— Не пора ли, ребята? — спросил Савин.
Они встали и пошли к мосту. Их остановил молодой командир.
— Кто вы?
— Ведем пленных в штаб воинской части,— сказал Савин.
— А ну постойте: проверим, что за пленные.
— Это языки, товарищ командир,— сказала Аник,— их приказано быстрее доставить в штаб.
— А ты кто, тоже разведчица? — спросил командир.— Ты их поймала?
— Товарищ командир, я не знаю вашего звания,— сказала Аник,— но в любом случае вы не имеете права разговаривать со мной на ты.
— Молодец, Аник,— тихо сказал Каро.
Командир засмеялся.
— Покорнейше прошу извинить, дочка. Видно,
что разведчица,— избалована. Ну, ладно, быстрее
по мосту проходите. А то снова пойдут тяжелые
орудия.
Они быстрым шагом прошли по понтонному мосту. Уже начинало светать.
— Смотрите,— воскликнул Савин,— войска-то, войска!
Чем дальше отходили они от берега, тем больше было войск. По одежде красноармейцев, по их лицам, по новым орудиям и машинам, по сытым, раскормленным лошадям можно было понять, что это пришедшие из тыла резервы, еще не участвовавшие в войне. Поднявшись на высокий берег реки, они увидели новые полки и батальоны, новые артиллерийские и минометные батареи.
В течение одной ночи плотность войск в Арчадинской долине утроилась. Вновь прибывшие красноармейцы с интересом разглядывали румын.
— Эй, братки, кто они такие?
— Румыны,— отвечал Савин.
— Где вы их зацапали?
— Сами пришли. Поумнели.
Бойцы смеялись.
— Глянь на их папахи: с такой можно, как
с парашютом, прыгать.
Лейтенант Ухабов шагал сейчас рядом с Каро и Савиным, и они не требовали, чтобы он шел впереди, как ночью: народ начнет расспрашивать, кто да что,— иди объясняй им, что такое ухабовщина.
Савин, прикуривая у сержанта, одетого в новую шинель и богатую зимнюю шапку, спросил:
— Откуда ваша часть прибыла?
— С Урала.
— А мы думали, что в тылу уж не осталось воинских частей.
— Вот сказанул! Еще не все прибыли.
Савин догнал Хачикяна, сказал:
— Уральцы. Говорят, еще много свежих войск
есть в тылу.
К их удивлению, румынский офицер заговорил с ними по-русски:
— Пойдемте быстрее, мне нужно сообщить советскому командованию важную вещь. Если вы вскоре
начнете наступление, мои сведения окажутся полезны.
Конвоиры смутились,— оказывается, румын понимал все их разговоры и даже руготню Савина с Ухабовым.
— Ив такой день меня ведут в военный трибунал,— с тоской сказал Ухабов.
— Хватит ворчать,— сказала Аник.— Вы только о себе думаете, вы поглядите вокруг.
— Неверно, сестричка, я не только о себе думаю. Ты вот подумай,— полковник объявил, что надо бороться с ухабовщиной. А завтра вся армия, может быть, начнет ухабовщину,— думаешь, Ухабову легко в трибунал шагать?
— Наступление — это не ухабовщина.
— А что?
— Опять открыл дискуссию! — грозно крикнул Савин.
XIV
Конвоиры повели пленных румын в разведывательный отдел. Сидя на бревнышке около штабных блиндажей, Ухабов и Аник ждали возвращения Савина и Хачикяна. Был туманный, теплый день. Мимо проходили сотни военных, но никто не спрашивал, почему этот лейтенант сидит без ремня и оружия. Полагали, наверное, что лейтенант болен и девушка сопровождает его в медсанбат.
— Сестра,— обратился Ухабов к Аник,— а что скажешь, если я встану и дерну на передовую, а? Будешь кричать, звать на помощь?
— Зачем звать на помощь? Я сама сумею вас остановить.
— Это как же?
— А это уж мое дело. Но нехорошо так говорить. Из-за вас могут пострадать двое.
— Это меня не интересует,— ответил Ухабов. В его лице, во взгляде было какое-то бешеное исступление. «А вдруг и в самом деле попытается бежать?» — подумала Аник. Она вытащила из кармана маленький трофейный «вальтер» и подбросила его на ладони.
Ухабов засмеялся.
— Пугаешь лейтенанта Павла Ухабова этой игрушкой?
— Я знаю, что вы храбрый,— сказала Аник,— а вы, видимо, не знаете, что и я не трусиха.
— Когда ты на мосту срезала командира, я понял: характер у тебя есть! — сказал Ухабов.— А это, знаешь, редко случается, чтобы красивая девушка была еще и храброй. Некрасивые — храбрые, а красивые занимают места в ряду ППЖ,— как говорится, по принципу целесообразного использования кадров.
— А вы и в самом деле болтун, лейтенант Ухабов.
— Спасибо, отблагодарила меня за комплимент. Но ничего, от красавиц раны приятно получать. А потом тебя будет мучить совесть, когда услышишь, что лейтенант Ухабов накрылся. Такие, как я, долго не живут. Да и незачем жить сто лет. Стоит ли ради этого прятаться, как крот, вроде этих трибуналыциков.
— Послушайте, лейтенант,— сказала Аник,— хватит вам быть ухарем, подумайте всерьез, сами подумайте о том, что с вами произошло.
— Ох, какие сложные задания, у меня образования не хватит, чтобы во всем этом разобраться,— усмехнулся Ухабов,— могу сказать только: была бы у меня такая подруга, порядок был бы.
— А почему у вас нет подруги?
— Где мне ее взять? Стал бы героем, нашлась бы и подруга. Но видишь, в герои меня не пускают.
Вернулись Каро и Савин, и все тотчас тронулись в путь. До военного трибунала и медсанбата надо
было пройти лесом около двух километров. Ухабов негромко окликнул Аник:
— Наш разговор остался незаконченным, сестра.
А я хотел поговорить с тобой о жизни. Вот почему
это люди убивают друг друга, ради чего?
Он рукой коснулся плеча Аник. Савин снова рассердился, но на этот раз он рассердился на Аник.
— Старший сержант, нельзя с арестованным разговаривать.
— Назад, Аник,— сказал Каро по-армянски.
— Да будьте же людьми,— вмешался лейтенант,— человек душу должен иметь! Дайте мне хоть перед трибуналом немного поговорить с девушкой. Ревнуете, что ли? Если ревнуете, тогда другое дело.
Он вдруг обнял Аник и поцеловал ее.
В тот же миг приклад автомата с силой ударил лейтенанта по лицу. Кровь хлынула у него из носа.
Аник, глядя на окровавленное лицо Ухабова, гневно закричала:
— Кто его ударил?
Каро и Савин молчали.
— Кто ударил, я вас спрашиваю? — повторила Аник.
— А тебе какое дело, ты молчи,— хриплым голосом сказал Хачикян.
— Дикарь,— крикнула Аник, поняв, что ударил Ухабова Каро,— зверь!
Вынув из кармана платок, Аник стала стирать кровь с лица Ухабова.
— Спасибо, ребята, большое спасибо,— исступленно
повторял лейтенант,— люблю тех, кто больно бьет.
Ухабов зачерпнул две горсти снега и приложил снег к лицу.
— Зато прикоснулись к моему лицу пальцы
красавицы,— проговорил он.
— И все же вы нахал,— сказала Аник.
С этой минуты они шли молча.
— Наверное, дезертир,— проговорил встречный боец.
— А может быть, шпион,— сказал второй, глядя на опухшее, в кровоподтеках лицо лейтенанта.
XV
На ступеньках перед «операционной избой» сидел скуластый рябой боец.
Аник положила ему руку на плечо.
— Что случилось? Вы чего такой печальный? Боец посмотрел на нее.
— Да вы что, не знаете? Ранен командир полка.
— Какого полка?
— Какого полка? Подполковник Самвелян. Я при нем ординарец. С самого начала войны мы вместе. Я ему всю свою жизнь рассказал, он всех моих родственников знал. Когда писал родным, бывало, скажет: «Фирсов, передай от меня привет деду Кириллу, напиши, пусть бережет сети, после войны поедем к нему в гости рыбачить, а хромому Василию напиши, пусть не скандалит с соседями». Все помнил, что я ему рассказывал. Обещал взять меня с собой в Армению, там, говорит, Фирсов, пей сколько хочешь, а на фронте не балуйся, хоть и спишь у командира полка в теплом блиндаже. Но уже когда сердился — то не дай бог.
— А рана тяжелая? — спросила Аник.
— В спину, большой осколок между лопатками попал. Но сознание он не потерял. «Не вовремя случилось»,— говорит. Вчера в газете было, что он награжден орденом Ленина за Клетскую. Двум только дали Ленина: полковнику Дементьеву и ему. Вы что, не знаете его?
— Знаем,— сказала Аник,— очень хорошо знаем.
— Что вы уселись на дороге, перед самой дверью? — сказала медсестра, выходя из операционной.
Фирсов вытянулся перед ней, как перед генералом.
— Сестрица, скажите, как прошла операция?
Сестра не ответила, прошла мимо.
Из операционной вышла еще одна женщина в медицинском халате.
— Анна? — сказала она удивленно.
— Маруся! — воскликнула Аник. ...Но это была печальная встреча.
— Сестрица,— вмешался в разговор девушек
Фирсов,— скажите, как подполковник?
Мария Вовк отвернулась.
— Подполковник Самвелян умер, не перенес
операции.
Фирсов, обхватив голову руками, вскрикнул бабьим голосом.
На ступеньки избы вышла Люсик Аршакян, грустно поглядела на плачущего Фирсова.
— Люсик! — сказал Каро.
Люсик рассеянно посмотрела на Каро и, по-видимому, его не узнала.
— Люся Сергеевна! — воскликнула Аник. Они обнялись.
— А Каро где, Аник?
— Я здесь,— отозвался Каро.
— Каро, а я не узнала тебя, как ты изменился! Люсик прижимала к груди голову Каро и плакала.
— Идемте в палатку, Люся Сергеевна,— сказала
Вовк.
В палатке они вдоволь наговорились.
Савин рассказал Люсик, как бойцы привезли в медсанбат раненого Аршакяна, рассказал, как встретился с Аршакяном в первый день боев. Узнала Люсик о том, как была убита Седа.
В течение всего разговора Люсик ни разу не спросила об Аргаме. Савин, Хачикян и Аник тоже об этом не заговаривали. Как могли они утешить сестру пропавшего без вести бойца?
Люсик, глядя на Аник и Каро, повторяла:
— Как вы изменились, как изменились.— И вдруг
сказала: — А Аргама вы потеряли.
Каро растерялся.
— В этот день его со мной не было. Сархошев послал его и Меликяна вести наблюдения за противником.
— А кто такой Сархошев?
— Командир взвода.
— Он негодяй, вот кто он,— вмешалась Аник и добавила: — Но Аргам жив; чую сердцем, он объявится. Может быть, он был ранен и его подобрала другая воинская часть. Кто знает, около Харькова было окружено семьдесят тысяч наших бойцов, может быть, он ушел к партизанам.
— А вы Самвеляна знали? — спросила Люсик, неожиданно меняя разговор.
— Конечно, знала,— ответила Аник.
Смерть Самвеляна тяжело подействовала на Люсик, мысли о нем отвлекли ее от личного горя.
Самвелян умирал тяжело. Минут двадцать он не давал хирургу начать операцию, видимо, чувствуя, что положение его безнадежно. Он наказал Люсик написать его жене и детям; узнав, что она жена Тиграна и только что приехала из Армении, он спросил ее о Ереване: как там живут люди, не отчаялись ли? Попросил передать привет Тиграну, похвалил его: «Можете гордиться таким мужем...» Он крепко сжал губы, стиснул челюсти, чтобы пересилить острый приступ боли. Ляшко, коснувшись рукой плеча Самвеляна, сказал: «Подполковник, откладывать операцию даже на минуту — преступление...» Самвелян слабо улыбнулся. Силы его уже иссякли. «Ну, если так, начинайте».
От первых же капель наркоза, которыми медсестра обрызгала его из пульверизатора, подполковник уснул и больше не проснулся. Когда Ляшко увидел рану Самвеляна, он был поражен — от таких ран умирают мгновенно. Седая голова мертвого Самвеляна застыла на подушке, на лице появилось выражение покоя и мира. Еще мгновение назад этот человек разговаривал, вспоминал друзей и семью, родной край, и вот все исчезло...
А в глазах Люсик неотступно стоял образ мертвого Баграта Самвеляна, в ушах звучали его последние слова.
— Я знала его,— сказала Аник,— и дочь его знала еще по Еревану.
— Он сказал мне, что у него две дочери и что они долго еще будут ждать писем от него...
С западного берега Дона доносился уже привычный для Люсик грохот.
— Сейчас вот, в эту минуту там калечат, убивают людей! — проговорила она.
— Война,— сказал Савин,— сейчас-то ничего, спокойно.
— Сейчас спокойно? Это, по-вашему, покой?
Аник смотрела на Люсик, на ее красивое лицо,
глаза, и ей стало жалко, что Люся Сергеевна попала на фронт. Сама-то она была здесь наравне с мужчинами-фронтовиками, привыкла... Как это Арщакян мог согласиться, чтобы Люсик оставила ребенка и приехала сюда?
— Спокойно? — печально повторила Люсик.—
А каждый час привозят все новых и новых раненых.
А сколько убитых — убитых ведь сюда не привозят.
— Убитых бывает в пять раз меньше, чем
раненых,— сказала Аник.— А среди раненых один
из пяти бывает тяжелым.
И снова все замолчали.
— Теперь моя совесть спокойна, я на фронте,—
сказала Люсик,— но я стыжусь, что весь этот год
оставалась в тылу. Сегодня утром я оперировала
одного парня. Он очнулся от наркоза, взял меня за
руку, сказал: «Доктор, никогда тебя не позабуду,
напишу матери, кто мой спаситель»...
«Привыкнет»,— подумала Аник. Разве они с Седой не такими же были в первые дни? Седа считала себя трусихой, а ведь пошла в огонь во время бомбежки Вовчи, чтобы спасти маленького Мишу Ивчука. Люся Сергеевна уже живет фронтовой жизнью, уже воюет...
— А кто этот красноармеец, который так горевал о Самвеляне? — спросила Люсик.
— Это вы о том, что на ступеньках сидел? — сказал Савин.— Он был ординарцем подполковника.
Люсик задумалась.
— А я считала, что здесь так часто видят смерть, что уже не горюют, не плачут.
— Нет,— сказал Савин,— человек никогда не привыкнет к смерти.
Люсик внимательно посмотрела на Савина. Вошла Маруся Вовк.
— Доктор, раненых привезли, главный хирург
зовет.
Люсик поднялась. Аник, глядя на нее, подумала: «Здесь тебя все полюбят. Здесь ведь не только смерть, здесь жизнь».
Прощаясь с Каро, Люсик погладила его по щеке, сказала: «Монгольчик, как ты вырос. Обязательно напишу твоей матери, пусть порадуется».
И быстро пошла к операционной.
— Ну как, нравится она вам? — спросила Аник у Марии.
— Очень,— ответила Вовк.— Сегодня она взяла себя в руки, а вчера была совершенно убита, узнав, что здесь нет ни мужа, ни брата... А знаете, почему главный хирург так часто ее вызывает? Чтобы она не затосковала. Хитрый хохол, вы даже не знаете, какой он сердобольный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101