— испуганно шептал Митя.
— Молчи! — прошептал дед. Коля Чегренов заплакал.
Страшно было смотреть на бледное, запачканное кровью лицо Билика, на его страдающие, широко открытые глаза. А немецкие кованые сапоги тяжело, мерно били по булыжнику мостовой.
Процессия повернула к площади.
Олесь Григорьевич, опираясь на мальчиков, медленно шел за толпой.
На городской площади возле старой березы с обрубленными ветвями стоял грузовик. Несколько солдат подняли на руках бессильное, грузное тело Андрея Билика; солдаты, стоявшие в кузове машины, подхватили его. На грузовик поднялись приехавший из Белгорода немецкий полковник, комендант, Макавейчук и Сархошев. Легким прыжком вскочил в кузов грузовика Оккупант, навострив уши, уставился на толпу. На углах площади стояли броневики. Злые маленькие глаза пулеметов смотрели на людей.
Полковник поднял руку. Над площадью стояла мертвая тишина.
Говорил полковник негромким, картавым голосом. Сархошев стал переводить его слова.
— Вы видите перед собой безумца, противопоставившего себя мощи германских вооруженных сил. Безумие есть безумие. Наши войска уже в Сталинграде и на вершинах Кавказских гор. Остались считанные недели, может быть, даже дни, и сопротивление Советов будет окончательно и навеки сломлено. Мы казним этого безумца, чтобы другие научились ценить свою жизнь. Кто пойдет его путем, закончит свою жизнь так же, как ее сейчас закончит он.
Два солдата поддерживали Билика под руки, он не мог стоять на искалеченных ногах.
— Посмотрите, в каком жалком состоянии человек, которого некоторые считали героем! — крикнул Сархошев.
При этих словах Андрей Билик с усилием приподнял голову. Люди увидели улыбку на его лице.
— Ложь! — крикнул он. Толпа зашумела, всколыхнулась.
— Друзья... братья! — крикнул Билик.
Пока солдаты поспешно завязывали ему рот, он рванулся, оттолкнул их, сорвал с головы шапку-ушанку и бросил ее в толпу. Толпа, как волна, отхлынула и вновь приблизилась к грузовику.
Митя кинулся вперед, схватил шапку Билика, мгновенно засунул ее себе за пазуху.
Автоматчики бросились в толпу, стали искать шапку. Начался переполох. Раздались женские крики, плач детей. Полковник приказал прекратить поиски шапки.
Когда Митя, помятый, испачканный в пыли, встал, большое, тяжелое тело Андрея Павловича Билика уже качалось на виселице. Грузовик отъехал от березы...
Женщины закрывали лица руками и истошно кричали. Слышны были проклятия, угрозы, брань.
Широко открытыми мертвыми глазами смотрел Андрей Билик на гудевшую толпу. Ужасен был этот взгляд.
Вскоре толпа разошлась. Люди шли молча, опустив головы. Митя шел в толпе, судорожно прижимая к груди шапку Билика.
X
Площадь опустела. Возле виселицы продолжала стоять немецкая охрана.
В дальнем углу площади Бено Шароян поджидал Сархошева. Но тот, позабыв о Бено, поглядывал на качающееся тело партизана; когда смеялись немцы, Сархошев тоже смеялся.
«Как отвратительно смеется Сархошев»,— сказала однажды Аник Зулалян, когда они ехали в эшелоне на фронт. «В самом деле, противно смеется»,— подумал Бено.
Каждое слово, каждый поступок Сархошева сейчас вызывали в Бено злобу и раздражение.
Едва волоча ноги, Шароян пошел к дому Глушко. Старуха Ксения встретила его на ступеньках и заулыбалась, обнажая черные, гнилые зубы.
— Ох, и качался же Андрей Билик, ох, и качался же. А ты что, испугался? Ишь, побледнел, дрожишь... ха, ха, ха... качался на качелях Билик. А был при большевиках большим хозяином!
Бено молча вошел в дом, лег на длинную деревянную лавку. Его мутило, он дышал шумно, с трудом.
За окном послышались шаги, громкие голоса. Это возвращались с площади Сархошев и Фрося. Словно со свадьбы идут. И в самом деле, как отвратительно Сархошев смеется!
— Бено! — по-хозяйски властно крикнул Сархошев, входя в комнату.
— Бено! — крикнул он во второй раз.
К Шарояну подошла Фрося, ловкими, быстрыми движениями стянула с него сапоги. Разутый Бено едва не упал на пол — так сильно дернула Фрося его за ногу.
— Что ты хочешь от меня, сука! — в бешенстве закричал он.
Сархошев грозно прикрикнул на него:
— Бено!
Фрося удивленно смотрела то на Сархошева, то на Шарояна.
— Что, что он говорит?
От гнева Бено забылся и заговорил по-армянски.
— Ругает меня, что ли? — спросила Фрося. Сархошев, успокаивая ее, произнес:
— Вспылил немного, но это ничего. Ты же знаешь, как он тебя уважает.
Бено крикнул:
— Кого я уважаю, ее?
Этот пренебрежительный, злой вопрос Фрося поняла, хотя произнесен он был на незнакомом ей языке. Она вдруг успокоилась, смеясь сказала Шарояну:
— Глупый, ведь я шучу с тобой, ты в самом деле глуп, Бено.
— От дуры слышу,— ответил Бено. Сархошев снова вмешался.
— Ничего, ничего, Фрося. Давай накрывай на стол. У нашего Бено немного пошаливают нервы.
— А почему у него нервы? Ведь он считает себя мужчиной, ходит к бабам, посмотрите на него!
— Неси, неси водку. Садись, Бено, пропустим по одной. Ты думаешь, на меня не действуют такие вещи? Но другого выхода нет. Если бы мы с тобой попались этому Билику в лесу, он бы нас тоже повесил. Он специально спустился с парашютом, чтобы повесить тебя и меня. Ведь они считают нас изменниками. Таков мир — убивай или тебя убьют. Ты думаешь, если бы мы с тобой попали в руки Меликяна или Аршакяна, они бы не повесили нас, несмотря на то, что и они армяне и мы? И национальность не имеет значения и знакомство. Еще хуже, если хочешь знать! Давай выпьем по стакану!
— Не хочется мне.
— Ну да, не хочется, так я тебе и поверю.
— За твое здоровье, цыган,— обратилась к Бено Фрося.
— Ну, давай, давай,— мягким, но повелительным тоном проговорил Сархошев.
Бено залпом выпил свой стакан. Фрося снова налила ему.
— Давай помиримся, цыган, ты хороший. Глупый, правда, но хороший.
Фрося стала гладить его по волосам, потрепала по щеке, ущипнула за нос.
— Носик у тебя великоват,— смеясь говорила она.— Ну, за твое здоровье, чернявый, хотела бы я знать, как ты любишь баб.
Бено выпил второй стакан, потом третий. Фрося охмелела, она обнимала мужчин, наваливалась грудью то на одного, то на другого. Бено отсел в сторону, взял с комода кларнет и заиграл. Сархошев стал вторить ему своим резким металлическим голосом.
— Высокие горы, Бено, высокие горы... Зову я вас, о горы...
От странного, тягучего мотива, от незнакомых слов песни Фросе стало нудно.
— Разве это песня? — грубо сказала она.— Словно голодный теленок мычит.
— Ты сама корова,— рассердился Бено. Сархошев обнял Бено.
— Ладно, Бено, пусть болтает женщина, глупая она.
Но пьяного Бено нельзя было успокоить.
— Послушай, кто она, эта сука, как она смеет ругать наши песни, эта сука, кто она?
— Ладно, ладно, Бено.
— Нет, ты скажи мне, кто она? Сука?
Фрося привалилась к Шарояну, пьяным голосом произнесла:
— Хватит меня ругать, цыганок.
Бено оттолкнул ее и пробормотал по-армянски:
— Пошла, дрянь.
Блудная Фроська была совсем пьяна. Злость Бено смешила ее. Вдруг она звонко, во весь голос запела:
Купите бублики, Горячи бублики!..
В комнату вошла Ксения Глушко, заулыбалась, притопнула ногой. Пританцовывая так, что тряслись ее щеки и подбородок, старуха подошла к столу, сказала:
— Встречайте дорогого гостя. До нас пришел Опанас Павлович!
— Опанас Павлович, пожалуйте, пожалуйте! — в один голос произнесли старуха с дочерью.
Макавейчук поздоровался, присел к столу, но пить отказался.
— Спешу, дело есть.
Он заговорил с Сархошевым едва слышным шепотом. Закончив разговор, Макавейчук сразу же простился и ушел. Бено заметил, что Сархошев после ухода Макавейчука насупился.
— Новое дело открывается,— сказал Сархошев.— Завтра на рассвете Меликяна повезут в Харьков. И мы с тобой поедем. Высокое командование его вызывает. Видишь, какую честь оказывают нашему старому горбуну.
— Все равно его не уговорят! Он на их сторону не перейдет!
— Танцуя перейдет, выгибая свою горбатую верблюжью спину перейдет, покажет класс танца! Пусть только его припугнут расстрелом!
— Он не боится!
Сархошев задумался, неожиданно произнес:
— Если бы мне позволили, я бы давно его собственноручно расстрелял.
Маленькие глазки Сархошева весело заблестели, морщины на выпуклом лбу разгладились.
Он встал из-за стола и вышел на улицу. Бено, покачиваясь, пошел к деревянной лавке. Фрося вдруг обняла его.
— Зачем тебе на досках спать? Ложись сюда,— сказала она и указала на свою постель.
Бено оторопело взглянул на нее.
— Сними гимнастерку, отдохни как следует. Мы с мамой пойдем в сад, а ты поспи, отдохни, голова у тебя горит.
Бено лег и тотчас заснул. Во сне он попал в чудный, сказочный мир. Его окружают зеленые горы, луга, покрытые яркими цветами. Он идет по зеленой горной поляне, играет на кларнете песню: «Тебя я люблю, тебя я люблю, моя дорогая, безумным я стал от жаркой любви». Вокруг него собираются голуби, перепелки, ласточки, слушают его игру. Чья-то мягкая, нежная рука гладит его по лицу. Райская гурия шепчет ему на ухо: «Хороший ты, Бено, хороший ты». Бено кладет кларнет на землю, обнимает гурию, целует ее губы, грудь. Все тело его горит, в сердце его дрожь. Он целует ее и спрашивает: «Откуда ты?» «Молчи, молчи, Бено, это я...» Он открывает глаза и видит Фросю.
Она лежит рядом с ним — ее рука гладит его по лицу. Фрося прижимает руку Бено к своей груди.
Бено хочет вскочить, убежать, но сильные руки Фроси не отпускают его.
— Куда, чего ты испугался, дверь я закрыла, ставни прикрыла.
Бено снова забывает обо всем.
...Когда он оделся и вышел на крыльцо, солнце уже ушло за зеленые холмы. Во дворе он умылся из ведра, стоявшего у колодца, вытер глаза зеленой немецкой пилоткой. Сон и явь все еще обжигали его, наполняя его то горячим туманом, то леденящим страхом. Он шел по улице, и уже не было ни страха, ни услады, осталось одно лишь чувство отвращения.
С коромыслом на плече прошла мимо него девушка. Она взглянула на Бено и отвернулась. Бено сразу узнал эту девушку. Он видел ее в подвале, где скрывался Аргам. Аргам называл ее Зиной.
Бено пошел следом за ней. Девушка шла не оборачиваясь, все ускоряя шаги. Бено уже не думал о случившемся с ним в доме Глушко.
Почему Минаса должны завтра утром везти в Харьков? Как чувствует себя раненый Аргам, где он скрывается? А вдруг его нашли? Если Аргама найдут, то повесят, как Билика, или науськают на него собаку, как на парнишку с голубями. От этой мысли мороз прошел по телу Бено. Он вошел в ворота следом за девушкой. Он решил зайти в дом и рассказать этой девушке и ее родным про то, что Минаса везут в Харьков, пусть передадут об этом Аргаму, пусть Аргам об этом знает.
Подойдя к крыльцу, он увидел, что сено, маскировавшее вход в подвал, убрано, а дверь в подвал полуоткрыта. Из подвала выскочила серая кошка, посмотрела на Бено и побежала к воротам. Он вошел в дом.
Зина перед зеркалом расчесывала свои светлые волосы, ее мать накрывала на стол, мальчик, товарищ внука Бабенко, пил молоко из высокой глиняной кружки. К приходу Бено все они отнеслись спокойно.
— Здравствуйте,— сказал он.
Мать поздоровалась, а дочь и сын молча кивнули. Бено не знал, с чего начать разговор. Мать Зины оказалась той женщиной, что развязала на нем ремни и выпустила его из подвала. Он сразу узнал ее.
Она сказала:
— В гости зашли к нам? Ну, садитесь, коли добрый вы гость.
Бено немного приободрился, хотя понимал, что его боятся и не верят ему.
— Я пришел, мамаша, сказать важную вещь Аргаму.
Лицо женщин приняло совершенно удивленное выражение.
— Какому Аргаму, о чем он говорит? — вмешалась Зина.
— Как кто, какой Аргам? — удивился Бено.— Тот самый, которого я видел в вашем подвале.
— Ничего такого не было.
— Как так?
— Все вы выдумываете! Глаза Зины сердито заблестели. Бено обратился к ее матери:
— Вы-то помните, как развязали на мне веревки?
— Не было этого,— серьезно ответила она.— Вы, наверное, путаете, должно быть, в другом месте с вами случилось такое. Я даже не знаю, о чем вы говорите.
Зина рассмеялась, потом добавила:
— А может быть, это вам приснилось? Бено пожал плечами.
— Что ж. Может, и приснилось.
Мать Зины снова пригласила его к столу.
— Выпейте молока.
Бено сел чуть подальше от стола, положил руки на колени.
— Может случиться, что во сне я это видел,— повторял он,— но клянусь жизнью матери, что я никому не рассказал об этом сне.
— А зачем же вы пришли рассказывать свой сон нам? — спросила Зина, несколько смягчившись.
— Просто так.
Коля тихо поднялся из-за стола, незаметно выскользнул на улицу. Женщина пододвинула к Шарояну кринку с молоком, стакан.
— Пейте.
— Спасибо.
— Не хочет он молока, мама, зачем ты заставляешь его пить,— сказала Зина.
Бено смотрел на Зину. «Какая красивая девушка, вот, действительно, райская гурия, и, наверное, любит Аргама». Почему такие девушки не любили Бено?
— Ну, что еще скажете? — спросила мать.— Видно, у вас. все же доброе сердце.
— Что мне сказать? Может быть, слышали про арестованного человека по имени Минас? Завтра на рассвете его увезут в Харьков. Я хотел, чтобы Аргам узнал об этом. Для этого и пришел к вам.
Зина вскрикнула:
— Опять Аргам, Аргам! Что только человек не выдумает!
Вено на этот раз оскорбился.
— Если бы я выдал, давно бы вас всех схватили, ведь сколько дней прошло.
— Опять я не могу понять, парень, о чем ты говоришь? — проговорила мать Зины.
— О том, что в пять часов утра Меликяна везут в Харьков.
— А нам-то какое дело, кого увозят, кого привозят?
— Просто так, сказал и все. Мать засмеялась:
— Э, видно, наша Зина понравилась тебе, вот ты и выискиваешь повод к нам в дом забраться.
— Мама! — крикнула Зина.
— Она моя сестра,— проговорил Бено. Зина сердито съязвила:
— Ишь братец какой у меня объявился!
Когда Шароян вышел из дома Чегреновых, над городом стояли сумерки. С подернутого облаками неба упали первые капли дождя. Давно не было дождя! Бено шел спокойно, не спеша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101