повторив слова девушки: «Привыкаем».
Дав несколько общих указаний Дементьеву, он приказал доставить труп Литвака в штаб дивизии.
— Ну что ж, политик, пойдем в штаб дивизии, сдам тебя в медсанбат.
Связной Савин следовал за генералом и Аршакяном.
Галунов всю дорогу к штабу молчал. Он прошел мимо часового в штабную избу, даже не оглянувшись на Аршакяна и Савина.
Тигран посмотрел на Савина.
— Можете вернуться в полк, Савин,— сказал он.— Только никому ни слова о том, что вы видели. Понятно? Никому ни единого слова.
— Понимаю, товарищ старший политрук. Прежде чем идти в медсанбат, Аршакян зашел
к начальнику политотдела. Старший батальонный комиссар Федосов стад расспрашивать его. Аршакян подробно рассказал Федосову о пребывании Галунова в полку и в батальоне.
Начальник политотдела, выслушав его, долго молчал.
— Идите в санбат,— наконец сказал он Аршакяну,— идите, рана — дело нешуточное.
XIII
Солдат, отбивших атаку неприятеля и охваченных радостью первой боевой победы, снова обуяла тревога. Эта предгрозовая давящая тревога рассеивается в бою и после боевой удачи становится радостью, после поражения — тяжелым, трудным воспоминанием.
Боевое охранение сообщило, что танки приближаются к позициям первого батальона.
Пушки, приданные пехоте, повернулись дулами в танкоопасном направлении. Бойцы в окопах беспокойно вглядывались в пустынное поле: где же танки?
Все готовили связки гранат, бутылки с зажигательной смесью. Аргам положил около себя устрашающе тяжелую связку гранат — удастся ли дошвырнуть ее до вражеского танка? — коснулся носком ботинка бутылки с зажигательной жидкостью, стоявшей на дне окопа.
Тревога усиливалась. Вот на этом пустынном поле сейчас появятся танки; сколько напряжения в суровых, нахмуренных лицах людей в этой предгрозовой тишине.
— Не вижу... ничего не видно,— сказал Аргам Тонояну. Он говорил шепотом, казалось — нельзя нарушать тишину, стоявшую над боевым полем.
Тоноян не повернулся к Аргаму, Аргам видел жилы, вздувшиеся на его шее.
— Смотри,— хрипло произнес Тоноян минуту спустя,— идут — один, второй, третий.
Головной танк уже подходил к замаскированной первой линии окопов. Мелкокалиберные полковые пушки открыли беглый огонь. Аргам ясно увидел черную немецкую махину. Танк остановился, дуло пушки, казалось, глядело прямо на Аргама, блеснуло белое пламя, и в то же мгновение перед окопом раздался оглушительный грохот снарядного разрыва. Земля сотряслась. Серая муть застлала Аргаму глаза, и он потерял сознание.
Он пришел в себя и увидел, как Мусраилов торопливо, дрожащими руками забинтовывал Тонояну голову.
В нескольких метрах от окопа стоял разбитый и дымящийся с сорванной башней немецкий танк.
— Кто подбил его? — жадно спрашивал у товарищей Аргам.
— Артиллеристы.
Возле подбитого танка лежал труп немецкого танкиста. Так вот он какой, гитлеровец, что пришел убить Аргама, Бурденко, Тонояна...
Мимо Аргама пробежал по окопу Ираклий, крикнул:
— Это был бой, настоящий бой!
Как хорошо, что Аргам среди боевых товарищей, он уже никогда не отступит, не уйдет от них!
Под вечер было приказано контратаковать. Аргам ясно слышал команду: «В атаку, за Родину!» — но не понял, что ему надо делать. Из окопа выскочил Ираклий, потом Аргам увидел затылок Тонояна, затем вылез Бурденко... Аргам, подхватив винтовку, побежал за ними. Он не видел врага, он видел только спины бегущих впереди товарищей. Нет, нет, он не отстанет от них! От порохового дыма кололо ноздри, рот пересох. Он слышал свист осколков и пуль и не чувствовал страха. Только бы не отстать от товарищей! Бегущие впереди стреляли с ходу. Он не целясь выстрелил, оттянул затвор, гильза выпала. Аргам спустил курок еще раз, но выстрела не последовало. Нет, нет, он не отстанет от своих боевых товарищей! Он изо всех сил побежал вперед и увидел, что все крича спрыгивают в какие-то окопы. И Аргам отчаянно закричал, прыгнул во вражеский окоп. Первым делом он выбросил отказавший патрон, ввел новый. Солдаты в серо-зеленых шинелях бежали выручать свои окопы. Аргам выстрелил. Послышались взрывы ручных гранат. Несколько немцев упали, но масса их продолжала бежать к захваченному советскими бойцами окопу. Аргам вытащил из-за пояса гранату и швырнул ее в набегавших немцев. Гитлеровцы шарахнулись в сторону, но граната не взорвалась,— Аргам забыл выдернуть предохранительное кольцо. В это время рядом загремели разрывы гранат... Плечистый, высокий немец первым добежал до траншеи. Аргам спустил курок. Гитлеровец упал прямо на Аргама, увлекая его за собой на дно окопа.
Выбравшись из-под убитого, Аргам проверил затвор своей винтовки,— патронник был пуст. Он вставил обойму, но не стал стрелять, посмотрел на лежащего рядом немца. Аргаму казалось, что он действует в состоянии сна. Затылок мертвого гитлеровца был окровавлен, на рукаве его шинели была повязка с изображением жирного черного паука свастики, на пальце блестело кольцо. Аргам поднял винтовку. Но немцев перед ним уже не было... В небе загудели самолеты. Ему показалось, что это не самолеты, а хищные птицы — коршуны летят над полем боя. Кто-то крикнул:
— Танки, танки опять идут!
Один из самолетов спикировал, и в грохоте бомбового разрыва Аргам вторично в этот страшный день потерял сознание.
...Кто-то железной дубиной бил его по бокам, по голове. Вспыхивали и гасли какие-то огни. День или ночь стоит? Он не знал. Где-то заржала лошадь. Он хотел крикнуть, но не мог, его словно схватили за горло, душат. Снова заржала лошадь, кто-то хрипел. Куда они едут? Куда его везут? Скрипит повозка. Кто это лежит рядом с ним? Едет подвода, и седоки трясутся на ней. Вблизи слышится шум воды, журчит ручей, вот белая пена водопада.
— Воды! — крикнул Аргам. Собрав все силы, он крикнул еще раз: — Воды, дайте воды!
И вдруг он услышал голос, знакомый голос ясно дошел до него:
— Бурденко, среди трупов кто-то живой. Подвода остановилась.
— Та що ты? — удивился Бурденко,— не може того буты!
— Кто-то сказал «Воды!». Эй, кто просил пить?
— Та не кричи так, Мусраилов, погекай.
Бурденко остановил лошадь. Прикрыв каской фонарь, он направил свет на мертвые тела, лежащие на подводе.
И Бурденко увидел, что бледный как мел Аргам открыл глаза.
— Мусраилов, це ж Аргам! Вин живый. Поклычь санитаров!
Позвали санитаров, несших на носилках раненых.
Когда Аргама сняли с подводы и санитары осмотрели его, оказалось, что он не ранен. Бурденко убежденно проговорил:
— Ну, цей Аргам сто лет проживет. Сто лет проживет и сто внуков наживет.
XIV
Санитар ввел Аршакяна в пустую деревенскую избу, посреди которой стоял операционный стол; на стене висели иконы, убранные пестрыми бумажными цветами. Старший хирург Ляшко только что закончил тяжелую, сложную операцию.
Человек лет пятидесяти, с утомленным лицом и молодыми темными глазами, хирург, ничего не сказав раненому, указал своим помощникам на стол, покрытый запачканной кровью простыней.
— Смените, подготовьте к операции.
Он неторопливо разрезал повязку и рывком сорвал присохший к ране бинт. Аршакян ахнул, весь покрылся потом; показалось, что доктор бездушен и груб. Стиснув от боли зубы, Аршакян поглядел в лицо врачу — ни сочувствия, ни волнения, одно лишь выражение сосредоточенной, хмурой деловитости.
— Дать наркоз? — спросила некрасивая, невысокого роста девушка. Хирург коротко сказал:
— Не треба!
— Подержи,— приказал он девушке, указывая на здоровую руку Аршакяна. Раненую руку крепко обхватил стоявший в головах Аршакяна боец-санитар.
Тигран решил молчать, раз врач не находил нужным заговорить с ним. Он почувствовал холодное острие скальпеля, ему чудилось, будто он даже сдышит шуршащий звук рассекаемых тканей. Тигран не издал ни стона. Доктор не смотрел ему в лицо. Казалось, что человек ему не интересен, его занимает операция, техника удаления из раны пули или осколка. Он разрезал рану, прочистил ее. Все так же размеренно, молчаливо доктор, закончив операцию, стал мыть руки. Вытирая руки, он спросил у помогавшей ему девушки:
— Вовк, как там насчет чаю?
— Распорядилась,,сейчас вам принесут.
Хирург кивнул раненому, не спеша вышел из операционной.
«Чай пошел пить»,— подумал Аршакян. —- Болит? — спросила девушка.
— Кажется, болит,— улыбнулся Аршакян.— А как вас зовут?
— Вовк, а имя Мария. Все меня зовут по фамилии, Вовк да Вовк.
— Вовк... Не грубоват ли малость ваш хирург, а, Вовк?
— Иван Кириллович? Что вы, что вы! Знаете, он двое суток не спал. А ведь еще прибудут раненые. Говорят, сильные бои были. А характер у него молчаливый, верно. Не любит Иван Кириллович много говорить. Когда ему удается отдохнуть — пьет чай и книгу читает. Чай пьет зеленый, как узбек. Знаете, зеленый чай, кок-чай? Очень горький. Я раньше понятия о нем не имела.
Хотя рана сильно болела, Тигран вскоре уснул.
Проснулся он в полночь, его разбудили стоны соседа. Хотелось пить. В углу комнаты на маленьком столике горела керосиновая лампа.
— Что вам, товарищ старший политрук? Я здесь.
— Дайте мне воды, Вовк. Девушка принесла кружку воды.
— Что нового, Мария?
— Снег выпал.
— Снег?
— Первый снег, возможно, растает. Много раненых было, товарищ старший политрук. Танки пошли на наших, но их отогнали.
Раненый рядом снова застонал.
— Тяжелая у соседа рана, Вовк?
— Он не ранен, контузия у него, дня через два-три поправится. Он тоже кавказец и тоже армянин, товарищ старший политрук.
— Придвиньте сюда лампу, Вовк, я хочу посмотреть на него.
Девушка принесла лампу.
— Вовк,— сказал, волнуясь, Аршакян,— какая ты славная девушка, Вовк... Это ведь брат мой.
— Что вы говорите, товарищ старший политрук! — почти выкрикнула Вовк,— ваш брат? Бывает же такое!
Аршакян прижал палец к губам:
— Пусть отдыхает. Говоришь, не ранен?
— Нет, несколько ожогов на лбу и сотрясение, контузия, больше ничего. Ну и встреча, товарищ старший политрук, какое счастье! Ваш родной брат?
— Родной,— улыбнулся Аршакян,— родной брат моей жены.
— Все равно брат!
Тут послышались стоны из другого угла комнаты.
— Вон тот очень тяжелый, товарищ старший политрук, хорошо, если выживет.
После долгого молчания девушка проговорила:
— Люди мирно жили, работали. Честное слово, товарищ старший политрук, сердце злобой переполняется. А ведь мы не были злыми, товарищ старший политрук. Я, например, сейчас злая. И все станут такими. Извините, товарищ старший политрук, пойду проверю у него пульс.
...Занялся осенний туманный день. То падали крупные мягкие хлопья снега, то моросил холодный дождь.
Чтобы по-настоящему понять ужас войны, надо увидеть фронтовой медсанбат в дни боев. Сколько страданий, стонов, мук, крови!
Врачи беспрерывно, не отдохнув, не присев, оперировали, а раненые все прибывали и прибывали с передовой.
После операции некоторые раненые подолгу неподвижно смотрели в одну точку, другие в изнеможении закрывали глаза. Но и в глазах у самых тяжелораненых Аршакян замечал искорки веры, надежды.
Утром Аргам открыл глаза и увидел рядом с собой Аршакяна. Тигран смотрел на него без улыбки, серьезно, задумчиво. Аргам хотел крикнуть, броситься к нему, обнять его. Но то ли строгий взгляд Тиграна остановил его, то ли стоны тяжелораненых заставили сдержаться, а может быть, в нем заговорил стыд — ведь Тигран знал о его бегстве с доля боя. О, теперь-то Аргам понимал, что гнетущее чувство стыда бывает мучительнее, сильнее страха смерти. Он попытался улыбнуться, но и улыбки не получилось.
А Тигран, словно поняв его смятение, положил руку ему на лоб, погладил по голове и спросил спокойно, будто у себя дома в Ереване:
— Ну, как ты?
Спазм волнения ,сжал горло Аргаму, и он долго не мог ответить. Тигран помог ему сесть. Они тихо заговорили.
Лежавший рядом раненый всю ночь бредил, а сейчас смотрел на них тяжелым и мутным взглядом. Ему ампутировали ногу по бедро, но он не знал этого. Он не видел своих ног. Тихим, невнятным голосом он позвал:
— Сестра, сестра...
Тигран спросил, не может ли он помочь раненому.
— Нога зудит, пальцы на раненой ноге. Боец показал рукой на ампутированную ногу.
— Потерпи, потерпи,— ласково сказал Аршакян,— сейчас сестра придет.
— У русского человека терпения много, товарищ старший политрук,— ответил боец.— Видно, раздробили мне ступню: то немеет, то зудит.
Вошла Вовк.
— Что, милый?
— Почеши мне ногу, сестрица.
— Хорошо, милый. Где чешется?
— Пальцы и подъем.
Делая вид, что она чешет ногу раненого, Вовк поглаживала бинты, наложенные на место ампутации.
— Как сейчас?
— Полегче. Я сам из города Невеля, может, слышали,— сказал боец Аршакяну,— Калининской области, бывшей Тверской губернии. Моя семья там осталась, жена и девчонка. Может, уже взяли немцы Невель, не знаю. Больше месяца нет писем. Ох, жили мы до войны... Я радист, а жена учительница... Зарплаты нам вполне хватало, жили неплохо. И как это меня ранило... Не успел даже повоевать. И не знаю, сколько еще тут валяться. Спасибо, сестра, успокоила мне ногу, спасибо, хватит...
— Вы из какого полка? — спросил Тигран.
— Подполковника Сергиенко. Мы две танковые атаки отбили. Один танк мы с товарищем подбили связками гранат. Не думайте, что хвастаю, меня комиссар полка Антонян знает лично. Если спросите про Сухина, вспомнит. Сказал, что к ордену представит. Сестрица! Опять я вам надоедаю. Хорошая вы сестрица, славная.
— И получше найдутся,— улыбнулась Вовк. Вошли санитары с носилками.
Вовк сказала:
— Для тебя носилки, милый, тебя в тыл эвакуируют. Тебе необходимо длительное лечение.
Сухин попытался сесть.
Вовк положила ему руку на грудь.
— Ты не шевелись, милый. Они спокойно тебя возьмут.
Санитар откинул одеяло, и в это мгновение Сухин увидел, что у него нет ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101