Угрюмость генерала вызвала тогда у Мельникова тревогу, тоскливое предчувствие беды. А через два дня началось новое большое отступление, новые жестокие неудачи. А сейчас... За полтора года Мельников ни разу не видел генерала Луганского таким веселым; а немец ведь сидит на Дону, ни на шаг не отступил, а, наоборот, ползет на восток, тянется к волжской воде. Нет, видно, дело серьезно, пришло время советского праздника! Мельникову казалось, что его «виллис» оторвался от ухабов фронтовой дороги, идет по воздуху. Он гнал машину на высшей скорости, она стремительно въезжала в лощины, взлетала на холмы. Генерал положил руку на плечо Мельникову.
— Тише ты, лихач.
— Вот она, граница моего бывшего хозяйства,— сказал Яснополянский.— Мне тут знакома каждая кочка. Мельников, на развилочке свернешь налево.
— Знаю, товарищ генерал, а потом опять налево.
Советская воинская сила была скрыта, но присутствие ее ощущалось. Среди деревьев поднимался дым кухонь и сливался с утренним туманом. Редко-редко видны были на дороге сани либо появлялись небольшие группы красноармейцев. Жизнь здесь выходила на поверхность земли ночью, а днем исчезала, уходила под землю.
Волнение охватило Луганского. Многое пришлось пережить ему, поседевшему в боях солдату революции: и тысяча девятьсот пятый год, и первую мировую войну, Февральскую и Великую Октябрьскую революции, и годы гражданской войны, и борьбу с разрухой, и борьбу за коллективизацию сельского хозяйства, за создание тяжелой индустрии. И вот уже два года он участник Великой Отечественной войны, беспримерной в истории лютой войны с германским фашизмом.

И сейчас он готов был кинуться в грозную боевую стихию. Душа его была спокойна, сомнения в успехе наступления не терзали его. Весной у него не было веры в успех. Он считал харьковское наступление ошибкой, но дисциплина вынуждала его скрывать свои чувства, и он убеждал самого себя, что приказ Военного Совета фронта справедлив. А вот сейчас его внутреннее чувство находилось в полном соответствии с решением Ставки о наступлении. Он верил, он знал, что настал час великого перелома. Его совесть, его душа говорили: «Иди, иди вперед, вот дорога! Это дорога победы, дорога света, дорога солнца».
«Виллис» резко свернул влево и вошел в лес. Два автоматчика сделали машине знак остановиться, но, узнав своего бывшего командира дивизии, тотчас дали машине дорогу. Яснополянский помахал автоматчикам рукой.
— Узнали вас, Лев Николаевич? — спросил Луганской.
— И я их узнал. Мои солдаты,— ответил Яснополянский.
Они въехали в маленькую деревушку. Из штабной избы вышел им навстречу командир дивизии полковник Геладзе. Вытянувшись, строевым шагом он подошел к «виллису».
— Не надо рапортов,— сказал Луганской,— пошли работать.
Генералы, войдя в избу, поздоровались с командирами и комиссарами полков, сели за дощатый стол. Они сидели рядом, оба плечистые, коренастые, один с взлохмаченной рыжей головой, другой — смуглый, остриженный под ноль, с черными, воспаленными от бессонницы глазами. Яснополянский шепотом спросил о чем-то члена Военного Совета, тот кивнул.
Яснополянский встал, медленно оглядел лица сидевших за столом командиров и комиссаров полков, поглядел на Геладзе, на великана Дементьева и торжественно произнес:
— Друзья, войска фронта переходят в наступление. Это будет большое наступление стратегического значения, в котором примут участие три фронта...
XXII
Негромкий вздох вырвался у всех слышавших слова генерала.
— Эта изба станет исторической, как изба в Филях...— сказал Кобуров на ухо Козакову.
Генерал некоторое время молчал, выжидая тишину.
— Нами получен приказ Верховного Главнокомандования,— сказал он.— Мысль о наступлении вызрела в сердцах командиров и бойцов. Ваша дивизия была как бы застрельщиком наступления: заняв Клетскую и создав плацдарм на западном берегу Дона, она облегчила решение наступательной задачи, предстоящей войскам нашей армии. Военный Совет армии поручил мне сообщить вам, что ваша дивизия представлена к званию гвардейской, а полковник Геладзе — к генеральскому званию.
Подполковник Кобуров зааплодировал, к нему присоединилось несколько человек. Остальные вопросительно поглядывали на генералов.
— Мы не на митинге, товарищи,— сказал Яснополянский.
Кобуров сильно смутился.
— Вашей дивизии предстоит трудная боевая задача,— продолжал Яснополянский.— Кому многое дано, с того многое и спросится.
С маленькой указкой генерал подошел в карте, висевшей на стене.
— Перед наступлением пехотных частей будет произведена сверхмощная артиллерийская подготовка, такая, какой мы с вами еще не видели. На каждом квадратном метре в расположении противника должен разорваться снаряд, мина или авиабомба. Великий труд нашего народа не прошел даром: мы можем не жалеть боеприпасов. Надо жалеть жизнь людей, их кровь.
Генерал старался казаться спокойным. Но люди дивизии знали своего бывшего командира, они чувствовали его волнение.
Луганской пристальным взглядом всматривался в лица командиров и комиссаров. «Этот человек не умеет волноваться,— подумал подполковник Кобуров, глядя на члена Военного Совета,— если приказ о наступлении отменят, он спокойно убедит людей,
что в наступлении нет никакого смысла, что суть войны в обороне».
— Итак,— продолжал начальник штаба армии,— полки вашей дивизии вместе с танками должны спуститься с возвышенности в южные степи, вот так. Из Клетской ударите на Власово, спуститесь на село Платоново, потом в Селиваново. Ваши фланги будут обеспечивать соседи, а вы должны врезаться в глубь обороны врага, продолжая движение на юг до Нижней Бузиновки, потом повернуть строго на восток и выйти к Дону, между селами Большая и Малая Набатовка. В этом месте вам придется вновь перейти Дон,— здесь он гораздо шире, чем у Клетской и Мало-Клетской. В народных песнях мы гордимся шириной Дона, поэтому не сердитесь на родную реку,—тут она и впрямь широка.
Козакова продолжал удивлять «штатский» стиль этих генеральских речей. Год назад Козакову приходилось слушать иные речи начальства — грозные приказы, часто непродуманные, с криком и бранью.
— Так куда же нас нацелили, совершенно не понимаю,— недоумевая, шепотом спросил Кобуров у Козакова.—Почему не на запад, а на юг и потом на восток?
Баланко, Геладзе, Дементьев слушали генерала с напряженным вниманием. Начальник политотдела Федосов делал пометки в блокноте, некоторые командиры помечали на своих картах названия населенных пунктов, упомянутых Яснополянским.
— Задача трудная,— продолжал генерал,— но командующий армией и Военный Совет уверены, что...
Генерал не договорил. Тяжелый снаряд разорвался где-то совсем рядом, около штабной избы. Дом затрясся, как от внезапного землетрясения, со звоном вылетели стекла, дунуло холодным воздухом, бумаги полетели со стола.
— Может быть, разрешите продолжить совещание в другом месте, товарищ генерал? — обратился командир дивизии к генералу Луганскому.
— Вы полагаете, что противнику стало известно расположение вашего штаба? — спросил Луганской.
— Мне думается, что это была случайность, товарищ генерал.,
— Ну, стало быть, продолжим. Пусть занавесят окна.
Адъютанты завесили окна плащ-палатками. На стол и на высокий выступ русской печки поставили керосиновые лампы.
Яснополянский спокойно продолжал:
— Командующий армией и Военный Совет уверены, что ваша дивизия, испытанная в тяжелых боях, с честью выполнит сложную боевую задачу.
Он откинул со лба волосы и улыбнулся.
— Я знаю, что командиры и бойцы мысленно ругали генералов за то, что они не дают приказа о наступлении. Не так ли, товарищи? Скажите сами.
— Точно так,— проговорил подполковник Кобуров.
— Видите, Кобуров подтверждает,— улыбаясь продолжал Яснополянский.— Сейчас пришло время действовать. Что ж, покажите ваше воинское умение. «Царицу полей» мы в предстоящих боях одну не оставим. Вашей дивизии будет придана танковая бригада. Командир ее находится здесь. Полковник, вы готовы выполнить боевую задачу?
Молодой полковник танковых войск, сидевший поодаль от стола, встал.
— Готовы, товарищ генерал.
Рядом с такими богатырями, как Дементьев и Козаков, этот щуплый полковник казался мальчиком-подростком, а людям почему-то кажется, что командиры танковых частей должны быть размером с танк «KB».
— Нам нужны будут сто — сто двадцать автоматчиков, товарищ генерал,— негромко сказал полковник-танкист.
— Для чего? — спросил Яснополянский.
— На близком расстоянии танкист не видит солдат во вражеских окопах. Автоматчик на танке может уничтожить маскирующуюся живую силу противника.
— Что ж, надо об этом подумать,— сказал Луганской.
— Интересное предложение,— проговорил Яснополянский.
«Производственное совещание, что ли?» — с недоумением подумал Кобуров. Он был недоволен.
Яснополянский стал показывать на карте оборонительную систему противника, перечислять немецкие и румынские войска, стоящие в излучине Дона, рассказывать об их вооружении.
— Вы должны прорвать оборону противника и усиленно развивать успех на степном просторе. Не думайте, что это будет легко, противник сконцентрировал здесь большие силы. Вашему продвижению будут противостоять некоторые подразделения одиннадцатого армейского корпуса, два батальона сорок восьмого танкового корпуса, эскадроны первой румынской кавалерийской дивизии. При дальнейшем продвижении на юго-восток вы встретите своего старого противника, своего тезку, носящего тот же номер, что и ваша дивизия,— семьдесят шестую немецкую пехотную дивизию. С ней вы дрались в Кочубеевке, в Валках, на Донце. Она вступала во все те большие и малые города, которые мы оставляли,— Харьков, Белгород, Вовчу. Командует этой дивизией генерал-лейтенант фон Роденбург. Я и фон Роденбург хорошо знаем друг друга, вы тоже должны его знать, полковник Геладзе. Фашистская печать не раз сообщала, что семьдесят шестая немецкая дивизия разбила нашу семьдесят шестую дивизию. Посмотрим, что они смогут сообщить в скором будущем.
Яснополянский оглядел слушателей, помолчал и, заключая свою речь, произнес:
— Необходимо абсолютно точное взаимодействие пехоты с другими родами войск. Необходима четкая работа связи. Связь должна быть бесперебойной — телефонная, радио, посыльные. Товарищи, имейте в виду, времени у нас мало, в нашем распоряжении не дни, а часы. Не медля приступайте к подготовке.
Яснополянский сел. И тогда заговорил Луганской.
— По вашим лицам, товарищи командиры и политработники, я вижу, что все вы готовы без оглядки ринуться в бой,— начал он, медленно и раздельно произнося слова,— это меня, признаться, несколько тревожит. Не вижу я на ваших лицах беспокойства и страха. Я говорю о том честном страхе, который увеличивает в человеке чувство ответственности, мобилизует мысль, собирает воедино все силы. Я говорю не о трусости.
Луганской на минуту задумался, крепко сжал толстые губы, он делал это всегда, прежде чем высказать свою главную мысль. Остановив взгляд на начальнике политотдела дивизии, он произнес:
— Каждый боец должен знать, как тяжело положение нашей родины, как далеко на восток
прошел враг. Надо ясно сказать каждому красноармейцу, что от него в предстоящем решающем наступлении зависит судьба родины. Какой бы адской артподготовкой ни ошарашить врага, мы «на ура» вперед не продвинемся. Все штабы дивизий и полков напишут толковые, умные приказы, не сомневаюсь. Но эти приказы должны выполнять люди. Надо прислушаться к сердцу каждого, ведь сердце бойца — это главный показатель военной силы. Он вдруг спросил Федосова:
— У вас, говорят, судили какого-то лейтенанта Ухабова, который без приказа повел роту в атаку?
— Так точно, товарищ генерал,— сказал начальник политотдела.
— Видите! Люди хотят драться, даже без приказа, нарушая дисциплину. Этот факт и радует и печалит. Радует, так как это признак высокого подъема воинского духа, и печалит, вызывает опасения — сумеем ли мы при наступлении сберечь жизнь и кровь людей? Вы правильно поступили, осудив Ухабова, но не надо, чтобы получилось так, будто от храбрых требуют ненужной умеренности. Если рядовой Ухабов будет храбро драться, верните ему отнятую у него офицерскую честь... В одном из ваших полков был боец, который вырыл осенью глубокий окоп и сказал: «Или станет мне этот окоп могилой, или будет окопом победы». Он жив?
— Жив, товарищ генерал, его зовут Веселый,— доложил Кобуров,— только в последнее время настроение у него нездоровое.
— Почему? Что случилось?
— Он говорит: я недоволен командованием, что дали врагу дойти до Дона и Волги.
— Вот как? — произнес Луганской,— недоволен парень?
Он на минутку замолчал.
— А воюет он как?
— Храбро воюет, товарищ генерал.
— А как вы отнеслись к нему?
— Упрекнули, конечно, за нездоровые настроения. Он хотел подать заявление о приеме в партию...
— И, ясно, отказали? А я бы крепко обнял этого бойца, поцеловал бы его за это честное недовольство. Ведь это он остановил врага на Дону.
Луганской взял со стола шапку.
— Вы, наверное, останетесь в штабе, Лев Николаевич. Я с Федосовым поеду в подразделения. Танкист, давайте поедем с нами.
Вскоре генеральский «виллис» покатил по фронтовой дороге.
День был облачный. Холодный ветер дул со стороны степи, сбивал снег с ветвей, поднимал поземку.
— Поедем посмотрим на месте исходные позиции ваших танков, полковник, затем вместе отберем автоматчиков,— сказал генерал.— Вы должны заслужить любовь и доверие пехотинцев — вот ваша задача. Сохранять силы и кровь пехоты — долг всех родов войск, вы, танкисты, должны быть для пехоты не только тараном, но и броней, щитом.
«Виллис» остановился на берегу Дона. Ветер намел снежные сугробы, снег преградил дорогу. Подоспел броневик с охраной, объехал машину, пошел вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101