Маруся вспомнила Шуру, сердечно поздоровалась с ней и сразу же начала рассказывать об Ираклии.
— Он тебя очень любит, сохнет по тебе. Я очень рада, что могу вам помочь.
Она была радостно возбуждена и беспрерывно тараторила.
— Микаберидзе этот — не парень, а золото. Как бы я хотела, чтобы он остался цел и невредим, был счастлив с тобой. Меня вот никто не любит, я некрасивая, никому не нравлюсь, но чужому счастью я от души радуюсь. Такая у меня судьба,— я всех люблю, а меня никто.
— А почему вы считаете, что вас никто не любит? — спросил Ухабов.— Да и какое значение имеет красота, не в ней счастье. Может быть, мне это просто кажется, потому что я внешне сам некрасив.
— А внутренне? — засмеялась Маруся.
— Вроде вас. Мы с вами похожи друг на друга. Я серьезно говорю, Маруся.
— Ладно, ладно,— смущаясь прервала Вовк,— лучше сообразим, как сообщить политруку о Шуре. Ох, я так волнуюсь. А из-за тебя, думаешь, я мало волновалась, дьявол, когда тебя судили?
— Я это чувствовал,— ответил Ухабов,— и с того самого дня...
— Будет вам! — снова засмеялась Вовк.— Пойдем звонить по телефону в полк. А ты жди здесь, Шура.
Мария с Ухабовым пошли звонить в полк.
Шура в тревоге ждала их.
Началась сильная артиллерийская стрельба. Девушка совсем пала духом, быстрым шагом направилась к выходу из палатки. У выхода она столкнулась с Марией.
— Ты куда? — спросила Вовк.
— Иду, уже поздно, слышишь, стрельба какая.
— Да что ты! Мы дозвонились. Из штаба полка послали за Микаберидзе. Он сейчас придет и позвонит тебе. Представляешь — он звонит, а ты ушла.
— А где Ухабов?
— Он уже ушел.
— Оставил меня и ушел? Шура взволновалась.
— Нет, нет, мне надо вернуться,— твердила она. Но мысль о том, что Ираклий позвонит и не застанет ее, лишала Шуру решимости. Они пошли в штаб медсанбата. Мария снова связалась по телефону с полком, чей-то голос ей грубо ответил:
— Послушай, девушка, положи трубку и больше не звони, сейчас же положи трубку, ясно?
Мария положила трубку и спокойно сказала Шуре:
— Занято, немного погодя опять позвоним. Затеяв с Шурой долгий разговор, она больше не
подходила к телефону.
В штабе никого не было, кроме телефонистки. Все вышли наблюдать артиллерийский огонь.
В палатку вошла красивая военная докторша.
— Что ты здесь делаешь, Мария? — спросила она.
— Вот, Алла Сергеевна, девушка пришла к нам в гости от танкистов,— ответила Вовк,— брат ее у нас в дивизии и жених тоже. Он политрук в полку, грузин. А девушка хочет вернуться в свою часть, так и не повидавшись с ним, боится нарушить воинскую дисциплину.
Докторша смеясь сказала Шуре:
— Вы не бойтесь, я попрошу командира дивизии, он за вас заступится. Он тоже грузин, а если вы любите парня-грузина, то, значит, будете ему вроде невестки.
Но Шура совсем потеряла голову от волнения.
— До свидания! — крикнула она и выбежала из штабной палатки.
— Шура, Шура! — звала ее Вовк.
Шура не останавливалась, не оглядывалась. Сапоги ее зарывались в рыхлый снег, ветки кустарника били ее по лицу. Сердце ее сильно колотилось. Что она наделала, зачем пошла за этим Ухабовым!
Когда она проходила мимо замаскированной в кустах артиллерийской батареи, из орудийных стволов вырвалось пламя, раздался громовой удар. Перепуганная Шура легла на землю. Артиллеристы заметили ее. Кто-то смеясь крикнул:
— Не падай, девушка, наши снаряды так близко не рвутся.
Второй артиллерист окликнул ее:
— Иди сюда, мы тебя спрячем!
Не оглядываясь, не отвечая на шутки артиллеристов, она продолжала бежать. Она падала, поднималась и, не отряхивая снега, бежала дальше. Теперь до рощи было совсем близко. Какой короткой казалась эта дорога, когда Ухабов вел ее в медсанбат, какой бесконечно длинной была она сейчас! Но вот и роща. Несколько немецких снарядов один за другим разорвались на той площадке, где недавно стояли танки. Осколки с зловещим, злорадным визгом пронеслись мимо Шуры. В эти минуты она не думала о себе, страх оставил ее. Ведь в роще стояли танкисты, там был ее брат, его товарищи.
И вдруг в роще стало тихо.
Шура остановилась перед большим блиндажом. Пусто! Роща походила на развороченное пустынное кладбище. Кругом зияли огромные черные ямы, нарытые немецким военным железом.
Девушка хотела войти в блиндаж и испуганно остановилась у входа. Толстые бревна обвалились, дверь была сломана, пол был засыпан землей. Но людей, ни живых, ни мертвых, вокруг не было,— видимо, танки ушли до начала немецкого обстрела. Может быть, танкисты недалеко, замаскировали танки где-нибудь поблизости в лощине?
Она медленно шла по знакомой роще.
Вот следы танковых гусениц, она пойдет по этим следам и найдет свою часть. Эта мысль обрадовала ее,— она быстро зашагала по следу боевых машин,— иногда следы гусениц глубоко отпечатывались на снегу, иногда шли по смерзшейся, обнаженной земле.
Наконец она вышла в степь. Кругом было пусто,— ни войск, ни деревьев, ни кустов! Девушка остановилась. Следы сотен танков расходились в разные стороны. Она поняла, что нужно идти назад, в сторону медсанбата. По дороге она хотела спросить ребят-артиллеристов, не знают ли они, куда ушли танки. Но вот уже пройдена половина пути, а артиллерийской батареи не видно. Шура едва передвигала ноги. Вот и медсанбатовские избы, белые палатки. Но как объяснить там свое возвращение? Все нерешительней были шаги Шуры.
— Кто идет? — окликнул ее чей-то голос.
— Я, своя.
— Пропуск! — крикнул часовой.
— Пропуска не имею, я отстала от своей части.
— Ни с места! — приказал часовой. Щелкнул затвор, часовой свистнул. Вскоре к Шуре подошел начальник караула.
— Вы кто такая?
— Я отстала от танковой части, меня знает в медсанбате Мария Вовк, я пришла к ней.
— Вовк? О, Вовк — известный человек, ее имя важнее пропуска,— усмехнулся начальник караула.
VII
Начальник караула привел Шуру к той самой палатке, где часа два назад она ждала, пока Вовк и Ухабов сговаривались по телефону со штабом полка.
Войдя в палатку, Шура увидела нескольких женщин в военной форме, но при тусклом свете свечей не могла рассмотреть, здесь ли Вовк.
— Шура! — вскрикнула Мария, вскакивая с места.— Вернулась, Шурочка, вот и хорошо!
Начальник караула улыбнулся.
— Конечно, очень хорошо! Чего уж лучше. Часовой чуть не пристрелил ее. Спрашивает пропуск, а она отвечает: «Мария Вовк»,— ну что поделаешь, пришлось пропустить.
— Не говори так, лейтенант, ты только взгляни, какую красавицу нам привел.
— Было темно/не разглядел, а не то не привел бы ее к тебе,— пошутил лейтенант,— ну ладно, радуйтесь, а я пошел.
— А я только что о тебе здесь рассказывала, Шура. Ты, может быть, помнишь в Вовче батальонного комиссара Аршакяна? Помнишь, он ночевал в доме стариков Бабенко? Люся Сергеевна — его жена, познакомься. А Аллу Сергеевну ты уже знаешь. Да что ты молчишь, садись сюда, на мою койку. Спать будем вместе. Садись и рассказывай, как ты вернулась?
— Потеряла свою часть,— ответила Шура.
— Тем лучше,— сказала Алла Сергеевна.— Завтра я поговорю с командиром дивизии, он вас к нам зачислит.
— Садитесь, Шура, вы ведь устали,— сказала Люся Сергеевна.— Меня очень взволновала история вашей встречи с братом. Я тоже искала своего брата, но не нашла. Его невесту убили в Вовче во время бомбежки вместе с вашим братиком.
— Так Аргам — ваш брат? — удивленно спросила Шура.
— Вы его знали? Шура кивнула.
— Садись рядом со мной,— проговорила Люсик,— расскажи мне о моем брате.
Голос молодой женщины дрожал от волнения.
— Три раза я его видела,— негромко проговорила Шура.— Он приходил к нам повидаться с Седой, веселый такой, со мной разговаривал по-немецки, шутил; последний раз он приходил к нам с моим братом, мы посидели под яблоней, у могилы Седы и Миши. Была весна. Он поклялся на могиле Седы...
Голос девушки прервался. Люсик обняла ее, и они обе заплакали.
— Люся, Люся,— сказала Алла Сергеевна,— вы должны помнить, что теперь война, вы сами каждый день оперируете людей, видите, сколько в мире страданий. Держитесь, нельзя так, Люся Сергеевна.
Люсик вытерла глаза и молча вышла из палатки.
— Пусть немножко пройдется, ничего,— сказала Алла Сергеевна и учительским тоном добавила: — Вы тоже успокойтесь, Шура.
Марию сердил самоуверенный тон Аллы Сергеевны. «Нашлась на нашу голову проповедница»,— думала она.
Терапевтам мало работы в медсанбатах, и Алла Сергеевна бывала свободна даже в ту пору, когда хирурги работали, не отличая дня и ночи.
— Нас три сестры, и все три на фронте,— продолжала поучающим голосом Алла Сергеевна,— а наша мать попала в Ташкент. Вы думаете, ей легко? Осталась одна — дочери на фронте. Но надо быть терпеливыми. Каждому достается от этой войны.
— А ваши сестры такие же красавицы, как вы, Алла Сергеевна? — вдруг спросила Вовк.
Алла Сергеевна погрозила ей пальцем.
— Я серьезно спрашиваю,— сказала Мария,— если ваши сестры такие же красивые, то им будет легко на фронте, в них влюбятся большие начальники.
— Ну и язык у тебя, бесстыдница! — сказала Алла Сергеевна.— А ведь знаешь, и в самом деле так. Младшая сестра пишет, что в нее, как мальчишка, влюбился генерал-майор.
Алла Сергеевна вынула из внутреннего кармана письмо, раскрыла его, потом покачала головой и положила обратно в карман.
— Говорят, что красавицам счастья нет. Мужчины, как пчелы, летят на красивых, ну, и теряешь ориентировку.
— А вот Шура сориентировалась,— полюбила рядового бойца.
— Значит, мало воевали за нее,— рассмеялась Алла Сергеевна.— Она еще желторотая.
— Шурочка, может быть, ты поспишь? — спросила Вовк.— Завтра все узнаем, разыщем твоих. Ведь наши ребята с ними, значит, будет известно, где они. И Ираклия увидишь, все будет хорошо.
В палатку вошла Люсик.
— Мороз сильный начинается,— сказала она.— Как бойцы в окопах выдерживают?
— Человек ко всему привыкает,— ответила Алла Сергеевна.— В прошлом году, когда я была в санчасти полка...
Ее рассказ был прерван приходом доктора Ляшко.
— Беседуете? — спросил он.— Садитесь, садитесь, почему встали?
Он с любопытством посмотрел на Шуру.
— Не слышали о нашем происшествии? — спросила Вовк.— Сегодня она явилась к нам, отстала от части.
— Как это случилось, что вы зашли в «гарем», Иван Кириллович? — сказала Алла Сергеевна.
Главный хирург в шутку называл гаремом палатку, где жили женщины-врачи. Сейчас шутка не произвела на него впечатления, он молчал.
— У меня к вам следующая просьба,— наконец сказал он,— прошу вас сейчас же погасить свет и лечь отдыхать. Мне нужно, чтобы к утру вы как следует отдохнули. Вот и все.
И не пожелав обитательницам «гарема» доброй ночи, он вышел из палатки.
— Все ясно, начинаются дела, очень важные дела,— сказала Вовк.— Люся Сергеевна, вот завтра увидите настоящую войну, до этого был мир.
Сердце Люсик беспокойно сжалось.
— Давно пора,— сказала Алла Сергеевна.
— Что же мне делать? — чуть не плача прошептала Шура.
— Пока ляжешь со мной отдыхать,— сказала Вовк.— Ну, я тушу свет, приказ есть приказ.
Это была ночь на девятнадцатое ноября тысяча девятьсот сорок второго года. Перестрелка утихла. В Арчадинской долине молча стояли деревья, пригнувшиеся под тяжестью снега. Противник в эту ночь не освещал ракетами прибрежные холмы, как делал это обычно. Порой раздавались одиночные выстрелы. Луна, которая вечером то появлялась, то исчезала, скрылась сейчас в облаках.
Земля спала, а может быть, лишь казалось, что она спит.
VIII
Люсик внезапно проснулась,— ей показалось, что от ужасного подземного грохота раскалывается земля.
— Мария! — крикнула она.
— Я здесь, Люся Сергеевна! — отозвалась Вовк. Она уже была на ногах.— Это наши бьют.
Мария обняла Люсик.
— Выйдем, поглядим.
Земля дрожала от мощных ударов артиллерии, в небе вспыхивали тысячи молний. Казалось, что содрогается вся Вселенная.
— Люся Сергеевна! Наступил счастливый день! — воскликнула Вовк.
— Как это я потеряла своих, что мне делать? — жалобно спрашивала Шура Ивчук.
— Хватит, Шура,— резко сказала Вовк. Казалось, над их головами мчится сплошной поток
огня и стали. Небо раскололось. Боевое зарево окрасило в красный цвет белые полотнища медицинских палаток.
Мария вбежала в палатку, стала трясти за плечо Аллу Сергеевну, но та лишь подняла голову, ничего не понимая, огляделась и снова закрыла глаза.
— Вставайте, Алла Сергеевна, начинается большое сражение!
— Знаю, знаю.
Люсик, вернувшись в палатку, с удивлением смотрела на Аллу Сергеевну. «Алла храбрая, а я боюсь»,— подумала она.
Еще ночной мрак не рассеялся, порывами дул предутренний холодный ветер, а небо стало светлым от гневного огня войны. Все врачи, сестры, санитары, а вместе с ними и легкораненые вышли из изб и палаток, смотрели на запад.
Кто-то осторожно взял Люсик за руку. Она оглянулась. Это был Ляшко.
— Доброе утро, Люся Сергеевна!
— Да, утро доброе, я думаю, для нас для всех,— добавил стоявший рядом Кацнельсон.
Голос Кацнельсона тонул в грохоте канонады.
Рассвело. На западном берегу Дона, за грядой холмов, поднималась, закрывая горизонт, стена черного дыма. Советские снаряды шли в сторону этой стены, зарывались в ее толщу. Она подымалась все выше и выше, ширилась, наливалась густой чернотой. А в небе возник новый звук — гул моторов сотен советских бомбардировщиков.
Звенело, гудело небо, дрожала, ревела, содрогалась земля.
Люсик казалось, что на западном берегу Дона не осталось живого существа и что, когда замолкнет грохот пушек, там водворится мертвая неподвижность и тишина.
— С первых дней войны я не видел такого огня, может быть, за всю историю войн не бывало такого. Вы понимаете, что происходит! Этот день войдет в века! — проговорил Кацнельсон.
Люсик все смотрела на огонь, охвативший ноябрьское небо, на черный дым, стоявший над землей. Казалось, этот великий огонь и грохот никогда не прекратятся.
— Люся! — Алла Сергеевна обняла Люсик.— Почему ты не радуешься, не улыбаешься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101