— Вот тебе немецкий автомат,— сказал Савин.— Сумеешь бить из него?
— Сумею,— ответила Аник.
Немцы двигались медленно и неуверенно,— эта контратака была совсем не похожа на те, какие видела Аник весной прошлого года и в дни летних боев: в атаку шли покачивающиеся, спотыкающиеся призраки, готовые свалиться при первом порыве ветра.
Положив палец на спусковой крючок автомата, Аник напряженно ждала,— вот сейчас, когда немцы подойдут близко, все бойцы, как один человек, откроют дружный ружейно-пулеметный огонь. Но все произошло совсем не так, как представлялось Аник.
Внезапно по надвигающимся немцам хлестнул огненный ливень,— гвардейские минометы дали залп. В дыму и пламени засвистели осколки над головами красноармейцев.
— Отползти на пятьдесят метров,— скомандовал властный командирский голос.
Савин потянул Аник за руку, и она вместе с другими бойцами то ползком, то нагибаясь стала отходить в глубь обороны. А там, где несколько мгновений назад в сторону советских позиций двигались атакующие немцы, Аник увидела лишь стену черного дыма,— дым поглотил и небо, и степь, и снеговые ложбины, и шедших в атаку призраков.
Теперь весь батальон Малышева поднялся на ноги, солдаты стояли во весь рост, не пригибаясь к земле.
Темная завеса дыма ширилась и ползла, поглощая все большее пространство земли и неба.
Аник не заметила, как взвилась в небо сигнальная ракета, но она увидела, как дружно ринулись в атаку бойцы. Прижимая автомат к груди, Аник бежала рядом с Каро и Савиным. Они миновали разбитые снеговые укрепления, дошли до дымовой полосы. Снег здесь был черным — черный дымовой туман стоял перед глазами. Казалось, что это с черного неба валил черный снег. Аник не видела земли, по которой бежала. Бойцы, стреляя, бежали рядом с ней. Но вот земля снова побелела, небо прояснилось, войска пересекли, миновали пространство, по которому били «катюши».
669
Впереди показались белые снеговые стены, и Аник поняла, что это оборонительная линия немцев. Немецкая оборона молчала, противник не встретил атакующих огнем. Может быть, немцы покинули оборону, бегут к Сталинграду?
Атакующие цепи подошли вплотную к снеговой стене. Кто-то во все горло крикнул «ура». Этот крик подхватили сотни хриплых голосов.
Аник тоже пыталась кричать «ура», но голос у нее сорвался. За снежными укрытиями, в глубоких и узких окопах она вдруг увидела немецких солдат. У большинства из них головы были обвязаны тряпками и полотенцами.
В немецких окопах начали рваться гранаты.
Бойцы прыгали в окопы, размахивая автоматами. Немец, стоявший в окопе, направил на Аник черное дуло автомата. Но вдруг немец покачнулся, упал — советский боец опередил его. Аник спрыгнула вниз, побежала по окопу. Она увидела, как, опершись спиной о стенку окопа, немецкий солдат стрелял по советским бойцам.
Аник нажала на спусковой крючок автомата, и немец согнулся, стал на колени, упал на дно окопа. Аник побежала дальше. Навстречу ей шел низкорослый немецкий солдат без оружия, с поднятыми вверх руками. Аник опустила автомат, но в ту же секунду в руке солдата оказался черный пистолет. Аник выстрелила из автомата, и немец упал у ее ног. Рядом с ней появился Тоноян.
— Ну и чертовка ты, Аник! — сказал он и стал вылезать из окопа.
Аник приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть, куда побежал Арсен. Она увидела, что по снежной степи бегут советские бойцы,— стремительное наступление продолжалось.
Очевидно, сопротивление атакующшм оказали лишь немногие немецкие солдаты. Враг, не приняв боя, бежал.
Аник выбралась из окопа, побежала следом за бойцами; цепи советских бойцов залегли, навстречу им вновь двигались колонны черных призраков. Кто-то потянул ее за рукав.
— Сюды, Анна, удобнее.
Это снова был Бурденко. Как это ребята находят ее в самые трудные минуты? И вдруг сердце Аник замерло — она увидела Каро с белой повязкой на лбу.
Каро был бледен, на его изогнутых монгольских бровях запеклась кровь. Аник хрипло позвала:
— Каро! Ты ранен?
Хачикян посмотрел на нее мрачным, тяжелым взглядом.
— Пустяки, царапина. Иди назад!
Аник растерянно смотрела на него. Каро повторил:
— Иди назад! Уходи отсюда!
— Почему? — спросила Аник.
— Иди, говорю!
Эта суровость была ей приятна,— в ней проявилась его любовь, в ней был его страх за жизнь Аник. А немцы вновь шли в атаку.
— Ты что, не слышала, что я говорю? — уже совсем сердито сказал Каро.
Немцы подходили все ближе и ближе.
— Огонь! — раздалась команда.
Крепко сжав губы, Каро застрочил из пулемета.
Аник стреляла из автомата. Ей казалось, что немцы падают в снег от ее пуль и что если она, Аник, перестанет стрелять, немцы снова захватят Питомник, вновь завладеют своими ста самолетами, машинами и танками.
И вдруг ее автомат замолчал. Она трясла его и, чуть не крича от ярости, нажимала на спусковой крючок. Автомат молчал,— Аник расстреляла все патроны! С отчаянием она оглянулась вокруг. Плотно сжав губы, насупив брови, Каро стрелял, плавно поводя дулом ручного пулемета направо и налево. Немного поодаль стреляли Савин, Тоноян... Они даже не заметили, что Аник перестала стрелять, не почувствовали охватившей ее тревоги.
Необходимости в ее помощи никто не ощущал. Значит, не будь ее здесь, ничто бы не изменилось.
Вдруг сильно, с разных сторон, затрещали советские пулеметы. Немецкая контратака была сорвана. Нет, немцам не удастся взять обратно Питомник. Солдаты в серо-зеленых шинелях падали, ложились на землю, укрываясь от плотного огня советских пулеметов.
Пулеметный огонь затих. Аник неотрывно смотрела в сторону противника. Сперва по двое, по трое, а затем целыми группами, десятками и сотнями немцы поднимались на ноги, что-то кричали безумными голосами, махали белыми тряпками, платками, полотенцами. Кто-то рядом с Аник веселым, пьяным голосом крикнул:
— Не стреляйте, ребята, я пригоню это стадо сюда!
Это кричал лейтенант с толстой короткой шеей, с выпуклыми, налитыми кровью глазами. Аник сразу же узнала его. Это был Павел Ухабов.
VII
Держа в руках автомат, Ухабов спокойно, неторопливо шел в сторону немцев. Затаив дыхание, Аник смотрела на него. Ухабов подошел вплотную к первым рядам немцев, зычным голосом закричал:
— Руки вверх! Бросай оружие! Шнелер! Шнелер!
Все росла толпа оборванных людей с закутанными в пестрое тряпье головами. Их было много — десятки, сотни...
«Вот и кончился бой»,— подумала Аник и застегнула распахнувшийся на груди полушубок.
Спотыкаясь, толкаясь, медленно шли сотни немецких солдат и офицеров с поднятыми вверх руками. Слева доносились орудийные раскаты, справа слышался скрежет пулеметов, а на этом участке Сталинградского фронта уже воцарилась тишина.
Ухабов шагал рядом с толпой пленных, властно покрикивал, торопил отстающих. Два раза Ухабов выстрелил по отставшим, и Аник видела, как упали в снег убитые им немцы.
— Що ты робышь, Ухабов? — крикнул чей-то возмущенный голос.
— Лелеять их, что ли, товарищ парторг? — хрипло отозвался Ухабов.
Ухабов... Аник вспомнила, как Каро прикладом автомата ударил его по лицу и Ухабов, вытирая ладонью кровь, поглядел на Каро, сказал: «Здорово ты мне дал, люблю людей, которые умеют как следует ударить».
— Анна, Анна,— крикнул Савин.— Скорей сюда! Аник оглянулась и увидела Каро, неподвижно
лежавшего возле пулемета. Аник, задыхаясь, подбежала к нему.
Девушка обеими руками подняла голову Каро, заглянула ему в глаза.
— Каро...
Он посмотрел на нее и печально улыбнулся. Аник прижала голову Каро к груди и поцеловала его.
— Аник, Аник...— прошептал Каро и обнял ее за шею.
Аник уже не видела пленных, не видела горы брошенного немцами оружия, не слышала слов команды. Одна лишь мысль владела ею — скорее доставить Каро в медсанбат...
Аник и Савин помогли Каро подняться на ноги. Каро шел медленно, с трудом передвигая ноги, всей тяжестью тела навалившись на Савина и Аник, поддерживавших его.
— Отведите меня к Люсик Аршакян, отведите меня к Люсик,— шептал Каро.
Через каждые десять — пятнадцать метров Аник и Савин останавливались, чтобы дать Каро передохнуть; он с печальной, странной улыбкой смотрел на Аник и все повторял:
— Зачем ты пришла? Я ведь говорил, чтобы ты вернулась! Значит, ты меня не слушаешься?
— Буду слушаться, Каро, всегда буду тебя слушаться,— отвечала Аник, стараясь казаться спокойной.
Они подошли к Питомнику. На аэродроме стояли мертвые немецкие самолеты. Повсюду лежали трупы немецких солдат, стояли разбитые танки, орудия, исковерканные автомашины.
— Питомник? — сонным голосом спросил Каро.
— Питомник, Питомник,— сказал Савин.— Смотри, мы с тобой здесь на рассвете воевали. Сейчас у немца только один аэродром остался — Гумрак.
Но Каро не слышал того, что говорил ему Савин.
Вот вдали показались сани. Аник еще издали узнала полковых санитаров и стала звать их. Сани подъехали, остановились.
— Сейчас, уже скоро,— сказала Аник Каро,— потерпи еще немного.
Они уложили Каро на разостланное в санях сено, покрыли его овчиной.
— Отвезите меня к Люсик, пусть она посмотрит мою рану,— впадая в забытье, бормотал Каро.
— Конечно, к Люсик Аршакян, конечно, к ней,— говорила Аник.
Савин наклонился над товарищем.
— Ну, Каро-дружба, выздоравливай! — сказал он и поцеловал Каро.
— Скоро я вернусь, скажи ребятам,— прошептал Каро,— слышишь, вернусь!
В глазах Савина показались слезы.
— Конечно, вернешься,— сказал он.— Вместе войдем в Сталинград. Смотри только, скорей выздоравливай, не опоздай.
Лошади пофыркивали, сани мягко скользили по снегу. Каро то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Он видел над собой зимнее небо, клубы дыма.
Аник, склонившись над ним, повторяла без конца, как заклинание:
— Каро... Каро...
Она гладила его по лицу, глядела ему в глаза. Как хорошо, что она не послушалась Каро, не вернулась в штаб батальона. Она не была бы сейчас рядом с ним, не знала бы даже, что он ранен. Он потерял так много крови...
Аник посмотрела в сторону Питомника. Издали казалось, что в снежной степи стоит город,— огромные транспортные самолеты в зимнем тумане походили на дома.
— Аник...— прошептал Каро,— дай мне глоток водки.
Санитар остановил сани. Аник приложила флягу к губам Каро.
Он сделал несколько глотков. Аник показалось, что синие губы Каро порозовели, глаза стали яснее. Он обнял Аник за шею, наклонил ее голову к своему лицу и прошептал:
— Ты меня не слушаешься, да? Ты не послушала меня?
— Буду слушаться, всегда буду слушаться.
— Ты ведь не знаешь, как я люблю тебя! Не знаешь ты, не знаешь...
— Знаю!
— Нет, нет. Если с тобой что-нибудь случится, я сойду с ума, понимаешь? А ты меня не слушаешься.
Каро начал плакать, всхлипывал, как ребенок.
— Успокойся, Каро, успокойся, родной. Ну почему ты плачешь?
Сквозь всхлипывания он произнес:
— Из-за матери, из-за тебя.
Аник вытирала его мокрые от слез глаза.
— Дорогой, дорогой мой монгол! Ты будешь жить, слышишь!
Санитар оглянулся на Аник и Каро, грустно покачал головой, сказал:
— Когда же закончится эта проклятая война, ох, когда же она закончится!
VIII
Белые палатки медсанбата были раскинуты в лощине, называемой Дубовая Балка. Место было хорошее, защищенное и от огня немецкой дальнобойной артиллерии, и от зимнего ледяного ветра.
Стоял ясный холодный день. Ртуть в термометре упала до 25 градусов ниже нуля, лучи солнца, казалось, обжигали режущим, как бритва, холодом. Мороз звенел на степных просторах, раскинутых между двумя великими реками.
Несмотря на жестокий мороз, врачи и санитары то и дело выходили из палаток, прислушивались к доносящимся издали раскатам боя.
Мимо Дубовой Балки беспрерывно шли пленные.
— По-моему, армии Паулюса осталось дня два жизни, не больше,— сказал Кацнельсон, обращаясь к стоявшим рядом с ним Марии, Люсик и Аник.— Два, не больше, а после... А после Гитлер больше никогда не сможет оправиться. Вы представляете, какой начинается великий перелом в ходе войны?
Яков Наумович остановился и, прищурившись, посмотрел на солнце.
— Над нами ясное небо... Над нами сияет солнце. Потом он оглядел лежавшие в степи мертвые тела
немцев, разбитые патронные ящики, искореженные немецкие орудия и минометы.
— Взгляните на этого мертвого немецкого солдата,— сказал Яков Наумович, показывая на лежавший поодаль труп.
— Он считал, что здесь добудет себе богатство и счастье. И вот что он получил! — негромко проговорил Кацнельсон.— Нет, поверьте мне, никогда зло не остается безнаказанным. Этот человек сам виноват в своей смерти.
Яков Наумович говорил горячо, чувствовалось, что он волнуется.
— Верно говорил в старину народ: «Поднявший меч от меча и погибнет»,— произнес Кацнельсон.— Да, да, погибнет, если взял меч не для того, чтобы защитить справедливость, а чтобы утвердить господство зла, вот как современные немцы. А ведь немецкий народ способен на великие, благородные дела. Вот и этот солдат. И он мог бы оставить по себе добрую память будущим поколениям. А сейчас он мертвыми глазами смотрит на солнце и не видит его света.
Кацнельсон зашагал вдоль лощины. Люсик, Вовк и Аник молча шли за ним. Через несколько минут врач подошел к брошенному немецкому окопу, замедлил шаги.
Люсик все время отворачивалась, чтобы не видеть трупов.
«Не выдерживает,— подумала Вовк.— Не была на фронте в сорок первом, не видела наших мертвых ребят».
— Смотрите,— сказал Кацнельсон.
Мертвый немецкий солдат лежал, высунувшись из узкой амбразуры; видимо, его настигла смерть в тот момент, когда он вел наблюдение.
— А сейчас покажу вам другого,— сказал Кацнельсон и стал подниматься на высокий бугор. Женщины сделали несколько шагов и внезапно остановились. Спиной к ним, на кочке, сидел немецкий офицер в нарядной шинели.
— Посмотрите на его лицо,— сказал врач. Опустив взгляд в землю, скрестив руки на груди,
мертвый офицер, казалось, был охвачен глубокой думой.
— Был ранен, сел передохнуть, набраться сил и замерз,— объяснил Кацнельсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101