XVI
Луганской пригласил Аршакяна сесть рядом с собой на заднее сиденье автомобиля, адъютант сел с шофером.
— Сперва в хозяйство Кулагина,— сказал генерал. Аршакян слышал не раз фамилию Кулагина —командира стрелковой дивизии.
Ночью сильно подморозило, и грязь на дорогах закаменела. Стало светать, яснее вырисовывались очертания деревьев и холмов, из серого сумрака выступили покрытые инеем стебли подсолнуха, коричневые поля гречихи, алюминиевые листья капусты. Впервые за долгие дни показалось светлое, безоблачное небо. Холод усиливался.
— Лётный день,— сказал генерал. Шофер вдруг свернул с шоссе на проселок и погнал
машину к лесистому оврагу.
— Выходите, товарищ генерал,— с тревогой сказал адъютант, распахнув дверцу машины.
По небу летели журавлиным клином немецкие бомбардировщики.
Луганской смотрел на пустынное шоссе.
— Хорошо, что войска движутся преимущественно ночью,— сказал он.
Адъютант взглядом следил за движением
« юнкеров».
— Пошли бомбить станцию Коломак.
— Пусть летят,— сказал генерал.— Новая танковая часть уже выгружена и ушла далеко от станции.
Луганской сел в машину. Вдали послышались глухие взрывы. Генерал прислушался, вздохнул. В самом ли деле на станции не осталось воинских частей, все ли ушли?
Взрывы умолкли. Луганской велел ехать дальше. Все ярче разгоралась заря, и в ее молодом свете засверкал иней на полях, заискрился тонкий ледок, спаявший болото, заблестела изморозь на соломенных крышах.
Машина подъехала к штабу дивизии Кулагина.
Узнав по броневику, идущему вслед легковой машине, что прибыло высокое начальство, полковник Кулагин и несколько заспанных штабных офицеров поспешно пошли навстречу.
Луганской вышел из машины, адъютант и Тигран следом за ним. Кулагин отрапортовал начальству, и вся группа направилась к штабной землянке. У входа в землянку стояли двое часовых с винтовками. Луганской, Кулагин и начальник штаба дивизии вошли в землянку. Адъютант, Аршакян и остальные командиры остались стоять у землянки.
— Закурим, прошу, товарищи.— Адъютант вынул из кармана пачку папирос.
— Ого, генеральские,— сказал один из командиров.
— Не узнали, где бомбили? — спросил адъютант.
— Лес у Коломака. Ночью наши ушли оттуда. Немец бомбил пустой лес.
Взошло солнце. С полей поднимался пар, над долинами и оврагами заклубился светло-серый туман.
Поспешно подошел ординарец, пригласил Аршакяна и адъютанта в землянку. От еловых веток, расстеленных на полу и прибитых к стенам, в землянке стоял приятный запах хвои. От маленькой печурки шло милое, домашнее тепло. Луганской, слегка кивнув вошедшим, продолжал разговор с командованием дивизии:
— Думаю, ясно? Ваш артполк временно придается дивизии Галунова. Двинется он к передовой в сумерках. Полк вернется к вам, когда будете в деле. Может быть, даже завтра, а возможно, дня через четыре.
Дивизия Кулагина находилась в тылу, числилась резервом командующего армией.
— Товарищ генерал, может быть, Военный совет прикажет всей дивизией пойти в бой? — проговорил полковник Кулагин.— Я готов хоть сейчас целиком заменить Галунова.
— Делайте, как приказано,— сказал Луганской,— не опоздаете. А начнете — без артиллерии не останетесь. Кстати, сколько вам лет, полковник? Здесь нет женщин, можете не скрывать свой возраст.
— Сорок три.
— Я думал, меньше. В этом возрасте люди становятся поспокойнее. Отогрелись, Аршакян? Ну, тогда пошли!
Через час машина члена Военного совета армии остановилась перед штабом генерал-майора Галунова. Галунов без фуражки стоял на крыльце штабной избы. Внезапно увидев Луганского, выходящего из машины, Галунов смешался, но идти за фуражкой было, конечно, поздно.
— А кур и гусей не держите, генерал? — громко осведомился Луганской.— Разместились в теплых домах, значит, надо и приусадебное хозяйство завести, по всем правилам.
Заметив Федосова, Луганской спросил:
— А вы в каком из этих дворцов живете?
— Политотдел находится на опушке леса, товарищ,__
генерал,— ответил Федосов.
— Штабу надо немедленно уйти из деревни, разместиться в лесу, зарыться в землю, сегодня же! — приказал Луганской и вошел в «апартаменты» Галунова.
Тигран поглядел на Луганского: «Товарищ Максим из депо...»
Вечером Аршакян снова был в полку Дементьева. Пока он добрался до полка, пришлось ему много раз падать на землю, забираться в бомбовые воронки. Но вот он увидел крупное спокойное лицо Дементьева, и ему показалось, что он вернулся в родной обжитой дом.
— Очень рад, очень рад,— говорил Дементьев, глядя на Аршакяна, и своей огромной рукой пожал ему руку.
— Не болит рука? Значит, хорошие у нас лекаря.
XVII
Микаберидзе приказал Меликяну и Сархошеву отправиться в боевые подразделения и проверить, обеспечены ли продовольствием и боеприпасами бойцы.
Поручение комиссара расстроило Сархошева. Для чего комиссар посылает его на передовую? Ведь он не получал порицаний от командования. Транспортная рота действует отлично, многие ездовые проявили храбрость, доставляя на передовую боеприпасы под огнем неприятеля. В транспортной роте было немало раненых и убитых. И это не огорчало, а радовало лейтенанта Сархошева как доказательство участия его роты в боевых действиях. Сархошев надеялся, что командование полка представит его к награде вместе с другими боевыми командирами.
Солнце уже зашло, когда Меликян пришел к Сархошеву. Сархошев подвязывал к ремню гранаты, проверял обойму пистолета, примерял каску. «Боится»,— подумал Меликян, разглядывая Сархошева.
— Если бы еще пулемет прихватить, совсем здорово будет! — сказал он.
— К чему пулемет. Выпить бы на дорожку.
— Нет, так пойдем. Давай мы без пол-литра подвиг совершим, героями станем.
— Твой знаменитый приятель совершил великий подвиг, чуть руку царапнуло, сразу смотался в госпиталь, читает политграмоту хорошеньким сестрам.
— Какой приятель? — удивился Меликян.
— Трижды герой, мудрец и учитель, гордость армянского народа — Аршакян.
— Пошли, пошли, хватит издеваться над хорошим человеком,— рассердился Минас. В землянку вошел Бено.
— Пошли,— проговорил Сархошев и вздохнул.
— Ты, как генерал, телохранителя с собой берешь,— сказал Минас.
Он шел впереди легкой юношеской походкой. Есть такие люди, которые и на шестом, и на седьмом десятке никогда не жалуются ни на сердце, ни на больные ноги. Они легко ходят и по долинам и по горам, в жару и в лютый холод. Везде им удобно, куда их ни бросит суровая жизнь — повсюду они дома.
За Меликяном шагал Сархошев, за Сархошевым — Бено Шароян. Сперва они шли темным лесом, потом вышли в поле. На западе небо было освещено заревом пожара. Где-то высоко в небе ныли моторы немецких самолетов, трассирующие пули стремительно взвивались из земной тьмы в темное небо и гасли. Меликян шел, не оборачиваясь, размеренным быстрым шагом.
Гул артиллерии усилился.
— Наверное, атака? — спросил Сархошев.
— По ночам атак не бывает. Каждую ночь так, артиллерия ведет беспокоящий огонь.
Над их головами с подвыванием пролетел снаряд и разорвался в лесу, тотчас за ним второй, потом третий — совсем близко. Меликян лег в бомбовую яму, Сархошев навалился на него всем телом. Невесело было лежать и слушать, как воют в темноте снаряды, ухают разрывы.
— Дорогу обстреливает, сукин сын,— бормотал Меликян,— надо переждать, пока не кончится.
— Эй, Шароян, разбойник, чего стоишь, как столб, бесстрашие свое показываешь? — крикнул Сархошев.— Не знаю, зачем по пустой прихоти комиссара должны мы здесь болтаться? Дал бы конкретное указание — другое дело.
Меликян встал, отряхнулся.
— В армии нет прихотей, а есть приказы. Пошли. И он снова пошел вперед. «Тупой, казенный человек»,— подумал о нем Сархошев.
Недобрый свет ракеты освещал боевое поле. Высоко в небе горели белые огни, подвешенные к маленьким, невидимым глазом парашютам. Вокруг них искрами вспыхивали и гасли трассирующие пули.
— Наши бьют винтовками, хотят потушить ракеты. А он освещает наши позиции для артнаводки. Не любит немец темноты.
Обычно разговорчивый Сархошев молчал. Меликян оглянулся — спутники отстали от него на сто — сто пятьдесят шагов.
— Сархошев!
— Идем, идем,— отозвался Шароян.
— Что случилось? — спросил Минас, когда отставшие догнали его.
— Жуткий ревматизм схватил, оттого что на сырой земле лежал, не могу ступить,— жаловался Сархошев,— обе ноги, понимаешь, болят.
Навстречу им, хромая, опираясь на палки, шли раненые. В темноте видны были их забинтованные головы, повязки на рука]х. Они шли молча, как призраки. Лишь время от времени слышался негромкий стон.
Сархошев, покряхтывая, шел за Меликяном, все оглядывался на Шарояна, не отстал ли тот.
— Меликян! — позвал он.— Посидим несколько минут, буквально ногой не могу ступить.
— Что ж, посидим.
Сархошев застонал, уселся на мокрую кочку.
— Омерзительная штука — война!
— Воевать, брат, не в кино сниматься! — сказал Меликян.
Сархошев окликнул проходившего мимо раненого и спросил, из какого тот батальона, как дела на передовой.
Но раненый не знал, каково положение на передовой, он знал, что раненая нога горит, как в огне, знал, как трудно двигаться ему, припадая на палку.
— Ну и сержант, не можешь двух слов связать.
— Рана у меня тяжелая,— ответил сержант.
— Ладно, ладно, иди.— И Сархошев махнул в его сторону рукой.
— Эх, товарищ командир транспортной роты,— сказал Меликян,— дойди еще туда, где он был, потом кричи на него.
Долго еще шли они — то лощиной, то поднимались на холм, то бежали согнувшись по сжатому полю.
В горловине оврага, где особо свирепо посвистывали пули, Сархошев даже прополз несколько метров по-пластунски.
Наконец они добрались до блиндажа командира полка.
Первым, кого увидели они, был Аршакян — он стоял рядом с командиром полка.
Они доложили Дементьеву, что по приказу комиссара направляются в роты. После этого Меликян обнял Тиграна.
— Умереть мне за твою душу, Тигран джан, товарищ старший политрук, очень стосковался по тебе, клянусь душой.
— Чувства изливает старик? — спросил Дементьев. Меликян осклабился.
— Я не старик, товарищ майор, мне целый год до пятидесяти ждать. Разрешите доложить, что я обязан прожить сто лет!
— Что ж,— проговорил Дементьев,— старый дуб не повалить ветру!
Обняв Меликяна левой рукой, Тигран протянул правую Сархошеву и дружелюбно спросил:
— Как живете? Вы обижались на меня, теперь, надеюсь, перестали?
— Что вы, что вы, товарищ старший политрук,— радостно улыбнулся Сархошев,— солдат не должен обижаться на справедливое замечание начальника, я это понимаю.
Меликян удивленно посмотрел на него — неужели этот улыбающийся, ласковый Сархошев недавно с такой злобой говорил об Аршакяне?
А в это время Бено Шароян хмуро поглядывал на Каро Хачикяна. Вестовой Сархошева видел, как Каро улыбается, и улыбка эта казалась ему пренебрежительной. Каро шепнул что-то на ухо Савину.
Шароян не слышал слов Хачикяна, но не сказал ли Хачикян: «Это тот, что бежал в первый день»?
— Идите в первый батальон, комиссар там, представитесь ему,— приказал Дементьев.— Спросите бойцов, получают ли они ежедневно горячую пищу, курево, проверьте обувь, шинели. Хачикян, проводи их ходами сообщения, чтобы не попали под огонь.
После полуночи полка и командир роты возвращались «домой» — так фронтов люди называют свое подразделение. Стрельба не утихла, но осветительные ракеты висели в воздухе. На этот раз передовым шел Сархошев, шел так быстро, что неутомимый в ходьбе Меликян едва поспевал за ним.
— Что ты бежишь, иди медленней! — кричал Минас.
— Не на бульваре гуляем.
— Но ведь у тебя болела нога?
— Ты что хочешь этим сказать? Не симулянт ли я?
— Ну, что ты, я тревожусь за твой ревматизм.
— Отдохнул, отогрелся, стало легче. Что тут непонятного?
— Ну ладно, ладно. Дальше они шли молча.
— Послушай, — спросил Меликян, — признайся, страшновато тебе было, а?
— Понимаешь, ночная темнота на меня подавляюще всегда действует.
Когда они добрались до ротной землянки, Сархошев вдруг оживился, приказал Шарояну принести хлеба, нарезать сала, вытащил из мешка пол-литра водки.
Через полчаса он лихо пел.
Меликян также пришел в отличное настроение, но пение Сархошева ему не нравилось.
— Московская особая тоже на тебя действует, а, Сархошев?
— Не отрицаю, действует...
— Действует, я вижу, но не подавляюще. Хорошо после пережитой опасности сидеть в уютной
избушке за маленьким шатким столиком и пить водку, закусывать сальцем и хлебцем. Меликян никогда не думал о своей дружбе с Сархошевым. Добрая ли это дружба? Что хорошего выйдет из подобных совместных выпивок? Он не задавал себе этих вопросов раньше, не задавал их себе и сегодня, он вообще не был подвержен сомнениям.
XVIII
В восьмидесяти километрах к западу от Харькова, на заболоченных берегах реки Коломак, что на границе Полтавщины, советские войска заставили наступающего, ведущего блицкриг неприятеля две недели
подряд топтаться на месте, а на некоторых рубежах отбросили его назад и прочно закрепились на удобных, выгодных позициях.
Названия маленьких, до той поры никому не известных хуторов и сел — Разуненко, Трудолюбовка, Шелестов — цветными карандашами подчеркивались на командирских картах, десятки и сотни раз назывались бойцами. Предполагали ли до этого хмурого, холодного октября люди, что судьба забросит их в эти края с берегов Двины и Аракса, из Колхиды, Саратова и Ташкента? Красивая долина между реками Орчик и Мерля, речка Коломак навсегда остались в памяти тех, кто воевал в этих местах.
Солдату особенно дорога та земля, на которой он выкопал для себя окоп, тот клочок земли, который отвоевал он, сохранил под пулями врага. И уж все равно — плодородный ли то чернозем, невспаханный, поросший бурьяном пустырь или роскошные плодовые сады.
Бойцы стрелковых рот, день и ночь не выходя из окопов, до мельчайших подробностей изучили лежащую перед ними местность, сразу замечали самые незначительные изменения и перемены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101