— Легкая? А где он лежит? Я хотел бы его видеть. Все двинулись следом за генералом к палатке, где
лежали легкораненые. Несмотря на дневное время, в палатке горела лампа и царил полумрак.
— Здравствуйте, товарищи,— громко сказал Луганской.
— Здравствуйте, товарищ генерал,— на разные голоса ответили раненые.
Громче всех прозвучал голос Ухабова:
— Здоровья желаем!
— Я-то здоров, вот вам, действительно, желаю здоровья,— улыбнулся генерал.— Я не был в бою, а только смотрел с НП, как вы воюете. Вот и пришел поблагодарить вас за вашу боевую работу.
— Служим Советскому Союзу,— лихо ответил Ухабов.
Генерал посмотрел на него.
— Это верно, все мы служим Советскому Союзу.
Подходя к раненым, генерал спрашивал их фамилии, интересовался ходом боев по прорыву вражеской обороны, спрашивал, какие понесли потери роты, батальоны.
Все раненые говорили, что потерь было мало.
— Чем вы это объясняете? — спросил Луганской.— Прорвать такую сильную линию обороны, опрокинуть врага и с такими малыми потерями?
— У нас прибавилось техники, товарищ генерал,— ответил один из раненых.
— И воевать научились, товарищ генерал,— весело добавил другой,— все научились, и бойцы, и командиры.
Люсик следила за разговором генерала с солдатами: как просто он держался.
— Да, товарищи, все вы честно, хорошо послужили Советскому Союзу,— сказал генерал.— Скажу вам больше,— вчера вы не пожалели своей крови ради будущего всего человечества. Когда война окончится и вы вернетесь к мирному труду, не забывайте эти великие дни. Думаю, что теперь нам уже не страшна гитлеровская орда. Как вы считаете?
— Немец никогда не был нам страшен, товарищ генерал,— привстав с койки, ответил Ухабов.
Генерал, улыбаясь, посмотрел на него долгим, внимательным взглядом.
— Это вы уже неверно говорите, Ухабов. Вначале немцы для многих из нас были страшны — и для генералов, и для солдат.
Бойцы засмеялись. Прямота генерала понравилась им.
— Я о себе говорю, товарищ генерал,— сказал Ухабов.
— Знаю, знаю, Ухабов. Вы человек храбрый, это известно. Но ведь храбрость не исключает трезвости, благоразумия. Враг еще силен, мы еще многих дорогих нам людей потеряем, пока добьемся окончательной победы. Праздновать нам еще рано. Вы знали бойца Веселого?
— Он умер от тяжелой раны, товарищ генерал,— ответил Ухабов.
Генерал на минуту задумался.
— Вы читали, товарищи, письмо Веселого? — спросил он.
И генерал прочел вслух предсмертное письмо солдата Веселого. Читал он медленно, тихо. Закончив чтение, он сказал:
— Я помню его — тихий, скромный паренек. Народ не забывает таких, как он. В сердце его была любовь к людям, вот люди и не забудут его.
Луганской подошел к Ухабову, наклонился, положил ему на грудь свою большую, мужичью ладонь.
— Ну как, спокойно здесь — обиды не осталось?
— Спокойно и чисто, товарищ генерал, только скорее бы вернуться в строй.
— Вернетесь в своем офицерском звании, товарищ лейтенант,— сказал генерал.
Маруся Вовк чуть не заплакала, охваченная счастливым волнением. А Ухабов быстренько, искоса глянул на нее, словно говоря: «Видала Павла Ухабова!»
— Оправдаю ваше доверие, товарищ генерал,— громко сказал он.
Этот разговор еще больше поднял Ухабова в собственных глазах. Да, он не какая-нибудь серая, незаметная личность, его посещает генерал.
— Ну, поправляйтесь, товарищи. И генерал вышел из палатки.
Едва генерал и сопровождавшие его врачи и политработники ушли, Мария подбежала к Ухабову и обняла его.
— Знаешь, ведь он прямо сказал главврачу: где у вас Ухабов, хочу его видеть!
— Ты подожди, твой Павлушка еще покажет себя,— тихо сказал ей Ухабов.
— Вот это генерал,— произнес чей-то голос.
А в это время Луганской прощался с врачами.
— У вас есть еще дела в медсанбате, Аршакян? — спросил он.
— Нет, товарищ генерал, я собрался выехать в полки.
— Ну, поехали вместе, подвезу.
XX
В просторном блиндаже генерала Геладзе на большом, сколоченном из досок столе была разложена оперативная карта. Член Военного Совета рассказывал старшему комсоставу дивизии о ходе наступления. Тиграну только сейчас стали понятны огромные масштабы сталинградского наступления и его значение. Даже не слушая пояснений, а лишь глядя на красные стрелы, означавшие движение советских армий, можно было понять всю грандиозность происходивших событий.
С севера войска Донского фронта, ломая вражеское сопротивление, двигались в трех направлениях. От Клетской армия, где членом Военного Совета был Луганской, заняв Селиваново и Верхне-Бузиновку, продвигалась на Песковатку. Красная стрела ее движения была направлена ныне в сторону Калача. На юге от станицы Серафимович армии, входившие в состав Донского фронта, преследовали противника по линии Петровка, Калмыховка, Манолин. Советские дивизии уже достигли Качалинской, и стрела их движения сейчас повернулась на восток, была нацелена на Калач. Третья группа советских войск двигалась от Серафимовича на юго-запад, обеспечивая тыл и фланги наступающих армий.
Рука Луганского скользнула по карте.
— А сейчас посмотрите на юг, посмотрите, чем занят Сталинградский фронт...
Красные стрелы на юге от Сталинграда со стороны Красноармейской и озер Цаца и Барманцак прорвали оборонительную линию противника, тянулись к западу и северу, к Калачу, навстречу войскам Донского фронта.
— Сейчас все дороги ведут на Калач — и с севера и с юга, а что случится затем, увидите сами...
— Вся сталинградская группировка немцев будет зажата в кольцо,— сказал Геладзе.
— Все это надо разъяснить бойцам,— сказал член Военного Совета армии.— Каждый солдат должен знать цель нашего наступления. Здесь больше нет военной тайны. Завтра в Калаче должны соединиться наши войска, двигающиеся с севера и с юга.
В это время из полков в штаб дивизии пришли донесения, что противник контратакует: немецкие танки вышли в тыл полкам Геладзе.
— Не отступать, не бояться за тылы,— сказал Геладзе,— надо продолжать вклиниваться в глубь вражеской обороны, надо двигаться только вперед, если даже немцы временно отрежут наши тылы. Тогда окружающие будут сами окружены!
— Абсолютно верно,— кивнул Луганской. Полковник Дементьев вышел передать приказ
о продолжении наступления.
Геладзе обратился к Луганскому:
— Разрешите перенести мой командный пункт на западный берег Дона, товарищ член Военного Совета, полки ушли далеко на юг.
И вот снова Дон... Тигран стоит у понтонного моста. Он хорошо знает, как трудно навести понтонный мост иод огнем противника, он понимает, скольких жертв это стоит — немало людской крови смешалось с донской водой.
Тигран, сопровождаемый связным бойцом-казахом, бегом перешел мост, вода у моста вздымалась фонтанами от взрывов снарядов. Перейдя мост, они побежали, то и дело припадая к земле,— кругом рвались снаряды, свистели осколки.
— Коридор, товарищ батальонный комиссар, настоящий коридор,— говорил связной.— Это наш полк его прорвал, ушел вперед, а немцы с двух сторон хотят закрыть этот коридор.
— Пошли быстрее,— торопил Аршакян, и боец снова бежал вперед.
Долго бежали они — то в рост, то пригнувшись, то почти припадая к земле, когда в воздухе выли осколки и скрежетали пулеметные очереди. Вот наконец они добрались до артиллерийской батареи. Пушки стреляли беспрерывно, вели огонь во всех направлениях, видимо, заняли круговую оборону. Возле орудий стоял громадный человек в белой шубе.
— Садыхов! — кричит Тигран.
Садыхов узнал батальонного комиссара и обрадованно поздоровался с ним.
— Зачем это ты стреляешь в божий свет, Садыхов?
— Они хотят отрезать батальон Малышева, товарищ батальонный комиссар.
— Двигай батарею в сторону батальона. Батальон должен продолжать движение вперед.
Садыхов удивленно посмотрел на Аршакяна.
— Окружат, товарищ батальонный комиссар.
— Двигай батарею, соединяйся с батальоном,— повторил Аршакян.
Садыхов, видимо, не понял смысла этого приказа, на лице его появилось выражение смущения, растерянности.
Аршакян вместе со связным бегом спустились с холма. Под холмом было расположено несколько сельских домиков; там находился штаб батальона.
В избе возле майора Малышева на полу сидели телефонисты, Ираклий Микаберидзе, Аник Зулалян и еще какая-то девушка.
«Где-то я ее видел»,— подумал Тигран.
Все радостно и шумно приветствовали его.
Аршакян и Малышев вышли из избы.
Малышев волновался, покусывал губу.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил Аршакян.
— Понимаете, какое дело, ведь мы бы могли продвинуться вперед. У немца, что перед нами стоит, силы, но...
— Но что?
— Могут отрезать, попадем в окружение.
Едва Малышев успел закончить фразу, как послышался гул танков.
— Наши! — обрадовался Малышев, вглядываясь в машины, шедшие по снежной целине. Из командирского танка вылез капитан и подбежал к Малышеву.
— Товарищ майор, мне приказано поддержать вас. В это время на склоне холма показалась батарея
Садыхова.
— Малышев, ясно, надо рвать вперед! — сказал Аршакян.
Капитан-танкист взглянул на девушек, стоявших поодаль от командиров, и удивленно вскрикнул:
— Ивчук, Шура!
Малышев и Ираклий поняли, что произошло,— танкисты обнаружили потерянную ими девушку.
— Как вы сюда попали, Шура?
Но Малышев не дал продлиться этому расследованию.
— Этот вопрос мы потом выясним, товарищ капитан. Будем действовать! За вашими танками двинутся мои роты.
Обратившись к подошедшему Садыхову, Малышев сказал:
— Ну, с новосельем тебя. Открывай огонь! Капитан-танкист все еще растерянно поглядывал
на Шуру. Девушка была смущена и подавлена.
Ираклий тоже был взволнован. Видно было, что танкист не безразличен к Шуре.
— Будь все время с Анной, смотри не потеряйся,— сказал ей Ираклий.
Так родители, уходя работать в поле, говорят остающимся в избе детям.
Орудия Садыхова открыли огонь. Танки двинулись вперед. Аршакян и Ираклий побежали за ними.
День был сырой и туманный. Со всех сторон раздавался гром артиллерии, железные голоса пулеметов. Нельзя было понять, где линия фронта.
Страх перед окружением все не покидал Малышева. Но его обнадеживала мысль, что положение батальона известно командованию, что его поддерживают шесть танков и пушки Садыхова.
В бинокль Малышев видел, как танки почти беспрепятственно продвигаются вперед. Но и это легкое продвижение тревожило его,— не устроили ли немцы засаду?
Аник и Шура напряженно следили за Ираклием и Аршакяном, шедшими со стрелковыми ротами. Но вскоре оба они потерялись, исчезли в туманной дымке.
— Смотри, смотри, наша пехота пошла! — крикнула Аник.
Сотни белых фигур поднялись с земли, побежали за танками. Вблизи от них то и дело взрывались снаряды, земля, смешанная со снегом, закрывала бегущих. Танки ушли далеко вперед, стрелковые роты стремительно продвигались за ними. Телефонист то и дело протягивал трубку майору.
— Садыхов, продвигай вперед свою батарею,— крикнул в трубку майор.
Вскоре двинулся вперед и штаб батальона. Телефонист и девушки едва поспевали за Малышевым. Местность была открытой, испещренной небольшими овражками и ямами, искусственными укрытиями, сделанными из снега. Всюду валялись трупы немецких солдат, патроны, пустые снарядные гильзы, сумки и автоматы. Вдруг раздались крики «ура».
Аник посмотрела вперед. По полю врассыпную бежали вражеские солдаты в зеленовато-серых шинелях.
Аник глубоко вздохнула — она впервые видела бегущего врага.
— Вперед, быстрее, Шура!
Шура увидела, как Аник нагнала продвигавшихся вперед бойцов. Аник, тяжело дыша, напрягая все свои силы, бежала, держа в руке немецкий «парабеллум» — подарок Малышева. Она уже ясно видела спины убегавших немцев, их затылки. Бойцы, бежавшие с ней рядом, выкрикивали лишь одно известное им немецкое слово: «хальт, хальт!» Аник ощущала горький, перченный запах пороха. Она бежала, чтобы нагнать немцев — своих врагов. «Хальт, хальт!» — закричала она. Вдруг она вспомнила, что у нее в руке «парабеллум». Аник видит светлые волосы на затылке немца. «Хальт!» — кричит она и останавливается, стреляет. Солдат падает на землю. Аник бежит к нему, но упавший солдат неожиданно вскакивает и вновь бежит. Он просто упал, споткнулся, Аник промахнулась. «Хальт, хальт!» — кричит она и бежит за немцем. Аник не различает людей, бегущих рядом, хотя в батальоне нет ни одного бойца, которого бы она не знала. Она снова стреляет. Немец продолжает бежать. Их разделяет расстояние в каких-нибудь двадцать шагов — как это Аник промахнулась? Вдруг кто-то кричит по-армянски:
— Эй, в сторону, Аник!
Аник видит, как дрожит автомат в руках бойца, как из дула автомата вырывается огонь.
Немец падает, бьет руками по снегу, лежит на спине. Стрелявший по нему боец бежит дальше, даже не оглядываясь на упавшего. Это — Арсен. Аник останавливается возле лежащего. Немецкий солдат умирает — он хрипит, пальцы конвульсивно царапают снег. Ему не больше двадцати лет. Пилотка валяется на снегу, светлые волосы окрашены кровью. Из полуоткрытого, судорожно дышащего рта льется кровь. Светло-голубые глаза его открыты, будто смотрят на Аник.
Аник, потрясенная, глядит на умирающего. Несколько мгновений назад она стреляла в этого человека,— как хорошо, что она промахнулась.
Когда к Аник подошла Шура, немец был уже мертв. Глядя на убитого, Шура прошептала:
— Какой он молодой, красивый. Аник взяла ее за руку.
— Пошли. Он не красивее Миши Веселого. Вскоре они нагнали батальон.
Бойцы отдыхали — сидели и лежали на снегу. Танки шли полукругом, гнали к пехоте большую толпу пленных.
— Они сдались. Смотри, сколько их! — воскликнула Аник и восторженно обняла, поцеловала Шуру.
Девушки подошли к Малышеву и Аршакяну. Они сидели возле садыховских пушек и смотрели на приближавшуюся к ним толпу пленных.
— Что будем с ними делать? — спросил Малышев.
— Несколько автоматчиков их погонят в тыл, а мы будем двигаться вперед,— сказал Аршакян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101