Географию-то я знаю неважно. В нашей семье сестра ученая, на будущий год должна была окончить институт иностранных языков.
— Как ее зовут? — спросил Савин.
— Шура.
— Давай адрес, письмо напишем.
— Брось ты про сестру. Лучше скажи, это их самолеты гудят?
— Не поймешь,— проговорил Савин.
— Ясно, не наши,— сказал Ивчук,— прожектора наши, а самолеты — их, будь уверен.
Была дана команда выгружаться из вагонов. И хотя строго было приказано не шуметь, отовсюду слышались возгласы, скрежет металла, ржание лошадей, грохот телег, стук колес артиллерии. Очевидно, в эту ночь станция приняла не только ереванский состав.
Комендантский взвод построился, отойдя немного поодаль от вагонов. Правофланговыми во всей амуниции стояли Савин и Каро Хачикян: на плечах вещевые мешки, плащ-палатки, на груди — автоматы.
Листва деревьев в лесу тревожно шелестела, на облачном осеннем небе не видно было звезд. Ночь была сырая и теплая.
Батальоны уходили от вокзала в лес.
А война была рядом.
Каро не думал о подвигах,— что прикажут, то и будет делать. Где сейчас Аник, в какой шагает колонне, думает ли она сейчас о Каро? Он представил ее в плащ-палатке, намокшую под дождем, вязнущую в грязи. Будь она возле него, Каро помог бы ей.
Самолеты гудели все громче и громче. Лучи прожекторов скрестились над вокзалом.
— Уйти сволочи что-то задумали,— проговорил Савин, слава богу, что полк уже отошел от станции.
В дороге Савин и Каро подружились. И теперь, стоя рядом с Савиным, слыша его голос, Каро меньше робел, чувствовал себя спокойней.
Подошел командир взвода лейтенант Иваниди, веселый и смуглый ахалкалакский грек, хорошо говоривший по-армянски. Он тихо скомандовал:
— За мной.
Мокрые листья пружинили под ногами.
Они шли на запад, к багровому горизонту. Никто не курил. Вдруг послышался оглушающий грохот. Взвод, точно по команде, остановился. Со стороны вокзала высоко в небо поднялся светящийся столб. Во все стороны рванулись огненные языки.
— Бомбят, негодяи! — сказал Иваниди. Солдаты шли, оглядываясь. Пламя постепенно
меркло, сникало, прожекторы больше не шарили в небе. Савин пытался шутить.
— Саданули бы так полчаса назад, не пришлось бы нам писать сестре Ивчука.
Ивчук, который шел позади Савина, наступил ему на ногу.
— Брось ты с этим письмом, нашел время болтать.
— Война войной, любовь любовью. Породнились бы с тобой, Ивчук, хорошо было бы, честное слово.
— Иди, иди.
Ночная тьма сделалась менее густой. Кругом стоял серый туман. Глаз стал различать очертания деревьев, кустов. Войска шли оврагами, лесами, избегали асфальта дорог. Доносилось ржание лошадей и хрип моторов.
Послышался прерывистый гул. Из облаков выплыл ширококрылый, медленно летящий самолет.
— Это «рама»,—сказал лейтенант и пояснил: — Их разведчик — «фокке-вульф».
— Не бомбит?
— Разведывает, фотографирует, случается, и по-бомбит. Я его с финской войны знаю.
Взвод подошел к лесному оврагу. Из-за деревьев вышел заместитель начальника штаба полка старший лейтенант Атоян. У него было землистое лицо, воспаленные, красные глаза.
— Как только дойдете до штаба, немедленно приступайте к рытью щелей,— сказал он.
На опушке леса замаскированные зеленью поднимали дула зенитные пулеметы.
Повесив на мокрые ветви плащ-палатки, бойцы начали рыть щели.
— Чертова глина, как смола прилипает,— сердито бормотал солдат, счищая грязь с лопатки.
А фронт был рядом. Его раскатистый, глухой гул перекатывался в воздухе.
Щели отрыли, и бойцам приказали отдохнуть. Каро попросил лейтенанта Иваниди отпустить его в первый батальон повидаться с друзьями. Ему хотелось пойти в санчасть, но он стеснялся просить об этом.
— Ладно. Иди. Через полчаса вернешься,— разрешил лейтенант и добавил: — Пройдешь двести метров — будет санчасть, а от нее вправо сразу батальон.
Сердце Каро забилось: значит, санчасть близко! Он крепко затянул ремень на шинели, повесил автомат на грудь и пошел в направлении, указанном лейтенантом.
Он поднялся на холм и увидел привязанных к дереву лошадей, сидящих на ящиках солдат, серую госпитальную палатку. В палатку входила девушка в солдатской форме. Не Аник ли это? Каро остановился и услышал свое имя. К нему бежала Аник, в пилотке, с откинутым на плечи капюшоном плащ-палатки.
— Каро!
Они взяли друг друга за руки.
— Ты куда?
— Тебя искал.
Издали девушка-санитарка крикнула:
— Нашла, Анаит? Поздравляю!
— Спасибо, нашла, и тебе того же желаю.
— Пойдем, посмотрим Аргама, он здесь близко,— предложил Каро. Ему так много хотелось сказать Аник, но он не знал, с чего начать разговор.
— Попрошу разрешения у начальника. Аник вошла в палатку и вскоре вернулась.
— Идем. Они шли мимо больших деревьев с замшелыми
стволами. Им встретился старший лейтенант со светлыми пристальными глазами.
— Вы кто, куда направляетесь? — резко спросил он.
Аник, опережая Каро, доловила, что они хотят видеть &шца первой роты первого батальона Вардуни; она санинструктор, а товарищ — боец комендантского взвода.
Лейтенант подмигнул Аник, сказал:
— Вот их взвод, у того дуба.
Аргам лежал на соломе, смотрел на небо. Он растерялся от неожиданности, потом встал, обнял Каро, обнял и поцеловал Аник.
— Глазам своим не верю!.. Неужели вы?
— Да мы ведь всего лишь два дня не виделись,— сказала Аник.
— Какие жуткие дни... Прошлая ночь — как год. Видели, как бомбили вокзал?
— Что с твоими руками? — спросил Каро.
— Опухли от лопаты и сырости. Подошли солдаты.
— А, друзья встретились! — сказал Ираклий Микаберидзе.
В эту минуту зенитные пулеметы и пушки открыли стрельбу. С небольшой лесной поляны хорошо были видны семь фашистских самолетов, шедших на восток. Вдалеке таяли белые облачка разрывов зенитных снарядов.
— Ось тоби и зенитчики. Соломою б их кормить, а не хлибом! — проговорил Бурденко.
Вдруг один из самолетов круто скользнул вниз, волоча за собой густой гофрированный хвост черного дыма. А вскоре из-за деревьев взметнулся огромный дымовой столб.
— Подбили, подбили! — закричал Ираклий, подпрыгивая и пританцовывая от радости.
— Вот це зенитчики, цим треба дать усиленные харчи,— закричал Бурденко.— Оце добра примета — до початку бою бачить, як горит стервятник!
С той стороны, куда пошли самолеты, послышались глухие раскаты, самолеты бомбили станцию.
Аргам сел возле толстого пня. Лицо его казалось постаревшим, серым, глаза потускнели. Он взглянул на Каро и Аник.
— Все — как во сне. Этот лес, поля, страшная прошлая ночь, бомбежка. А в Ереване тепло, синее небо... что думают о нас родные?..— Он вдруг спросил: — Вы написали завещание?
— Какое завещание? — удивленно спросила Аник.
— Свое последнее слово.
— Почему последнее?
— По-вашему, мы живы останемся? — Аргам устало улыбнулся.— Я написал завещание, вложил в медальон свой последний привет.
— Ты боишься? — спросила Аник.
— Не боюсь... но все равно убьют.
— Ты лучше в медальон иголку положи, а то у тебя пуговицы еле держатся, пришить надо.
«Молодчина, Аник»,— подумал Каро.
Он и сегодня был неразговорчив. Молча радовался встрече с друзьями.
Глядя на Аргама, Аник подумала: «Какой ты стал жалкий, слабый».
— Вспомни,— сказала она,— свое стихотворение, оно мне так понравилось, ты написал его перед отъездом на фронт, я наизусть его знаю.
Аргам поднял голову и недовольно посмотрел на девушку.
— Ты как друг пришла ко мне или как агитатор?
— Как тебе не стыдно! — возмутилась Аник.
В самом деле, с каким подъемом все они ехали на фронт! Аник напомнила Аргаму последний день мирной жизни, и сейчас в памяти ее возникли оживленные лица друзей, их споры, смех.
...Был воскресный день. Они с Седой ждали Каро и Аргама, чтобы вместе пойти гулять в сады Норка.
Парни почему-то запаздывали.
— Я удивляюсь тебе, что ты нашла в этом Каро,— сказала Седа,— и некрасив, и необразован.
И как они похожи друг на друга, Седа и Аргам! А Каро не был похож на Аргама. Они родились и выросли в соседних комнатах коммунальной квартиры. Отец Каро, рабочий на кожевенной фабрике, умер пять лет назад, и Каро, оставив школу, начал работать в типографии. Аргам продолжал учиться, поступил в университет и мечтал стать писателем. Их дружба не ослабела. Ни с кем из университетских друзей Аргам не был так близок, как с Каро. Но у него был насмешливый характер, и ради красного словца он не щадил иногда и друга. А Каро все ему прощал и забывал насмешки. Аник познакомилась с Каро, и скромный парень ей сразу же понравился. Хорошо, что он не был похож на Аргам а! Аргам словно не разговаривал с друзьями, а выступал перед ними с докладом. Сколько высокопарных слов он произносил, каким был злато^том!
Аник и Седа долго ждали их в парке имени Гукаса Гукасяна. Наконец друзья появились.
— Привет, красавицы,— издали крикнул Аргам,— будьте великодушны и простите нам опоздание. Знаете, что случилось?
— Здравствуйте и до свидания,— сердито прервала его Седа,— могли и не приходить.
Аргам стал клясться, что больная мать Каро послала их по важному делу, и потому они задержались. Каро смущенно молчал. В конце концов молодые люди помирились, поели мороженого и, подшучивая друг над другом, поднялись в сады Норка. Отовсюду раздавались музыка и песни, казалось, в этот воскресный день здесь собрался весь город.
Поев туты, они уселись в тени большого орехового дерева и заспорили о литературе. Аргам горячился, сыпал афоризмами, Аник подтрунивала над ним, сердя Седу. Каро, как всегда, молча слушал. Потом Аргам прочел свое новое стихотворение, посвященное любимой девушке. Глаза этой девушки прекрасны, как море, как небо, смех ее звучит в душе поэта. И если злые силы будут угрожать родной стране, поэт под боевым знаменем пойдет навстречу бурям, и пусть улыбка любимой девушки вечно сверкает на земле.
Аргам закончил чтение и, прищурившись, посмотрел на товарищей, ожидая похвалы.
В эту минуту вблизи них о скалу ударился камень и, отскочив, пролетел над головой Аргама. Друзья оглянулись.
На холме стоял носатый парень, из-под кепки, надвинутой на глаза, падал на лоб черный чуб.
— Эй, зачем вы сюда привели этих сорок? — крикнул он.
Лицо Каро побледнело, челюсти сжались. Он молча зашагал к парню.
— Не связывайся с хулиганами,— крикнул Ар-гам,— не связывайся, Каро!
Но Каро шел вперед, не оглянулся. Подойдя к незнакомцу, от схватил его за ворот, несколько раз сильно тряхнул. Чубатый парень сразу сник, съежился. Каро заставил его подойти к девушкам и попросить прощения.
Этот парень был Бено Шароян. Сейчас он боец транспортной роты. До сих пор при встречах с Аник он смущается.
...Они спустились с Норка. Обычно разговорчивый Аргам всю дорогу молчал. Дойдя до улицы Абовяна, они заметили, что город охвачен тревогой. Возле громкоговорителей собрались толпы народа. Здесь они услышали весть о войне. Начались митинги в учреждениях, на заводах, в институтах. На следующий день товарищи вновь встретились. Аргам сообщил, что хочет идти добровольцем в армию. Каро молчал.
— А ты что решил? — спросила Седа.
— Еще ничего не решил,— ответил Каро,— кому положено, решат за всех нас.
Седа насмешливо посмотрела на Аник.
— Конечно, дело не простое,— усмехнулся Аргам.— Война — это тебе не хулиганов пугать.
Каро болезненно поморщился, удивленно взглянул на Аргама. Аник поняла, что происходит в душе Каро, взяла его за руку. Но Каро вырвал руку, порывисто встал и ушел. Аник стала укорять Аргама за грубость. К ней присоединилась Седа,— и она считала слова Аргама бестактными. Вначале он защищался, потом раскаялся и признал, что поступил неправильно.
— Но согласись, Каро странный парень,— сказала Седа,— стоило ли из-за этого так обижаться?
Аргам стал защищать товарища. Отца у Каро нет, мать разбита параличом, не встает с постели, сестра еще не кончила среднюю школу, ведь он их кормилец. Надо понять его.
Эти слова почему-то особенно рассердили Аник.
— Раз ты все это так хорошо понимаешь, зачем ты оскорбил его?
На следующий день Аргам выступил на городском комсомольском митинге. В конце своей речи он прочел стихотворение, написанное им перед митингом. Говорили еще два-три человека, затем получил слово секретарь комсомольской организации типографии Каро Хачикян.
После митинга Аргам сказал друзьям:
— Если вернусь живым, напишу большой роман.
— Не знаю, какой ты роман напишешь в будущем, но стихотворение твое мне не понравилось,— сказала Аник.
— А что тебе в нем не понравилось?
— Дай сюда, покажу.
И начался обычный спор.
— Ну, ты известная придира,— вмешалась Седа,— только одному Каро с тобой повезло.
...И вот они снова вместе в холодном, осеннем прифронтовом лесу, и немецкие самолеты гудят над их головами. Сейчас Аргама сердят дружеские слова Аник. Он не хочет слушать «агитатора». Неужели это Аргам?
— И напрасно ты перестал вести дневник. Ведь ты решил написать большой роман,— сказала Аник.
Аргам безнадежно улыбнулся.
— Я говорил: если вернусь живым. По-вашему, вернемся?
И, нагнувшись, он начал наворачивать обмотки — они у него всегда спадали.
Мимо шли Тоноян и Мусраилов.
— Первый раз вижу армянскую девушку-бойца,— сказал Мусраилов.
— Ну, так смотрите, пользуйтесь случаем,— пошутила Аник. — А разве узбечек нет в армии?
— Если увидите, скажите мне.
Тоноян вытащил из-под Аргама несколько помятых, мокрых колосьев пшеницы.
— Почему хлеб портишь? — спросил Тоноян.— Грешно хлеб мять.
— Какой хлеб?
— Тот, что расстелил под собой, неужели ничего другого не нашел?
Тоноян потер в руке колосья, собрал на ладони влажные пшеничные зерна, печально посмотрел на них. Потом он оглядел поле, подходившее к опушке леса,— там под дождем и ветром стояли неубранные скирды пшеницы.
— Жаль хлеба, проговорил он и бросил зерна в рот.
— Все равно немцам останется,— сказал Аргам.
Тоноян грустно кивнул.
В это время Тонояна окликнул сержант Микабе-ридзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101