Он все тревожился за свой новый белоснежный полушубок, выданный ему по приказу Геладзе интендантом.
Корреспондент фронтовой газеты Давыдов в душе посмеивался над Румянцевым. Ну что особо интересного в этой старой сушеной вобле Роденбурге! Вот Давыдов сегодня в качестве парламентера побывал в подвале продмага и встретился с этим пресловутым Роденбургом.
От имени советского командования он предложил фашистскому генералу сдаться. Он видел, как в полумраке подвала задрожал монокль в левом глазу Роденбурга.
Роденбург прикоснулся пальцами к своей седой голове и после долгой паузы сказал:
— Я солдат и обязан до конца выполнять волю своего командования.
После этого Роденбург распорядился прекратить стрельбу, пока капитан-парламентер не доберется до советских позиций.
Румянцев уже слышал об этой истории и в душе завидовал Давыдову.
Тигран упрекнул майора Малышева за то, что тот направил Давыдова в качестве парламентера — эта работа не для газетчика.
— Он сам просил об этом,— вмешался в разговор Румянцев.— И потом — он был не первым, а вторым парламентером. Первым был, сейчас скажу вам,— и Румянцев взглянул в свой блокнот,— гвардии лейтенант Микола Бурденко.
— У вас есть свои прямые обязанности,— сурово сказал Тигран Давыдову.— И прошу вас, не вмешивайтесь в чужие дела. Кто бы дал материал газете о сегодняшних событиях, если бы вас там убили или ранили?
Тигран любил Давыдова и, выговаривая ему, одновременно любовался его милым, смущенным лицом.
Всю ночь грохотала артиллерия.
Малышев приказал по телефону командиру полковой батареи Садыхову до утра вести огонь по развалинам продовольственного магазина.
— Помешай Роденбургу спать до утра,— сказал Малышев,— а еще лучше — бей так, чтобы он заснул вечным сном.
Утром, выйдя с Малышевым из подвала, Тигран посмотрел в бинокль на ближние и дальние развалины,— они тонули в дыму и пыли. А на восточном берегу Волги, на луговой стороне лежала широкая, ровная, казавшаяся из Сталинграда мирной и спокойной равнина. По снежному полю скользили легкие неторопливые тени облаков.
Малышев и Аршакян шли по засыпанной камнями улице под полуразрушенными стенами сожженных домов.
Давыдов и Румянцев шагали вслед за ними. Бойцы, стреляя, перебегали от одного здания к другому.
— Ничего не вижу и ничего не понимаю: где немцы, откуда они ведут огонь? — недоумевал Румянцев, оглядываясь на Давыдова.
Но вдруг грохот разрывов ручных гранат, скрежет пулеметов, треск автоматов стихли.
— Сдаются! Сдаются! — закричал Давыдов. Среди развалин во весь рост двигалась большая
группа немецких солдат. Шли они неуверенными шагами, размахивая белыми тряпками и платками. Они шли по каменному ущелью на запад — война для них кончилась.
Когда пленные прошли полосу огня, вновь заговорили советские орудия и пулеметы. Давыдов показал Румянцеву на развалины продовольственного магазина,— там, в подвале, расположенном под этими грудами кирпича, он видел вчера генерала Роденбурга.
— Может, там уже нет никого в живых? — проговорил Румянцев.— А мы все лупим и лупим по этим камням.
— Нет, подвал очень глубокий! — покачав головой, сказал Давыдов.— Развалины надежно защищают штаб Роденбурга, снарядам не так просто сокрушить эти каменные перекрытия.
Они долго смотрели, как над штабом немецкой дивизии рвались снаряды, блистало пламя, как черный и желтый дым смешивался с красной кирпичной пылью.
Вдруг сквозь пламя и дым взмыла в небо белая ракета, за ней вторая. И когда огонь артиллерии затих, в воздух поднялась третья ракета.
— Сигнал капитуляции! — крикнул Давыдов. Румянцев воодушевился.
— Значит, Роденбург жив, значит, он сдается! Через несколько минут Бурденко и Тоноян привели
к Малышеву немецкого капитана с белым флагом в руках. На отличном русском языке немец сказал, что он парламентер генерала фон Роденбурга. Генерал согласен сдаться вместе со своим штабом при условии, чтобы его капитуляцию принял лично советский генерал Геладзе.
— Странное условие,— сказал Тигран. Капитан вежливо и холодно сказал:
— Мне приказано сообщить вам об этом условии и передать генералу фон Роденбургу ваш ответ.
Малышев вопросительно взглянул на заместителя начальника политотдела. «Что делать, что отвечать?» — спрашивал взгляд майора.
Тигран сказал парламентеру, медленно и веско произнося слова:
— Вы можете доложить генералу "фон Роденбургу, капитан, что через двадцать минут здесь будет генерал Геладзе, чтобы лично принять капитуляцию фон Роденбурга.
— Генерал фон Роденбург приказал мне передать вам, что о прибытии советского генерала должен быть дан сигнал тремя белыми ракетами.
— Сигнал будет дан,— сказал Аршакян.
Тигран и Малышев спешно направились в штаб батальона. Прошло больше десяти минут, прежде чем они соединились с генералом Геладзе. Выслушав Аршакяна, командир дивизии рассердился.
— Фон Роденбург соизволил звать меня к месту капитуляции его штаба? И вы согласились на это дурацкое условие, Аршакян?! У меня есть более важные дела. Сами берите его в плен, обойдется дело без меня.
— Правильное решение! Я этого и ожидал от генерала! — сказал Румянцев.
— Что же нам делать? — озабоченно спросил Малышев.
— Позовем Гамзу Садыхова, чем он не генерал,— веселым голосом проговорил Аршакян.
Малышев сперва не понял намерений Аршакяна.
— Вызови Садыхова,— повторил Тигран и объяснил Малышеву свой план.
Вскоре вошел Садыхов, высокий, неторопливый, полнолицый. Тигран стал подробно объяснять Садыхову задачу, которая ему предстояла. План Аршакяна очень понравился старшему лейтенанту.
— Ну, Садыхов, значит, ты — генерал.
— Служу советскому народу! — ответил Садыхов, весело смеясь.— Оправдаю доверие.
Тигран взглянул на часы. Прошло двадцать пять минут. Они вышли из подвала и направились к развалинам продмага.
В воздух поднялись три белые ракеты.
XVII
И на этот раз капитан-парламентер пришел один в сопровождении советских провожатых — Бурденко и Тонояна. Он заявил, что ему приказано лично увидеть советского генерала.
Майор Малышев повернулся в сторону Садыхова:
— Товарищ генерал, как быть? Садыхов, махнув рукой на Малышева, сердито, произнес:
— У меня нет времени разводить здесь церемонию!
Немецкий капитан вытянулся во фронт, повернулся и почти бегом удалился.
— Молодчина, лейтенант! — проговорил Румян,— держал себя, как настоящий генерал.
За то ли, что вы по-разбойничьи вторглись в нашу страну?
Он повернулся к Бурденко и приказал:
— Ведите пленных в штаб дивизии.
Через несколько часов Тигран поехал на санях в политотдел дивизии, все еще размещавшийся в Гумраке. Там уже находились приведенные из Сталинграда штабные немецкие офицеры во главе с командиром дивизии фон Роденбургом.
В просторной землянке Федосов беседовал с Роденбургом и с офицерами его штаба. Гитлеровский генерал сидел прямо, высоко держа голову. Его мертвенно-бледное лицо было спокойно. На вопросы Федосова Роденбург отвечал не сразу, а после длительного молчания.
— Генерал говорит, что он только солдат и политикой не занимается,— перевел слова Роденбурга капитан-парламентер.
— Чем вы объясняете свое поражение? — спросил Федосов.
После долгого молчания Роденбург ответил:
— Война еще продолжается. Трудно определить ее исход.
— Речь идет о вашем сталинградском поражении. Роденбург долго молчал.
— Если бы у нас был бензин, исход сражения был бы иным.
— Значит, никакой стратегической ошибки ваше командование не совершило?
Генерал ответил:
— Погода была очень плохая, необычайно сильные морозы... И отсутствие бензина...
— Вот это верно! Погода вам не благоприятствовала,— с усмешкой сказал Федосов, поглаживая свои больные ноги.— Что правда, то правда... Для фюрера теперь очень плохая погода.
Неожиданно Федосов спросил:
— Может быть, генерал желает поесть? Переводчик перевел Роденбургу эти слова. Генерал
грустно посмотрел на начальника своего штаба, полковника с небритым лицом и грязными руками, посмотрел на командира артиллерийского дивизиона — подполковника с сонным худым лицом, взглянул на остальных своих офицеров.
— Мы семь дней почти ничего не ели,— негромко сказал он.— В последние дни наши летчики так неудачно сбрасывали с самолетов продукты, что нам почти ничего не доставалось. Если возможно, дайте нам хлеба и горячего чая.
— Почему же только хлеба? Вам принесут ужин и водку, чтобы согреться.
— Вотка, о, спасибо.
Скоро в землянку принесли горячий ужин. Сперва немцы пытались казаться спокойными и безразличными, но голод, видимо, был так силен, что они, забывшись, ели жадно и торопливо.
— Вы знали, что мы голодны? — спросил Роденбург.
— Конечно,— ответил Федосов.— Продукты, сбрасываемые для вас с самолетов, подбирали наши бойцы.
Тигран подсел к капитану-переводчику.
— Скажите, капитан, кто вы по национальности? Почему вы так хорошо говорите по-русски? — спросил он негромко.
— Я немец. В детстве долго жил в Петербурге, потом в Берлине часто встречался с русскими эмигрантами.
— Были разведчиком?
— Нет, я филолог. Специалист по русской литературе. Я думаю, что лишь для того, чтобы читать Достоевского, стоит изучить русский язык.
— И чтобы уничтожить народ, сыном которого был Достоевский?
— Не по моей воле началась эта война. Капитан помолчал.
— Жена моя аргентинка. Если я останусь жив, уеду с женой в Южную Америку. Оттуда очень далеко до Германии и России.
Выпив водки и поужинав, Роденбург стал словоохотливее.
— Многие надеялись, что Манштейн освободит нас, верили в это,— заговорил он, обращаясь к Федосову,— и когда десятого января ваши орудия загрохотали в западной части кольца, наши солдаты, выскакивая из подвалов и окопов, обнимались, поздравляли друг друга, полагая, что это грохочет наша артиллерия.
— И вы тоже решили, что пришел Манштейн? — спросил Федосов.
— О нет! — ответил Роденбург.— Я-то знал, что это приближение финала нашей трагедии.
В землянку вошел Орехов и взволнованно доложил Федосову, что Паулюс сдался вместе со всем своим штабом.
Это известие тотчас же сообщили Роденбургу. Подняв брови, он спросил:
— В котором часу произошла капитуляция?
— В шестнадцать часов пятнадцать минут.
— В шестнадцать часов пятнадцать минут? Возможно. В двенадцать часов двадцать минут я разговаривал с генерал-фельдмаршалом по телефону.
— О ком вы говорите? — спросил Федосов.
— О генерал-фельдмаршале фон Паулюсе.
— Ведь он генерал-полковник?
— Вчера из ставки фюрера по радио сообщили, что генерал-полковнику фон Паулюсу присвоено звание генерал-фельдмаршала.
— Вот что! — засмеялся Федосов.— Это хорошо, что фона Паулюса вручают нам в более высоком звании.
Роденбург осторожно спросил:
— Генерал-фельдмаршал капитулировал по всему фронту или речь шла только о юге и центральной части города?
— Сообщили, что дело касается центральной части города и юга.
— Да, да,— сказал Роденбург.— На севере еще имеются возможности обороны.
Снова наступила тишина.
Роденбург внимательными глазами осмотрел неубранный стол.
— Может быть, еще водки? — предложил Федосов.
— Хороша русская вотка! — вздохнул Роденбург и выпил налитый Федосовым стакан.
— Наверно, я первый немецкий генерал, которого вы видите в плену? — спросил он.
— Нет, вы далеко не первый,— усмехнулся Федосов,— еще в Воронеже и у Клетской некоторые ваши коллеги опередили вас. И утешьтесь: последним вы тоже не будете.
— Вы убеждены? — спросил Роденбург.
— Совершенно!
Больные ноги Федосова разболелись так сильно, что ему необходимо было лечь. Тяжело встав из-за стола, он пошел отдыхать в свою машину. Его место за столом занял Тигран.
— Вы участник первой мировой войны, генерал? Вы были в Турции/не так ли?
— О! Видно, что вы меня знаете? — улыбнулся Роденбург.
V
— Очень хорошо знаю,— ответил Аршакян.— Мне хочется спросить вас: вы и сейчас верите в стратегический гений фюрера?
Роденбург тщательно протер монокль и снова вставил его под бровь.
— Вы не хотите отвечать на мой вопрос, генерал? — с веселым злорадством спросил Тигран.— Я понимаю, конечно, вам это трудно.
— Знаете,— сказал Роденбург,— если я вам скажу, что фюрер не стратег, тогда вы спросите: какова же армия, если ее предводитель не стратег?
Аршакян рассмеялся, услышав уклончивый ответ Роденбурга.
Вдруг распахнулась дверь, и в облаках холодного пара вошел Козаков, а вслед за ним автоматчики ввели нескольких немецких высших офицеров во главе с командующим 6-м армейским корпусом генерал-полковником Вальтером Гейцем.
Роденбург и его штаб поднялись на ноги и вытянулись перед дряхлым генерал-полковником. Взяв Гейца под локоть, подполковник Козаков подвел его к столу. Старик острым быстрым взглядом оглядел находившихся в землянке людей и накрытый стол. Затем он медленно подошел к Роденбургу и, вглядываясь в его лицо, начальственным, строгим голосом спросил:
— Почему я вас вижу здесь, генерал? Высокий, надменно державшийся до этих пор фон
Роденбург смутился, виноватыми глазами посмотрел на тщедушного, дряхлого старика.
— Но ведь вы тоже здесь, господин генерал-полковник! — оправившись от смущения, сказал он.
— Не вы должны задавать мне этот вопрос! Это я вас спрашиваю, почему вы здесь! — уже совсем сердито проговорил Гейц.
— Тронулся старикашка,— негромко сказал Тигра-ну Козаков.— Спор двух сумасшедших.
Козаков и Тигран не вмешивались в разговор пленных генералов. «Пусть себе бранятся и выясняют отношения, сколько им вздумается!»
В землянку стремительно вошел Геладзе.
— Смирно! — крикнул Козаков.
Все голоса вмиг затихли. Звучал только голос Козакова, который докладывал командиру дивизии о числе пленных, взятых в этот день, называл фамилии пленных генералов.
Дряхлый Вальтер Гейц тусклым взором смотрел на молодое краснощекое лицо советского генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101